Неточные совпадения
Хотя главною целью похода
была Стрелецкая слобода, но Бородавкин хитрил. Он не пошел ни прямо, ни направо, ни налево, а стал маневрировать. Глуповцы высыпали из домов на улицу и громкими одобрениями поощряли эволюции искусного вождя.
Кроме того,
хотя он долго жил в самых близких отношениях к мужикам как хозяин и посредник, а
главное, как советчик (мужики верили ему и ходили верст за сорок к нему советоваться), он не имел никакого определенного суждения о народе, и на вопрос, знает ли он народ,
был бы в таком же затруднении ответить, как на вопрос, любит ли он народ.
Хотя многие из тех планов, с которыми он вернулся в деревню, и не
были им исполнены, однако самое
главное, чистота жизни,
была соблюдена им.
— Итак, я продолжаю, — сказал он, очнувшись. —
Главное же то, что работая, необходимо иметь убеждение, что делаемое не умрет со мною, что у меня
будут наследники, — а этого у меня нет. Представьте себе положение человека, который знает вперед, что дети его и любимой им женщины не
будут его, а чьи-то, кого-то того, кто их ненавидит и знать не
хочет. Ведь это ужасно!
― Да я тебе говорю, что это не имеет ничего общего. Они отвергают справедливость собственности, капитала, наследственности, а я, не отрицая этого
главного стимула (Левину
было противно самому, что он употреблял такие слова, но с тех пор, как он увлекся своею работой, он невольно стал чаще и чаще употреблять нерусские слова),
хочу только регулировать труд.
Она услыхала порывистый звонок Вронского и поспешно утерла эти слезы, и не только утерла слезы, но села к лампе и развернула книгу, притворившись спокойною. Надо
было показать ему, что она недовольна тем, что он не вернулся, как обещал, только недовольна, но никак не показывать ему своего горя и,
главное, жалости о себе. Ей можно
было жалеть о себе, но не ему о ней. Она не
хотела борьбы, упрекала его за то, что он
хотел бороться, но невольно сама становилась в положение борьбы.
— Ах, она гадкая женщина! Кучу неприятностей мне сделала. — Но он не рассказал, какие
были эти неприятности. Он не мог сказать, что он прогнал Марью Николаевну за то, что чай
был слаб,
главное же, за то, что она ухаживала за ним, как за больным. ― Потом вообще теперь я
хочу совсем переменить жизнь. Я, разумеется, как и все, делал глупости, но состояние ― последнее дело, я его не жалею.
Было бы здоровье, а здоровье, слава Богу, поправилось.
— Почему же ты думаешь, что мне неприятна твоя поездка? Да если бы мне и
было это неприятно, то тем более мне неприятно, что ты не берешь моих лошадей, — говорил он. — Ты мне ни разу не сказала, что ты решительно едешь. А нанимать на деревне, во-первых, неприятно для меня, а
главное, они возьмутся, но не довезут. У меня лошади
есть. И если ты не
хочешь огорчить меня, то ты возьми моих.
Исполнение плана Левина представляло много трудностей; но он бился, сколько
было сил, и достиг
хотя и не того, чего он желал, но того, что он мог, не обманывая себя, верить, что дело это стоит работы. Одна из
главных трудностей
была та, что хозяйство уже шло, что нельзя
было остановить всё и начать всё сначала, а надо
было на ходу перелаживать машину.
Тут обыкновенно представлялась ему молодая хозяйка, свежая, белолицая бабенка, может
быть, даже из купеческого сословия, впрочем, однако же, образованная и воспитанная так, как и дворянка, — чтобы понимала и музыку,
хотя, конечно, музыка и не
главное, но почему же, если уже так заведено, зачем же идти противу общего мнения?
Хотя, конечно, они лица не так заметные, и то, что называют второстепенные или даже третьестепенные,
хотя главные ходы и пружины поэмы не на них утверждены и разве кое-где касаются и легко зацепляют их, — но автор любит чрезвычайно
быть обстоятельным во всем и с этой стороны, несмотря на то что сам человек русский,
хочет быть аккуратен, как немец.
Но
хотя я перерыл все комоды, я нашел только в одном — наши дорожные зеленые рукавицы, а в другом — одну лайковую перчатку, которая никак не могла годиться мне: во-первых, потому, что
была чрезвычайно стара и грязна, во-вторых, потому, что
была для меня слишком велика, а
главное потому, что на ней недоставало среднего пальца, отрезанного, должно
быть, еще очень давно, Карлом Иванычем для больной руки.
— Кто? Вы? Вам поймать? Упрыгаетесь! Вот ведь что у вас
главное: тратит ли человек деньги или нет? То денег не
было, а тут вдруг тратить начнет, — ну как же не он? Так вас вот этакий ребенок надует на этом, коли
захочет!
Он остановился у него по приезде в Петербург не из одной только скаредной экономии,
хотя это и
было почти
главною причиной, но
была тут и другая причина.
Утром, ровно в восемь часов, все общество собиралось к чаю; от чая до завтрака всякий делал что
хотел, сама хозяйка занималась с приказчиком (имение
было на оброке), с дворецким, с
главною ключницей.
Она снова, торопясь и бессвязно, продолжала рассказывать о каком-то веселом товарище слесаря, о революционере, который увез куда-то раненого слесаря, — Самгин слушал насторожась, ожидая нового взрыва;
было совершенно ясно, что она, говоря все быстрей, торопится дойти до чего-то
главного, что
хочет сказать. От напряжения у Самгина даже пот выступил на висках.
— Шила в мешке не утаишь. Сразу видно, — свободный ум, — стало
быть, вы живая, а не мертвая: это
главное. А остальное все придет, нужен случай.
Хотите, я…
— Простите меня, Татьяна Марковна, я все забываю
главное: ни горы, ни леса, ни пропасти не мешают —
есть одно препятствие неодолимое: Вера Васильевна не
хочет, стало
быть — видит впереди жизнь счастливее, нежели со мной…
Как, неужели все? Да мне вовсе не о том
было нужно; я ждал другого,
главного,
хотя совершенно понимал, что и нельзя
было иначе. Я со свечой стал провожать его на лестницу; подскочил
было хозяин, но я, потихоньку от Версилова, схватил его изо всей силы за руку и свирепо оттолкнул. Он поглядел
было с изумлением, но мигом стушевался.
Художник изучает лицо и угадывает эту
главную мысль лица,
хотя бы в тот момент, в который он списывает, и не
было ее вовсе в лице.
Так болтая и чуть не захлебываясь от моей радостной болтовни, я вытащил чемодан и отправился с ним на квартиру. Мне,
главное, ужасно нравилось то, что Версилов так несомненно на меня давеча сердился, говорить и глядеть не
хотел. Перевезя чемодан, я тотчас же полетел к моему старику князю. Признаюсь, эти два дня мне
было без него даже немножко тяжело. Да и про Версилова он наверно уже слышал.
Затем… затем я, конечно, не мог, при маме, коснуться до
главного пункта, то
есть до встречи с нею и всего прочего, а
главное, до ее вчерашнего письма к нему, и о нравственном «воскресении» его после письма; а это-то и
было главным, так что все его вчерашние чувства, которыми я думал так обрадовать маму, естественно, остались непонятными,
хотя, конечно, не по моей вине, потому что я все, что можно
было рассказать, рассказал прекрасно.
— Мама, а не помните ли вы, как вы
были в деревне, где я рос, кажется, до шести — или семилетнего моего возраста, и,
главное,
были ли вы в этой деревне в самом деле когда-нибудь, или мне только как во сне мерещится, что я вас в первый раз там увидел? Я вас давно уже
хотел об этом спросить, да откладывал; теперь время пришло.
Даже Татьяна Павловна совсем как бы изменила свой обычный вид:
была очень тиха, очень ласкова, а
главное, тоже очень спокойна,
хотя и много говорила, чтобы развлечь маму.
— Лиза, я сам знаю, но… Я знаю, что это — жалкое малодушие, но… это — только пустяки и больше ничего! Видишь, я задолжал, как дурак, и
хочу выиграть, только чтоб отдать. Выиграть можно, потому что я играл без расчета, на ура, как дурак, а теперь за каждый рубль дрожать
буду… Не я
буду, если не выиграю! Я не пристрастился; это не
главное, это только мимолетное, уверяю тебя! Я слишком силен, чтоб не прекратить, когда
хочу. Отдам деньги, и тогда ваш нераздельно, и маме скажи, что не выйду от вас…
Главное, мне странно
было, что он не только не улыбнулся, но даже самого маленького вида не показал в этом смысле, когда я давеча прямо так и объявил, что
хотел вызвать его на дуэль.
Утро чудесное, море синее, как в тропиках, прозрачное; тепло,
хотя не так, как в тропиках, но, однако ж, так, что в байковом пальто сносно ходить по палубе. Мы шли все в виду берега. В полдень оставалось миль десять до места; все вышли, и я тоже, наверх смотреть, как
будем входить в какую-то бухту, наше временное пристанище.
Главное только усмотреть вход, а в бухте ошибиться нельзя: промеры показаны.
По всему тому, что происходило на судебном следствии, и по тому, как знал Нехлюдов Маслову, он
был убежден, что она не виновна ни в похищении ни в отравлении, и сначала
был и уверен, что все признают это; но когда он увидал, что вследствие неловкой защиты купца, очевидно основанной на том, что Маслова физически нравилась ему, чего он и не скрывал, и вследствие отпора на этом именно основании старшины и,
главное, вследствие усталости всех решение стало склоняться к обвинению, он
хотел возражать, но ему страшно
было говорить за Маслову, — ему казалось, что все сейчас узнают его отношения к ней.
А между тем в эту среду влекли его привычки его прошедшей жизни, влекли и родственные и дружеские отношения и,
главное, то, что для того, чтобы делать то, что теперь одно занимало его: помочь и Масловой и всем тем страдающим, которым он
хотел помочь, он должен
был просить помощи и услуг от людей этой среды, не только не уважаемых, но часто вызывающих в нем негодование и презрение.
— Да, она ничего для себя не
хотела, а только
была озабочена о вашей племяннице. Ее мучало,
главное, то, что ее, как она говорила, ни за что взяли.
Но он
был опытнее и хитрее ее,
главное,
был хозяин, который мог посылать ее куда
хотел, и, выждав минуту, овладел ею.
Хотя Нехлюдов хорошо знал и много paз и за обедом видал старого Корчагина, нынче как-то особенно неприятно поразило его это красное лицо с чувственными смакующими губами над заложенной за жилет салфеткой и жирная шея,
главное — вся эта упитанная генеральская фигура. Нехлюдов невольно вспомнил то, что знал о жестокости этого человека, который, Бог знает для чего, — так как он
был богат и знатен, и ему не нужно
было выслуживаться, — сек и даже вешал людей, когда
был начальником края.
Главные качества графа Ивана Михайловича, посредством которых он достиг этого, состояли в том, что он, во-первых, умел понимать смысл написанных бумаг и законов, и
хотя и нескладно, но умел составлять удобопонятные бумаги и писать их без орфографических ошибок; во-вторых,
был чрезвычайно представителен и, где нужно
было, мог являть вид не только гордости, но неприступности и величия, а где нужно
было, мог
быть подобострастен до страстности и подлости; в-третьих, в том, что у него не
было никаких общих принципов или правил, ни лично нравственных ни государственных, и что он поэтому со всеми мог
быть согласен, когда это нужно
было, и, когда это нужно
было, мог
быть со всеми несогласен.
Он знал ее девочкой-подростком небогатого аристократического семейства, знал, что она вышла за делавшего карьеру человека, про которого он слыхал нехорошие вещи,
главное, слышал про его бессердечность к тем сотням и тысячам политических, мучать которых составляло его специальную обязанность, и Нехлюдову
было, как всегда, мучительно тяжело то, что для того, чтобы помочь угнетенным, он должен становиться на сторону угнетающих, как будто признавая их деятельность законною тем, что обращался к ним с просьбами о том, чтобы они немного,
хотя бы по отношению известных лиц, воздержались от своих обычных и вероятно незаметных им самим жестокостей.
После своего визита к Половодову Привалов
хотел через день отправиться к Ляховскому. Не побывав у опекунов, ему неловко
было ехать в Шатровские заводы, куда теперь его тянуло с особенной силой, потому что Надежда Васильевна уехала туда. Эта последняя причина служила для Привалова
главной побудительной силой развязаться поскорее с неприятным визитом в старое приваловское гнездо.
— Переврет, вижу, что переврет! Эх, Миша, а я
было тебя поцеловать
хотел за комиссию… Коли не переврешь, десять рублей тебе, скачи скорей… Шампанское,
главное шампанское чтобы выкатили, да и коньячку, и красного, и белого, и всего этого, как тогда… Они уж знают, как тогда
было.
Да и не подозрение только — какие уж теперь подозрения, обман явен, очевиден: она тут, вот в этой комнате, откуда свет, она у него там, за ширмами, — и вот несчастный подкрадывается к окну, почтительно в него заглядывает, благонравно смиряется и благоразумно уходит, поскорее вон от беды, чтобы чего не произошло, опасного и безнравственного, — и нас в этом
хотят уверить, нас, знающих характер подсудимого, понимающих, в каком он
был состоянии духа, в состоянии, нам известном по фактам, а
главное, обладая знаками, которыми тотчас же мог отпереть дом и войти!“ Здесь по поводу „знаков“ Ипполит Кириллович оставил на время свое обвинение и нашел необходимым распространиться о Смердякове, с тем чтоб уж совершенно исчерпать весь этот вводный эпизод о подозрении Смердякова в убийстве и покончить с этою мыслию раз навсегда.
Главное, эти пятнадцатилетние слишком уж задирали пред ним нос и сперва даже не
хотели считать его товарищем, как «маленького», что
было уже нестерпимо обидно.
Главное, он чувствовал, что действительно
был успокоен, и именно тем обстоятельством, что виновен не Смердяков, а брат его Митя,
хотя, казалось бы, должно
было выйти напротив.
Алеша немедленно покорился,
хотя и тяжело ему
было уходить. Но обещание слышать последнее слово его на земле и,
главное, как бы ему, Алеше, завещанное, потрясло его душу восторгом. Он заспешил, чтоб, окончив все в городе, поскорей воротиться. Как раз и отец Паисий молвил ему напутственное слово, произведшее на него весьма сильное и неожиданное впечатление. Это когда уже они оба вышли из кельи старца.
Подробнее на этот раз ничего не скажу, ибо потом все объяснится; но вот в чем состояла
главная для него беда, и
хотя неясно, но я это выскажу; чтобы взять эти лежащие где-то средства, чтобы иметь право взять их, надо
было предварительно возвратить три тысячи Катерине Ивановне — иначе «я карманный вор, я подлец, а новую жизнь я не
хочу начинать подлецом», — решил Митя, а потому решил перевернуть весь мир, если надо, но непременно эти три тысячи отдать Катерине Ивановне во что бы то ни стало и прежде всего.
Но убранство комнат также не отличалось особым комфортом: мебель
была кожаная, красного дерева, старой моды двадцатых годов; даже полы
были некрашеные; зато все блистало чистотой, на окнах
было много дорогих цветов; но
главную роскошь в эту минуту, естественно, составлял роскошно сервированный стол,
хотя, впрочем, и тут говоря относительно: скатерть
была чистая, посуда блестящая; превосходно выпеченный хлеб трех сортов, две бутылки вина, две бутылки великолепного монастырского меду и большой стеклянный кувшин с монастырским квасом, славившимся в околотке.
— Ах, милый, милый Алексей Федорович, тут-то, может
быть, самое
главное, — вскрикнула госпожа Хохлакова, вдруг заплакав. — Бог видит, что я вам искренно доверяю Lise, и это ничего, что она вас тайком от матери позвала. Но Ивану Федоровичу, вашему брату, простите меня, я не могу доверить дочь мою с такою легкостью,
хотя и продолжаю считать его за самого рыцарского молодого человека. А представьте, он вдруг и
был у Lise, а я этого ничего и не знала.
Ивана Федоровича, например, смотритель не то что уважал, а даже боялся,
главное, его суждений,
хотя сам
был большим философом, разумеется «своим умом дойдя».
Захотел лучше остаться в ее глазах вором, но не отдал, а самый
главный позор
был в том, что и вперед знал, что не отдам!
— Не надоест же человеку! С глазу на глаз сидим, чего бы, кажется, друг-то друга морочить, комедь играть? Али все еще свалить на одного меня
хотите, мне же в глаза? Вы убили, вы
главный убивец и
есть, а я только вашим приспешником
был, слугой Личардой верным, и по слову вашему дело это и совершил.
Вот в эти-то мгновения он и любил, чтобы подле, поблизости, пожалуй хоть и не в той комнате, а во флигеле,
был такой человек, преданный, твердый, совсем не такой, как он, не развратный, который
хотя бы все это совершающееся беспутство и видел и знал все тайны, но все же из преданности допускал бы это все, не противился,
главное — не укорял и ничем бы не грозил, ни в сем веке, ни в будущем; а в случае нужды так бы и защитил его, — от кого?
Я ничего не выдал,
хотя и бросились расспрашивать меня, но когда пожелал его навестить, то долго мне возбраняли,
главное супруга его: «Это вы, — говорит мне, — его расстроили, он и прежде
был мрачен, а в последний год все замечали в нем необыкновенное волнение и странные поступки, а тут как раз вы его погубили; это вы его зачитали, не выходил он от вас целый месяц».
Рахметов просидит вечер, поговорит с Верою Павловною; я не утаю от тебя ни слова из их разговора, и ты скоро увидишь, что если бы я не
хотел передать тебе этого разговора, то очень легко
было бы и не передавать его, и ход событий в моем рассказе нисколько не изменился бы от этого умолчания, и вперед тебе говорю, что когда Рахметов, поговорив с Верою Павловною, уйдет, то уже и совсем он уйдет из этого рассказа, и что не
будет он ни
главным, ни неглавным, вовсе никаким действующим лицом в моем романе.
Милая Полина, мне так понравилась совершенно новая вещь, которую я недавно узнала и которой теперь сама занимаюсь с большим усердием, что я
хочу описать ее тебе. Я уверена, что ты также заинтересуешься ею. Но
главное, ты сама,
быть может, найдешь возможность заняться чем-нибудь подобным. Это так приятно, мой друг.