Неточные совпадения
Испуганный тем отчаянным выражением, с которым
были сказаны эти слова, он вскочил и
хотел бежать за нею, но, опомнившись, опять сел и, крепко сжав зубы, нахмурился. Эта неприличная, как он находил, угроза чего-то раздражила его. «Я пробовал всё, — подумал он, — остается одно — не обращать внимания», и он стал собираться ехать в город и опять к
матери, от которой надо
было получить подпись на доверенности.
— Да если тебе так хочется, я узнаю прежде о ней и сама подойду, — отвечала
мать. — Что ты в ней нашла особенного? Компаньонка, должно
быть. Если
хочешь, я познакомлюсь с мадам Шталь. Я знала её belle-soeur, — прибавила княгиня, гордо поднимая голову.
Дом
был большой, старинный, и Левин,
хотя жил один, но топил и занимал весь дом. Он знал, что это
было глупо, знал, что это даже нехорошо и противно его теперешним новым планам, но дом этот
был целый мир для Левина. Это
был мир, в котором жили и умерли его отец и
мать. Они жили тою жизнью, которая для Левина казалась идеалом всякого совершенства и которую он мечтал возобновить с своею женой, с своею семьей.
Левину досадно
было и на Степана Аркадьича за то, что по его беспечности не он, а
мать занималась наблюдением за преподаванием, в котором она ничего не понимала, и на учителей за то, что они так дурно учат детей; но свояченице он обещался вести учение, как она этого
хотела.
Она тоже не спала всю ночь и всё утро ждала его.
Мать и отец
были бесспорно согласны и счастливы ее счастьем. Она ждала его. Она первая
хотела объявить ему свое и его счастье. Она готовилась одна встретить его, и радовалась этой мысли, и робела и стыдилась, и сама не знала, что она сделает. Она слышала его шаги и голос и ждала за дверью, пока уйдет mademoiselle Linon. Mademoiselle Linon ушла. Она, не думая, не спрашивая себя, как и что, подошла к нему и сделала то, что она сделала.
Она, счастливая, довольная после разговора с дочерью, пришла к князю проститься по обыкновению, и
хотя она не намерена
была говорить ему о предложении Левина и отказе Кити, но намекнула мужу на то, что ей кажется дело с Вронским совсем конченным, что оно решится, как только приедет его
мать. И тут-то, на эти слова, князь вдруг вспылил и начал выкрикивать неприличные слова.
Кити еще более стала умолять
мать позволить ей познакомиться с Варенькой. И, как ни неприятно
было княгине как будто делать первый шаг в желании познакомиться с г-жею Шталь, позволявшею себе чем-то гордиться, она навела справки о Вареньке и, узнав о ней подробности, дававшие заключить, что не
было ничего худого,
хотя и хорошего мало, в этом знакомстве, сама первая подошла к Вареньке и познакомилась с нею.
— Нет, об этом самом. И поверь, что для меня женщина без сердца,
будь она старуха или не старуха, твоя
мать или чужая, не интересна, и я ее знать не
хочу.
— Я любила его, и он любил меня; но его
мать не
хотела, и он женился на другой. Он теперь живет недалеко от нас, и я иногда вижу его. Вы не думали, что у меня тоже
был роман? — сказала она, и в красивом лице ее чуть брезжил тот огонек, который, Кити чувствовала, когда-то освещал ее всю.
«Я, воспитанный в понятии Бога, христианином, наполнив всю свою жизнь теми духовными благами, которые дало мне христианство, преисполненный весь и живущий этими благами, я, как дети, не понимая их, разрушаю, то
есть хочу разрушить то, чем я живу. А как только наступает важная минута жизни, как дети, когда им холодно и голодно, я иду к Нему, и еще менее, чем дети, которых
мать бранит за их детские шалости, я чувствую, что мои детские попытки с жиру беситься не зачитываются мне».
Она вспомнила ту, отчасти искреннюю,
хотя и много преувеличенную, роль
матери, живущей для сына, которую она взяла на себя в последние годы, и с радостью почувствовала, что в том состоянии, в котором она находилась, у ней
есть держава, независимая от положения, в которое она станет к мужу и к Вронскому.
Уже начинал
было он полнеть и приходить в те круглые и приличные формы, в каких читатель застал его при заключении с ним знакомства, и уже не раз, поглядывая в зеркало, подумывал он о многом приятном: о бабенке, о детской, и улыбка следовала за такими мыслями; но теперь, когда он взглянул на себя как-то ненароком в зеркало, не мог не вскрикнуть: «
Мать ты моя пресвятая! какой же я стал гадкий!» И после долго не
хотел смотреться.
— Ну, так я ж тебе скажу прямее, — сказал он, поправившись, — только, пожалуйста, не проговорись никому. Я задумал жениться; но нужно тебе знать, что отец и
мать невесты преамбиционные люди. Такая, право, комиссия: не рад, что связался,
хотят непременно, чтоб у жениха
было никак не меньше трехсот душ, а так как у меня целых почти полутораста крестьян недостает…
— Панночка видала тебя с городского валу вместе с запорожцами. Она сказала мне: «Ступай скажи рыцарю: если он помнит меня, чтобы пришел ко мне; а не помнит — чтобы дал тебе кусок хлеба для старухи, моей
матери, потому что я не
хочу видеть, как при мне умрет
мать. Пусть лучше я прежде, а она после меня. Проси и хватай его за колени и ноги. У него также
есть старая
мать, — чтоб ради ее дал хлеба!»
— Нет, Соня, нет, — бормотал он, отвернувшись и свесив голову, — не
был я так голоден… я действительно
хотел помочь
матери, но… и это не совсем верно… не мучь меня, Соня!
Вот у нас обвиняли
было Теребьеву (вот что теперь в коммуне), что когда она вышла из семьи и… отдалась, то написала
матери и отцу, что не
хочет жить среди предрассудков и вступает в гражданский брак, и что будто бы это
было слишком грубо, с отцами-то, что можно
было бы их пощадить, написать мягче.
Случилось так, что Коля и Леня, напуганные до последней степени уличною толпой и выходками помешанной
матери, увидев, наконец, солдата, который
хотел их взять и куда-то вести, вдруг, как бы сговорившись, схватили друг друга за ручки и бросились бежать. С воплем и плачем кинулась бедная Катерина Ивановна догонять их. Безобразно и жалко
было смотреть на нее, бегущую, плачущую, задыхающуюся. Соня и Полечка бросились вслед за нею.
— А-а-а! А помните, маменька, я влюблен-то
был и жениться
хотел, — вдруг сказал он, смотря на
мать, пораженную неожиданным оборотом и тоном, с которым он об этом заговорил.
Шагая взад и вперед по тесной моей комнате, я остановился перед ним и сказал, взглянув на него грозно: «Видно, тебе не довольно, что я, благодаря тебя, ранен и целый месяц
был на краю гроба: ты и
мать мою
хочешь уморить».
— Ага! ты
захотел посетить своего приятеля; но ты опоздал amice, [Дружище (лат.).] и мы имели уже с ним продолжительную беседу. Теперь надо идти чай
пить:
мать зовет. Кстати, мне нужно с тобой поговорить.
— Я
хочу понять: что же такое современная женщина, женщина Ибсена, которая уходит от любви, от семьи? Чувствует ли она необходимость и силу снова завоевать себе
былое значение
матери человечества, возбудителя культуры? Новой культуры?
Самгин
хотел согласиться с этой мыслью, но — воздержался.
Мать вызывала чувство жалости к ней, и это связывало ему язык. Во всем, что она говорила, он слышал искусственное напряжение, неискренность, которая, должно
быть, тяготила ее.
Почти в каждом учителе Клим открывал несимпатичное и враждебное ему, все эти неряшливые люди в потертых мундирах смотрели на него так, как будто он
был виноват в чем-то пред ними. И
хотя он скоро убедился, что учителя относятся так странно не только к нему, а почти ко всем мальчикам, все-таки их гримасы напоминали ему брезгливую мину
матери, с которой она смотрела в кухне на раков, когда пьяный продавец опрокинул корзину и раки, грязненькие, суховато шурша, расползлись по полу.
Встречаясь, они улыбались друг другу, и улыбка
матери была незнакома Климу, даже неприятна,
хотя глаза ее, потемнев, стали еще красивее.
А через несколько дней, ночью, встав с постели, чтоб закрыть окно, Клим увидал, что учитель и
мать идут по дорожке сада; мама отмахивается от комаров концом голубого шарфа, учитель, встряхивая медными волосами, курит. Свет луны
был так маслянисто густ, что даже дым папиросы окрашивался в золотистый тон. Клим
хотел крикнуть...
Самгину
было трудно с ним, но он
хотел смягчить отношение
матери к себе и думал, что достигнет этого, играя с сыном, а мальчик видел в нем человека, которому нужно рассказать обо всем, что
есть на свете.
Затем он вспомнил, что в кармане его лежит письмо
матери, полученное днем; немногословное письмо это, написанное с алгебраической точностью, сообщает, что культурные люди обязаны работать, что она
хочет открыть в городе музыкальную школу, а Варавка намерен издавать газету и пройти в городские головы. Лидия
будет дочерью городского головы. Возможно, что, со временем, он расскажет ей роман с Нехаевой; об этом лучше всего рассказать в комическом тоне.
Климу показалось, что
мать ухаживает за Варавкой с демонстративной покорностью, с обидой, которую она не может или не
хочет скрыть. Пошумев полчаса,
выпив три стакана чая, Варавка исчез, как исчезает со сцены театра, оживив пьесу, эпизодическое лицо.
Андрей подъехал к ней, соскочил с лошади, обнял старуху, потом
хотел было ехать — и вдруг заплакал, пока она крестила и целовала его. В ее горячих словах послышался ему будто голос
матери, возник на минуту ее нежный образ.
— Испортить
хотите их, — говорила она, — чтоб они нагляделись там «всякого нового распутства», нет, дайте мне прежде умереть. Я не пущу Марфеньку, пока она не приучится
быть хозяйкой и
матерью!
— Да, соловей, он
пел, а мы росли: он нам все рассказал, и пока мы с Марфой Васильевной
будем живы — мы забудем многое, все, но этого соловья, этого вечера, шепота в саду и ее слез никогда не забудем. Это-то счастье и
есть, первый и лучший шаг его — и я благодарю Бога за него и благодарю вас обеих, тебя,
мать, и вас, бабушка, что вы обе благословили нас… Вы это сами думаете, да только так, из упрямства, не
хотите сознаться: это нечестно…
Расставаясь, и, может
быть, надолго, я бы очень
хотел от вас же получить ответ и еще на вопрос: неужели в целые эти двадцать лет вы не могли подействовать на предрассудки моей
матери, а теперь так даже и сестры, настолько, чтоб рассеять своим цивилизующим влиянием первоначальный мрак окружавшей ее среды?
В этой же комнате в углу висел большой киот с старинными фамильными образами, из которых на одном (всех святых)
была большая вызолоченная серебряная риза, та самая, которую
хотели закладывать, а на другом (на образе Божьей
Матери) — риза бархатная, вышитая жемчугом.
Минута для меня роковая. Во что бы ни стало надо
было решиться! Неужели я не способен решиться? Что трудного в том, чтоб порвать, если к тому же и сами не
хотят меня?
Мать и сестра? Но их-то я ни в каком случае не оставлю — как бы ни обернулось дело.
Мать мне жаль
было, но… «или он, или я» — вот что я
хотел предложить ей и сестре моей.
Слушайте, вы! — повернулась она вдруг к
матери, которая вся побледнела, — я не
хочу вас оскорблять, вы имеете честный вид и, может
быть, это даже ваша дочь.
Я знаю из нескольких рук положительно, что
мать моя красавицей не
была,
хотя тогдашнего портрета ее, который где-то
есть, я не видал.
— Твоя
мать — совершенная противоположность иным нашим газетам, у которых что ново, то и хорошо, —
хотел было сострить Версилов поигривее и подружелюбнее; но у него как-то не вышло, и он только пуще испугал маму, которая, разумеется, ничего не поняла в сравнении ее с газетами и озиралась с недоумением. В эту минуту вошла Татьяна Павловна и, объявив, что уж отобедала, уселась подле мамы на диване.
— Знает, да не
хочет знать, это — так, это на него похоже! Ну, пусть ты осмеиваешь роль брата, глупого брата, когда он говорит о пистолетах, но
мать,
мать? Неужели ты не подумала, Лиза, что это — маме укор? Я всю ночь об этом промучился; первая мысль мамы теперь: «Это — потому, что я тоже
была виновата, а какова
мать — такова и дочь!»
Про семейства гиляков рассказывают, что они живут здесь зимой при 36˚ мороза под кустами валежнику, даже
матери с грудными детьми, а
захотят погреться, так разводят костры, благо лесу много.
Едят рыбу горбушу или черемшу (род чесноку).
Разговор и здесь зашел о дуэли. Суждения шли о том, как отнесся к делу государь.
Было известно, что государь очень огорчен за
мать, и все
были огорчены за
мать. Но так как
было известно, что государь,
хотя и соболезнует, не
хочет быть строгим к убийце, защищавшему честь мундира, то и все
были снисходительны к убийце, защищавшему честь мундира. Только графиня Катерина Ивановна с своим свободолегкомыслием выразила осуждение убийце.
Старая барышня сделала выговор и за сливки и за то, что пустили родившую женщину в скотную, и
хотела уже уходить, как, увидав ребеночка, умилилась над ним и вызвалась
быть его крестной
матерью.
— Я знаю, что ты никогда не понимаешь того, что я говорю, — заговорила графиня, обращаясь к Нехлюдову. — Все понимают, только не муж. Я говорю, что мне жалко
мать, и я не
хочу, чтобы он убил и
был очень доволен.
Неприятный разговор кончился. Наташа успокоилась, но не
хотела при муже говорить о том, что понятно
было только брату, и, чтобы начать общий разговор, заговорила о дошедшей досюда петербургской новости — о горе
матери Каменской, потерявшей единственного сына, убитого на дуэли.
Когда он
был девственником и
хотел остаться таким до женитьбы, то родные его боялись за его здоровье, и даже
мать не огорчилась, а скорее обрадовалась, когда узнала, что он стал настоящим мужчиной и отбил какую-то французскую даму у своего товарища.
Надежда Васильевна в несколько минут успела рассказать о своей жизни на приисках, где ей
было так хорошо,
хотя иногда начинало неудержимо тянуть в город, к родным. Она могла бы назвать себя совсем счастливой, если бы не здоровье Максима, которое ее очень беспокоит,
хотя доктор, как все доктора, старается убедить ее в полной безопасности. Потом она рассказывала о своих отношениях к отцу и
матери, о Косте, который по последнему зимнему пути отправился в Восточную Сибирь, на заводы.
— У Кати
есть здесь
мать… бедная старуха.
Хотел я съездить к ней, нельзя ли чем помочь ей, да мне это неловко как-то сделать. Вот если бы вам побывать у нее. Ведь вы с ней видались у Бахаревых?
— Да, тут вышла серьезная история… Отец, пожалуй бы, и ничего, но
мать — и слышать ничего не
хочет о примирении. Я пробовал
было замолвить словечко; куда, старуха на меня так поднялась, что даже ногами затопала. Ну, я и оставил. Пусть сами мирятся… Из-за чего только люди кровь себе портят, не понимаю и не понимаю.
Мать не скоро своротишь: уж если что поставит себе — кончено, не сдвинешь. Она ведь тогда прокляла Надю… Это какой-то фанатизм!.. Вообще старики изменились: отец в лучшую сторону,
мать — в худшую.
Начался Великий пост, а Маркел не
хочет поститься, бранится и над этим смеется: «Все это бредни, говорит, и нет никакого и Бога», — так что в ужас привел и
мать и прислугу, да и меня малого, ибо
хотя был я и девяти лет всего, но, услышав слова сии, испугался очень и я.
— Слушай, я разбойника Митьку
хотел сегодня
было засадить, да и теперь еще не знаю, как решу. Конечно, в теперешнее модное время принято отцов да
матерей за предрассудок считать, но ведь по законам-то, кажется, и в наше время не позволено стариков отцов за волосы таскать, да по роже каблуками на полу бить, в их собственном доме, да похваляться прийти и совсем убить — все при свидетелях-с. Я бы, если бы
захотел, скрючил его и мог бы за вчерашнее сейчас засадить.