Неточные совпадения
— Послушай, — сказал твердым голосом Азамат, — видишь, я на все решаюсь.
Хочешь, я украду для тебя мою сестру? Как она пляшет! как поет! а вышивает
золотом — чудо! Не бывало такой жены и у турецкого падишаха…
Хочешь? дождись меня завтра ночью там в ущелье, где бежит поток: я пойду с нею мимо в соседний аул — и она твоя. Неужели не стоит Бэла твоего скакуна?
Везде поперек каким бы ни было печалям, из которых плетется жизнь наша, весело промчится блистающая радость, как иногда блестящий экипаж с
золотой упряжью, картинными конями и сверкающим блеском стекол вдруг неожиданно пронесется мимо какой-нибудь заглохнувшей бедной деревушки, не видавшей ничего, кроме сельской телеги, и долго мужики стоят, зевая, с открытыми ртами, не надевая шапок,
хотя давно уже унесся и пропал из виду дивный экипаж.
В свежем шелковом платье, с широкою бархатною наколкой на волосах, с
золотою цепочкой на шее, она сидела почтительно-неподвижно, почтительно к самой себе, ко всему, что ее окружало, и так улыбалась, как будто
хотела сказать: «Вы меня извините, я не виновата».
Дикарь, который
хочет украсить себя и жену
золотом.
— Что я знаю о нем? Первый раз вижу, а он — косноязычен. Отец его — квакер, приятель моего супруга, помогал духоборам устраиваться в Канаде. Лионель этот, — имя-то на цветок похоже, — тоже интересуется диссидентами, сектантами, книгу
хочет писать. Я не очень люблю эдаких наблюдателей, соглядатаев. Да и неясно: что его больше интересует — сектантство или
золото? Вот в Сибирь поехал. По письмам он интереснее, чем в натуре.
Все молчали, глядя на реку: по черной дороге бесшумно двигалась лодка, на носу ее горел и кудряво дымился светец, черный человек осторожно шевелил веслами, а другой, с длинным шестом в руках, стоял согнувшись у борта и целился шестом в отражение огня на воде; отражение чудесно меняло формы, становясь похожим то на
золотую рыбу с множеством плавников, то на глубокую, до дна реки, красную яму, куда человек с шестом
хочет прыгнуть, но не решается.
— Оттреплет этакий барин! — говорил Захар. — Такая добрая душа; да это
золото — а не барин, дай Бог ему здоровья! Я у него как в царствии небесном: ни нужды никакой не знаю, отроду дураком не назвал; живу в добре, в покое, ем с его стола, уйду, куда
хочу, — вот что!.. А в деревне у меня особый дом, особый огород, отсыпной хлеб; мужики все в пояс мне! Я и управляющий и можедом! А вы-то с своим…
Приезжали князь и княгиня с семейством: князь, седой старик, с выцветшим пергаментным лицом, тусклыми навыкате глазами и большим плешивым лбом, с тремя звездами, с
золотой табакеркой, с тростью с яхонтовым набалдашником, в бархатных сапогах; княгиня — величественная красотой, ростом и объемом женщина, к которой, кажется, никогда никто не подходил близко, не обнял, не поцеловал ее, даже сам князь,
хотя у ней было пятеро детей.
И
хотя бы это все было даже и вздором, то есть «всесоединение идей» (что, конечно, немыслимо), то все-таки уж одно то хорошо, что он всю жизнь поклонялся идее, а не глупому
золотому тельцу.
— Я вам добрый же совет подаю; ну,
хотите пари, что сейчас же выйдет опять zero: десять
золотых, вот, я ставлю, угодно?
— Баста! — крикнул я и дрожащими руками начал загребать и сыпать
золото в карманы, не считая и как-то нелепо уминая пальцами кучки кредиток, которые все вместе
хотел засунуть в боковой карман. Вдруг пухлая рука с перстнем Афердова, сидевшего сейчас от меня направо и тоже ставившего на большие куши, легла на три радужных мои кредитки н накрыла их ладонью.
Золотой век — мечта самая невероятная из всех, какие были, но за которую люди отдавали всю жизнь свою и все свои силы, для которой умирали и убивались пророки, без которой народы не
хотят жить и не могут даже и умереть!
Но мне было все равно, и если бы тут был и Матвей, то я наверно бы отвалил ему целую горсть
золотых, да так и
хотел, кажется, сделать, но, выбежав на крыльцо, вдруг вспомнил, что я его еще давеча отпустил домой.
Впрочем, в встрече его с нею и в двухлетних страданиях его было много и сложного: «он не
захотел фатума жизни; ему нужна была свобода, а не рабство фатума; через рабство фатума он принужден был оскорбить маму, которая просидела в Кенигсберге…» К тому же этого человека, во всяком случае, я считал проповедником: он носил в сердце
золотой век и знал будущее об атеизме; и вот встреча с нею все надломила, все извратила!
— Так, знаем, — отвечали они, — мы просим только раздавать сколько следует воды, а он дает мало, без всякого порядка; бочки у него текут, вода пропадает, а он, отсюда до
Золотой горы (Калифорнии), никуда не
хочет заходить, между тем мы заплатили деньги за переезд по семидесяти долларов с человека.
Роскошь садится на инкрюстированном, золоченом кресле, ест на
золоте и на серебре; комфорт требует не золоченого, но мягкого, покойного кресла,
хотя и не из редкого дерева; для стола он довольствуется фаянсом или, много, фарфором.
«Ничто так не поддерживает, как обливание водою и гимнастика», подумал он, ощупывая левой рукой с
золотым кольцом на безымяннике напруженный бисепс правой. Ему оставалось еще сделать мулинэ (он всегда делал эти два движения перед долгим сидением заседания), когда дверь дрогнула. Кто-то
хотел отворить ее. Председатель поспешно положил гири на место и отворил дверь.
Потом, после допроса сторон, как они
хотят спрашивать: под присягой или нет, опять, с трудом передвигая ноги, пришел тот же старый священник и опять так же, поправляя
золотой крест на шелковой груди, с таким же спокойствием и уверенностью в том, что он делает вполне полезное и важное дело, привел к присяге свидетелей и эксперта.
— С той разницей, что вы и Костя совершенно иначе высказались по поводу приисков: вы не
хотите быть золотопромышленником потому, что считаете такую деятельность совершенно непроизводительной; Костя, наоборот, считает золотопромышленность вполне производительным трудом и разошелся с отцом только по вопросу о приисковых рабочих… Он рассказывает ужасные вещи про положение этих рабочих на
золотых промыслах и прямо сравнил их с каторгой, когда отец настаивал, чтобы он ехал с ним на прииски.
А так как начальство его было тут же, то тут же и прочел бумагу вслух всем собравшимся, а в ней полное описание всего преступления во всей подробности: «Как изверга себя извергаю из среды людей, Бог посетил меня, — заключил бумагу, — пострадать
хочу!» Тут же вынес и выложил на стол все, чем мнил доказать свое преступление и что четырнадцать лет сохранял:
золотые вещи убитой, которые похитил, думая отвлечь от себя подозрение, медальон и крест ее, снятые с шеи, — в медальоне портрет ее жениха, записную книжку и, наконец, два письма: письмо жениха ее к ней с извещением о скором прибытии и ответ ее на сие письмо, который начала и не дописала, оставила на столе, чтобы завтра отослать на почту.
А Дмитрий Федорович
хочет эту крепость
золотым ключом отпереть, для чего он теперь надо мной и куражится,
хочет с меня денег сорвать, а пока уж тысячи на эту обольстительницу просорил; на то и деньги занимает беспрерывно, и, между прочим, у кого, как вы думаете?
Одна-де такая дама из «скучающих вдовиц», молодящаяся,
хотя уже имеющая взрослую дочь, до того им прельстилась, что всего только за два часа до преступления предлагала ему три тысячи рублей с тем, чтоб он тотчас же бежал с нею на
золотые прииски.
— Прииски?
Золотые прииски! — изо всей силы закричал Митя и закатился смехом. —
Хотите, Перхотин, на прииски? Тотчас вам одна дама здесь три тысячи отсыплет, чтобы только ехали. Мне отсыпала, уж так она прииски любит! Хохлакову знаете?
— Лейба! — подхватил Чертопханов. — Лейба, ты
хотя еврей и вера твоя поганая, а душа у тебя лучше иной христианской! Сжалься ты надо мною! Одному мне ехать незачем, один я этого дела не обломаю. Я горячка — а ты голова,
золотая голова! Племя ваше уж такое: без науки все постигло! Ты, может, сомневаешься: откуда, мол, у него деньги? Пойдем ко мне в комнату, я тебе и деньги все покажу. Возьми их, крест с шеи возьми — только отдай мне Малек-Аделя, отдай, отдай!
Листва на березах была еще почти вся зелена,
хотя заметно побледнела; лишь кое-где стояла одна, молоденькая, вся красная или вся
золотая, и надобно было видеть, как она ярко вспыхивала на солнце, когда его лучи внезапно пробивались, скользя и пестрея, сквозь частую сетку тонких веток, только что смытых сверкающим дождем.
Но рядом с его светлой, веселой комнатой, обитой красными обоями с
золотыми полосками, в которой не проходил дым сигар, запах жженки и других… я
хотел сказать — яств и питий, но остановился, потому что из съестных припасов, кроме сыру, редко что было, — итак, рядом с ультрастуденческим приютом Огарева, где мы спорили целые ночи напролет, а иногда целые ночи кутили, делался у нас больше и больше любимым другой дом, в котором мы чуть ли не впервые научились уважать семейную жизнь.
Для служащих были особые курсы после обеда, чрезвычайно ограниченные и дававшие право на так называемые «комитетские экзамены». Все лентяи с деньгами, баричи, ничему не учившиеся, все, что не
хотело служить в военной службе и торопилось получить чин асессора, держало комитетские экзамены; это было нечто вроде
золотых приисков, уступленных старым профессорам, дававшим privatissime [самым частным образом (лат.).] по двадцати рублей за урок.
Настоящей английской аристократии, разумеется, и в голову не приходило изгонять Гарибальди; напротив, она
хотела утянуть его в себя, закрыть его от народа
золотым облаком, как закрывалась волоокая Гера, забавляясь с Зевсом.
— Что мне до матери? ты у меня мать, и отец, и все, что ни есть дорогого на свете. Если б меня призвал царь и сказал: «Кузнец Вакула, проси у меня всего, что ни есть лучшего в моем царстве, все отдам тебе. Прикажу тебе сделать
золотую кузницу, и станешь ты ковать серебряными молотами». — «Не
хочу, — сказал бы я царю, — ни каменьев дорогих, ни
золотой кузницы, ни всего твоего царства: дай мне лучше мою Оксану!»
На кухне вместо сказок о привидениях по вечерам повторяются рассказы о «
золотых грамотах», о том, что мужики не
хотят больше быть панскими, что Кармелюк вернулся из Сибири, вырежет всех панов по селам и пойдет с мужиками на город.
Песня нам нравилась, но объяснила мало. Брат прибавил еще, что царь ходит весь в
золоте, ест
золотыми ложками с
золотых тарелок и, главное, «все может». Может придти к нам в комнату, взять, что
захочет, и никто ему ничего не скажет. И этого мало: он может любого человека сделать генералом и любому человеку огрубить саблей голову или приказать, чтобы отрубили, и сейчас огрубят… Потому что царь «имеет право»…
— А как вы думаете относительно сибирской рыбы? У меня уже арендованы пески на Оби в трех местах. Тоже дело хорошее и верное. Не
хотите? Ну, тогда у меня есть пять
золотых приисков в оренбургских казачьих землях… Тут уж дело вернее смерти. И это не нравится? Тогда,
хотите, получим концессию на устройство подъездного пути от строящейся Уральской железной дороги в Заполье? Через пять лет вы не узнали бы своего Заполья: и банки, и гимназия, и театр, и фабрики кругом. Только нужны люди и деньги.
— Узелок ваш все-таки имеет некоторое значение, — продолжал чиновник, когда нахохотались досыта (замечательно, что и сам обладатель узелка начал наконец смеяться, глядя на них, что увеличило их веселость), — и
хотя можно побиться, что в нем не заключается
золотых, заграничных свертков с наполеондорами и фридрихсдорами, ниже с голландскими арапчиками, о чем можно еще заключить,
хотя бы только по штиблетам, облекающим иностранные башмаки ваши, но… если к вашему узелку прибавить в придачу такую будто бы родственницу, как, примерно, генеральша Епанчина, то и узелок примет некоторое иное значение, разумеется, в том только случае, если генеральша Епанчина вам действительно родственница, и вы не ошибаетесь, по рассеянности… что очень и очень свойственно человеку, ну хоть… от излишка воображения.
Ему советовали уехать; но он не
хотел вернуться домой нищим из России, из великой России, этого
золотого дна артистов; он решил остаться и испытать свое счастье.
Скоро все дело разъяснилось. Петр Васильич набрал у старателей в кредит
золота фунтов восемь да прибавил своего около двух фунтов и
хотел продать его за настоящую цену помимо Ястребова. Он давно задумал эту операцию, которая дала бы ему прибыли около двух тысяч. Но в городе все скупщики отказались покупать у него все
золото, потому что не
хотели ссориться с Ястребовым: у них рука руку мыла. Тогда Петр Васильич сунулся к Ермошке.
Господский дом на Низах был построен еще в казенное время, по общему типу построек времен Аракчеева: с фронтоном, белыми колоннами, мезонином, галереей и подъездом во дворе. Кругом шли пристройки: кухня, людская, кучерская и т. д. Построек было много, а еще больше неудобств,
хотя главный управляющий Балчуговских
золотых промыслов Станислав Раймундович Карачунский и жил старым холостяком. Рабочие перекрестили его в Степана Романыча. Он служил на промыслах уже лет двенадцать и давно был своим человеком.
Но что поделаешь, когда и тут приходилось только сводить концы с концами, потому что компания требовала только дивидендов и больше ничего знать не
хотела, да и главная сила Балчуговских промыслов заключалась не в жильном
золоте, а в россыпном.
С «пьяного двора» они вместе прошли на толчею. Карачунский велел при себе сейчас же произвести протолчку заинтересовавшей его кучки кварца. Родион Потапыч все время хмурился и молчал. Кварц был доставлен в ручном вагончике и засыпан в толчею. Карачунский присел на верстак и, закурив папиросу, прислушивался к громыхавшим пестам. На других
золотых промыслах на Урале везде дробили кварц бегунами, а толчея оставалась только в Балчуговском заводе — Карачунский почему-то не
хотел ставить бегунов.
Содержание
золота оказалось порядочное,
хотя и не везде одинаковое.
Затем он ссыпал
золото в железную кружку, привезенную объездным, и, обругав старателей еще раз, побрел к себе в землянку. С Кишкиным старик или забыл проститься, или не
захотел.
В переводе этот торг заключался в желании скупщика приобрести золотник
золота за три рубля, а продавец
хотел продать по четыре.
— Какое дело-то? Опять
золотом обманывать
хочешь?
— Шишка и есть: ни конца ни краю не найдешь. Одним словом, двухорловый!.. Туда же,
золота захотел!.. Ха-ха!.. Так я ему и сказал, где оно спрятано. А у меня есть местечко… Ох какое местечко, Яша!.. Гляди-ка, ведь это кабатчик Ермошка на своем виноходце закопачивает? Он… Ловко. В город погнал с краденым
золотом…
Но у Родиона Потапыча вообще не лежало почему-то сердце к этой Дернихе,
хотя россыпь была надежная и, по приблизительным расчетам, должна была дать в одно лето около двадцати пудов
золота.
Старик молча торжествовал свою победу: Рублиха не обманула,
хотя и стоила страшно дорого. Да, он показал, какое
золото в Ульяновом кряже старые штейгеры открывают… Вот только голубчик Степан Романыч не дожил.
— Вот что, Акинфий Назарыч, золото-то ты свое уж оставь, — обрезала баушка Лукерья. —
Захотел Феню повидать? Так и говори… Прямое дерево ветру не боится. Я ее сейчас позову.
Полное безземелье отдавало рабочих в бесконтрольное распоряжение компании — она могла делать с ними, что
хотела, тем более что все население рядом поколений выросло специально на
золотом деле, а это клало на всех неизгладимую печать.
Везде шла самая горячая работа,
хотя особенно богато
золота, о котором гласила стоустая молва, и не оказалось.
Рабочие
хотя и потешались над Оксей, но в душе все глубоко верили в существование
золотой свиньи, и легенда о ней разрасталась все шире. Разве старец-то стал бы зря говорить?.. В казенное время всячина бывала,
хотя нашедший
золотую свинью мужик и оказал бы себя круглым дураком.
—
Золото хотят искать… Эх, бить-то их некому, баушка!.. А я вот что тебе скажу, Лукерья: погоди малость, я оболокусь да провожу тебя до Краюхина увала. Мутит меня дома-то, а на вольном воздухе, может, обойдусь…