Неточные совпадения
— Мною записано больше сотни таких анекдотов о
царях,
поэтах, архиереях, губернаторах…
Верхний полукруг окна осветился выглянувшей из-за облака луной, снова померк… Часы бьют полночь. С двенадцатым ударом этих часов в ближайшей зале забили другие — и с новым двенадцатым ударом в более отдаленной зале густым, бархатным басом бьют старинные английские часы, помнящие севастопольские разговоры и, может быть, эпиграммы на
царей Пушкина и страстные строфы Лермонтова на смерть
поэта…
— Она безумна как Мать! — тихо молвил пьяный
поэт Кермани; а
царь — враг мира — сказал...
Вот как говорил
поэт Кермани с
царем царей, человеком зла и ужаса, и да будет для нас слава
поэта, друга правды, навсегда выше славы Тимура.
На земле, на коврах, каких больше нет, — триста золотых кувшинов с вином и всё, что надо для пира
царей, сзади Тимура сидят музыканты, рядом с ним — никого, у ног его — его кровные,
цари и князья, и начальники войск, а ближе всех к нему — пьяный Кермани-поэт, [Кермани — придворный
поэт Тимура.] тот, который однажды, на вопрос разрушителя мира...
Я знаю то, что не достоин
Вещать о всех делах твоих:
Я не
поэт, я просто воин, —
В моих устах нескладен стих,
Но ты, о мудрый, знаменитый
Царь кухни, мрачных погребов,
Топленым жиром весь облитый,
Единственный герой Бобров!
Семь дней прошло с той поры, когда Соломон —
поэт, мудрец и
царь — привел в свой дворец бедную девушку, встреченную им в винограднике на рассвете. Семь дней наслаждался
царь ее любовью и не мог насытиться ею. И великая радость освещала его лицо, точно золотое солнечное сияние.
— Беатриче, Фиаметта, Лаура, Нинон, — шептал он имена, незнакомые мне, и рассказывал о каких-то влюбленных королях,
поэтах, читал французские стихи, отсекая ритмы тонкой, голой до локтя рукою. — Любовь и голод правят миром, — слышал я горячий шепот и вспоминал, что эти слова напечатаны под заголовком революционной брошюры «Царь-Голод», это придавало им в моих мыслях особенно веское значение. — Люди ищут забвения, утешения, а не — знания.
Но сии два
Поэта не образовали еще нашего слога: во время Екатерины Россияне начали выражать свои мысли ясно для ума, приятно для слуха, и вкус сделался общим, ибо Монархиня Сама имела его и любила нашу Словесность; и если Она Своими ободрениями не произвела еще более талантов, виною тому независимость Гения, который один не повинуется даже и Монархам, дик в своем величии, упрям в своих явлениях, и часто самые неблагоприятные для себя времена предпочитает блестящему веку, когда мудрые
Цари с любовию призывают его для торжества и славы.
Любовь даже может быть важней карт, потому что всегда и везде в моде:
поэт это очень правильно говорит: «любовь
царит во всех сердцах», без любви не живут даже у диких народов, — а мы, военные люди, ею «вси движимся и есьми».
«Царица! Я пленён тобою!
Я был в Египте лишь рабом,
А ныне суждено судьбою
Мне быть
поэтом и
царём!
—
Поэт является голосом парода, и его задача — в том, чтобы в каждый момент отображать этот его голос. Я категорически утверждаю, — говорил он, — что в первые месяцы войны глаза народа с восторгом и надеждою были обращены на Николая, и для того момента я был совершенно прав, воспевая ему дифирамбы. А что будто бы
царь прислал мне за эти стихи золотое перо, то это неправда, — прибавил он.
Этот кусок льду, облегший былое я, частицу бога, поглотивший то, чему на земле даны были имена чести, благородства, любви к ближним; подле него зияющая могила, во льду ж для него иссеченная; над этим чудным гробом, который служил вместе и саваном, маленькое белое существо, полное духовности и жизни, называемое европейцем и сверх того русским и Зудою; тут же на замерзлой реке черный невольник, сын жарких и свободных степей Африки, может быть,
царь в душе своей; волшебный свет луны, говорящей о другой подсолнечной, такой же бедной и все-таки драгоценной для тамошних жителей, как нам наша подсолнечная; тишина полуночи, и вдруг далеко, очень далеко, благовест, как будто голос неба, сходящий по лучу месяца, — если это не высокий момент для
поэта и философа, так я не понимаю, что такое поэзия и философия.
Стр. 379.«Ты
царь, живи один — дорогою свободной…» — неточная цитата из стихотворения А. С. Пушкина «
Поэту» (1830).