Неточные совпадения
Ехали в тумане осторожно
и медленно, остановились у одноэтажного дома в четыре окна с парадной дверью; под новеньким железным навесом, в медальонах между окнами, вылеплены были гипсовые
птицы странного вида,
и весь фасад украшен аляповатой лепкой, гирляндами
цветов. Прошли во двор; там к дому примыкал деревянный флигель в три окна с чердаком; в глубине двора, заваленного сугробами снега, возвышались снежные деревья сада. Дверь флигеля открыла маленькая старушка в очках, в коричневом платье.
Писатель был страстным охотником
и любил восхищаться природой. Жмурясь, улыбаясь, подчеркивая слова множеством мелких жестов, он рассказывал о целомудренных березках, о задумчивой тишине лесных оврагов, о скромных
цветах полей
и звонком пении
птиц, рассказывал так, как будто он первый увидал
и услышал все это. Двигая в воздухе ладонями, как рыба плавниками, он умилялся...
Весело хлопотали
птицы, обильно
цвели цветы, бархатное небо наполняло сад голубым сиянием,
и в блеске весенней радости было бы неприлично говорить о печальном. Вера Петровна стала расспрашивать Спивака о музыке, он тотчас оживился
и, выдергивая из галстука синие нитки, делая пальцами в воздухе маленькие запятые, сообщил, что на Западе — нет музыки.
«Как неловко
и брезгливо сказала мать: до этого», — подумал он, выходя на двор
и рассматривая флигель; показалось, что флигель отяжелел, стал ниже, крыша старчески свисла к земле. Стены его излучали тепло, точно нагретый утюг. Клим прошел в сад, где все было празднично
и пышно, щебетали
птицы, на клумбах хвастливо пестрели
цветы. А солнца так много, как будто именно этот сад был любимым его садом на земле.
Солнце, освещая пыль в воздухе, окрашивало его в розоватый
цвет, на розоватом зеркале озера явились две гряды перистых облаков, распростертых в небе, точно гигантские крылья невидимой
птицы,
и, вплывая в отражения этих облаков, лебеди становились почти невидимы.
Она влетела в комнату
птицей, заставила его принять аспирин, натаскала из своей комнаты закусок, вина, конфет,
цветов, красиво убрала стол
и, сидя против Самгина, в пестром кимоно, покачивая туго причесанной головой, передергивая плечами, говорила вполголоса очень бойко, с неожиданными
и забавными интонациями...
Вот шмель жужжит около
цветка и вползает в его чашечку; вот мухи кучей лепятся около выступившей капли сока на трещине липы; вот
птица где-то в чаще давно все повторяет один
и тот же звук, может быть, зовет другую.
В лесу те же деревья, но в шуме их явился особенный смысл: между ними
и ею водворилось живое согласие.
Птицы не просто трещат
и щебечут, а все что-то говорят между собой;
и все говорит вокруг, все отвечает ее настроению;
цветок распускается,
и она слышит будто его дыхание.
— Ведь у меня тут все: сад
и грядки,
цветы… А
птицы? Кто же будет ходить за ними? Как можно — ни за что…
— Я ошибся: не про тебя то, что говорил я. Да, Марфенька, ты права: грех хотеть того, чего не дано, желать жить, как живут эти барыни, о которых в книгах пишут. Боже тебя сохрани меняться, быть другою! Люби
цветы,
птиц, занимайся хозяйством, ищи веселого окончания
и в книжках,
и в своей жизни…
Я бы
и птиц бросила,
и цветы, музыку, все бы за ними ходила.
На крыльце, вроде веранды, уставленной большими кадками с лимонными, померанцевыми деревьями, кактусами, алоэ
и разными
цветами, отгороженной от двора большой решеткой
и обращенной к цветнику
и саду, стояла девушка лет двадцати
и с двух тарелок, которые держала перед ней девочка лет двенадцати, босая, в выбойчатом платье, брала горстями пшено
и бросала
птицам. У ног ее толпились куры, индейки, утки, голуби, наконец воробьи
и галки.
Бабушка поглядела в окно
и покачала головой. На дворе куры, петухи, утки с криком бросились в стороны, собаки с лаем поскакали за бегущими, из людских выглянули головы лакеев, женщин
и кучеров, в саду
цветы и кусты зашевелились, точно живые,
и не на одной гряде или клумбе остался след вдавленного каблука или маленькой женской ноги, два-три горшка с
цветами опрокинулись, вершины тоненьких дерев, за которые хваталась рука, закачались,
и птицы все до одной от испуга улетели в рощу.
— Я жить не стану, а когда приеду погостить, вот как теперь, вы мне дайте комнату в мезонине —
и мы будем вместе гулять, петь, рисовать
цветы, кормить
птиц: ти, ти, ти, цып, цып, цып! — передразнил он ее.
В ее комнате было все уютно, миниатюрно
и весело.
Цветы на окнах,
птицы, маленький киот над постелью, множество разных коробочек, ларчиков, где напрятано было всякого добра, лоскутков, ниток, шелков, вышиванья: она славно шила шелком
и шерстью по канве.
— Нет, — сказала она, — чего не знаешь, так
и не хочется. Вон Верочка, той все скучно, она часто грустит, сидит, как каменная, все ей будто чужое здесь! Ей бы надо куда-нибудь уехать, она не здешняя. А я — ах, как мне здесь хорошо: в поле, с
цветами, с
птицами как дышится легко! Как весело, когда съедутся знакомые!.. Нет, нет, я здешняя, я вся вот из этого песочку, из этой травки! не хочу никуда. Что бы я одна делала там в Петербурге, за границей? Я бы умерла с тоски…
— Послушайте, братец, — отвечала она, — вы не думайте, что я дитя, потому что люблю
птиц,
цветы: я
и дело делаю.
Дикие канарейки, поменьше немного, погрубее
цветом цивилизованных
и не так ярко окрашенные в желтый
цвет, как те, стаями перелетали из куста в куст; мелькали еще какие-то зеленые, коричневые
птицы.
Подаренный мне стальной черенок был тонкой отделки, с рисованными
цветами,
птицами и с японскою надписью.
Цветов нет,
птиц мало, не слыхать даже
и стрекотанья кузнечиков.
На камине
и по углам везде разложены минералы, раковины, чучелы
птиц, зверей или змей, вероятно все «с острова Св. Маврикия». В камине лежало множество сухих
цветов, из породы иммортелей, как мне сказали. Они лежат, не изменяясь по многу лет: через десять лет так же сухи, ярки
цветом и так же ничем не пахнут, как
и несорванные. Мы спросили инбирного пива
и констанского вина, произведения знаменитой Констанской горы. Пиво мальчик вылил все на барона Крюднера, а констанское вино так сладко, что из рук вон.
Машина есть распятие плоти мира, вознесение на крест благоухающих
цветов и поющих
птиц.
Лудевую фанзу мы прошли мимо
и направились к Сихотэ-Алиню. Хмурившаяся с утра погода стала понемногу разъясняться. Туман, окутавший горы, начал клубиться
и подыматься кверху; тяжелая завеса туч разорвалась, выглянуло солнышко,
и улыбнулась природа. Сразу все оживилось; со стороны фанзы донеслось пение петухов, засуетились
птицы в лесу, на
цветах снова появились насекомые.
Золотистым отливом сияет нива; покрыто
цветами поле, развертываются сотни, тысячи
цветов на кустарнике, опоясывающем поле, зеленеет
и шепчет подымающийся за кустарником лес,
и он весь пестреет
цветами; аромат несется с нивы, с луга, из кустарника, от наполняющих лес
цветов; порхают по веткам
птицы,
и тысячи голосов несутся от ветвей вместе с ароматом;
и за нивою, за лугом, за кустарником, лесом опять виднеются такие же сияющие золотом нивы, покрытые
цветами луга, покрытые
цветами кустарники до дальних гор, покрытых лесом, озаренным солнцем,
и над их вершинами там
и здесь, там
и здесь, светлые, серебристые, золотистые, пурпуровые, прозрачные облака своими переливами слегка оттеняют по горизонту яркую лазурь; взошло солнце, радуется
и радует природа, льет свет
и теплоту, аромат
и песню, любовь
и негу в грудь, льется песня радости
и неги, любви
и добра из груди — «о земля! о нега! о любовь! о любовь, золотая, прекрасная, как утренние облака над вершинами тех гор»
Однажды в субботу, рано утром, я ушел в огород Петровны ловить снегирей; ловил долго, но красногрудые, важные
птицы не шли в западню; поддразнивая своею красотой, они забавно расхаживали по среброкованому насту, взлетали на сучья кустарника, тепло одетые инеем,
и качались на них, как живые
цветы, осыпая синеватые искры снега.
4-я
и 5-я породы — черные дрозды, величиною будут немного поменьше большого рябинника; они различаются между собою тем, что у одной породы перья темнее, почти черные, около глаз находятся желтые ободочки,
и нос желто-розового
цвета, а у другой породы перья темно-кофейного, чистого
цвета, нос беловатый к концу,
и никаких ободочков около глаз нет; эта порода, кажется, несколько помельче первой [Тот же почтенный профессор, о котором я говорил на стр. 31, сделал мне следующие замечания: 1] что описанные мною черные дрозды, как две породы, есть не что иное, как самец
и самка одной породы,
и 2) что
птица, описанная мною под именем водяного дрозда, не принадлежит к роду дроздов
и называется водяная оляпка.
Прекрасная эта
птица водится весьма в небольшом количестве в самых топких болотах, предпочтительно около болотных луж, озерков
и озер, обросших камышом, аиром
и осокой
и покрытых в летнее время густою шмарою, или водяным
цветом.
Вся степная
птица, отпуганная пожаром, опять занимает свои места
и поселяется в этом море зелени, весенних
цветов, цветущих кустарников; со всех сторон слышны: не передаваемое словами чирканье стрепетов, заливные, звонкие трели кроншнепов, повсеместный горячий бой перепелов, трещанье кречеток.
Недели через три после своего появления огромными стаями курахтаны улетают вместе со всею пролетною
птицей,
и к осени, то есть в августе, петушки возвращаются пепельно-серыми, пестрыми куличками без грив
и хохолков, почти совершенно сходными с своими самками, которые
и весной
и осенью сохраняют один
и тот же вид
и цвет, постоянно имея хлупь
и брюшко белые.
Этот лет по одним
и тем же местам называется охотниками «тяга»] издавая известные звуки, похожие на хрюканье или хрипенье, часто вскакивая с большим шумом из-под ног крестьянина, приезжающего в лес за дровами, также был им замечен по своей величине
и отличному от других
птиц красноватому
цвету и получил верное название.
Зоб
и часть головы серо-дымчатые; на верхней, первой половине красновато-пестрых крыльев виднеются белые дольные полоски, узенькие, как ниточки, которые не что иное, как белые стволинки перьев; вторая же, крайняя половина крыльев испещрена беловатыми поперечными крапинками по темно-сизоватому полю, ножки рогового
цвета, мохнатые только сверху, до первого сустава, как у
птицы, назначенной для многого беганья по грязи
и снегу, Куропатка — настоящая наша туземка, не покидающая родимой стороны
и зимой.
Бортевые промыслы в Оренбургской губернии были прежде весьма значительны, но умножившееся народонаселение
и невежественная жадность при доставанье меда, который нередко вынимают весь, не оставляя запаса на зиму, губят диких пчел, которых
и без того истребляют медведи, большие охотники до меда, некоторые породы
птиц и жестокость зимних морозов] Трав
и цветов мало в большом лесу: густая, постоянная тень неблагоприятна растительности, которой необходимы свет
и теплота солнечных лучей; чаще других виднеются зубчатый папоротник, плотные
и зеленые листья ландыша, высокие стебли отцветшего лесного левкоя да краснеет кучками зрелая костяника; сырой запах грибов носится в воздухе, но всех слышнее острый
и, по-моему, очень приятный запах груздей, потому что они родятся семьями, гнездами
и любят моститься (как говорят в народе) в мелком папоротнике, под согнивающими прошлогодними листьями.
Длина этой утки от носа до хвоста, или, лучше сказать до ног, ибо хвостовых перьев у гагар нет, — одиннадцать вершков, нос длиною в вершок, темно-свинцового
цвета, тонкий
и к концу очень острый
и крепкий; голова небольшая, продолговатая, вдоль ее, по лбу, лежит полоса темно-коричневого
цвета, оканчивающаяся позади затылочной кости хохлом вокруг всей шеи, вышиною с лишком в вершок, похожим более на старинные брыжжи или ожерелье ржавого, а к корню перьев темно-коричневого
цвета; шея длинная, сверху темно-пепельная, спина пепельно-коричневая, которая как будто оканчивается торчащими из зада ногами, темно-свинцового
цвета сверху
и беловато-желтого снизу, с редкими, неправильными, темными пятнами; ноги гагары от лапок до хлупи не кругловаты, но совершенно плоски, три ножные пальца, соединенные между собой крепкими глухими перепонками, почти свинцового
цвета и тоже плоские, а не круглые, как бывает у всех
птиц.
Красноустик вдвое или почти втрое больше обыкновенной ласточки;
цвет его перьев темно-кофейный, издали кажется даже черным, брюшко несколько светлее, носик желтоватый, шея коротенькая, головка довольно велика
и кругла, ножки тонкие, небольшие, какого-то неопределенного дикого
цвета, очевидно не назначенные для многого беганья, хвостик белый, а концы хвостовых перьев черноватые; крылья длинные, очень острые к концам, которые, когда птичка сидит, накладываются один на другой, как у всех
птиц, имеющих длинные крылья, например: у сокола, копчика
и даже у обыкновенной ласточки.
Пруды проточные на порядочных реках, поднимающих мельницы от четырех до восьми поставов, с широкими, всегда камышистыми разливами, сквозь проросшие, по мелководью, разными водяными травами
и цветами, имеющие в протяжении несколько верст, — вот истинное раздолье для всякой водяной
птицы, которая сваливается на такие пруды со всех сторон.
Голова у дрофы
и шея какого-то пепельного или зольного
цвета; нос толстый, крепкий, несколько погнутый книзу, в вершок длиною, темно-серый
и не гладкий, а шероховатый; зрачки глаз желтые; ушные скважины необыкновенно велики
и открыты, тогда как у всех других
птиц они так спрятаны под мелкими перышками, что их
и не приметишь; под горлом у ней есть внутренний кожаный мешок, в котором может вмещаться много воды; ноги толстые, покрытые крупными серыми чешуйками,
и, в отличие от других
птиц, на каждой только по три пальца.
На самых верхних уступах помещались многочисленные чайки. Белый
цвет птиц, белый пух
и белый помет, которым сплошь были выкрашены края карнизов, делали чаек мало заметными, несмотря на общий темный фон скалы.
Раскрываем первую страницу «Сочинений Островского». Мы в доме купца Пузатова, в комнате, меблированной без вкуса, с портретами, райскими
птицами, разноцветными драпри
и бутылками настойки. Марья Антиповна, девятнадцатилетняя девушка, сестра Пузатова, сидит за пяльцами
и поет: «Верный
цвет, мрачный
цвет». Потом она говорит сама с собой...
Бывало, Агафья, вся в черном, с темным платком на голове, с похудевшим, как воск прозрачным, но все еще прекрасным
и выразительным лицом, сидит прямо
и вяжет чулок; у ног ее, на маленьком креслице, сидит Лиза
и тоже трудится над какой-нибудь работой или, важно поднявши светлые глазки, слушает, что рассказывает ей Агафья; а Агафья рассказывает ей не сказки: мерным
и ровным голосом рассказывает она житие пречистой девы, житие отшельников, угодников божиих, святых мучениц; говорит она Лизе, как жили святые в пустынях, как спасались, голод терпели
и нужду, —
и царей не боялись, Христа исповедовали; как им
птицы небесные корм носили
и звери их слушались; как на тех местах, где кровь их падала,
цветы вырастали.
Я получил было неприятное впечатление от слов, что моя милая сестрица замухрышка, а братец чернушка, но, взглянув на залу, я был поражен ее великолепием: стены были расписаны яркими красками, на них изображались незнакомые мне леса,
цветы и плоды, неизвестные мне
птицы, звери
и люди, на потолке висели две большие хрустальные люстры, которые показались мне составленными из алмазов
и бриллиантов, о которых начитался я в Шехеразаде; к стенам во многих местах были приделаны золотые крылатые змеи, державшие во рту подсвечники со свечами, обвешанные хрустальными подвесками; множество стульев стояло около стен, все обитые чем-то красным.
Гуляет он
и любуется; на деревьях висят плоды спелые, румяные, сами в рот так
и просятся, индо, глядя на них, слюнки текут;
цветы цветут распрекрасные, мохровые, пахучие, всякими красками расписанные;
птицы летают невиданные: словно по бархату зеленому
и пунцовому золотом
и серебром выложенные, песни поют райские; фонтаны воды бьют высокие, индо глядеть на их вышину — голова запрокидывается;
и бегут
и шумят ключи родниковые по колодам хрустальныим.
Нет никакого сомнения, что живописец был какой-нибудь домашний маляр, равный в искусстве нынешним малярам, расписывающим вывески на цирюльных лавочках; но тогда я с восхищением смотрел
и на китайцев,
и на диких американцев,
и на пальмовые деревья,
и на зверей,
и на
птиц, блиставших всеми яркими
цветами.
Захотелось ей осмотреть весь дворец,
и пошла она осматривать все его палаты высокие,
и ходила она немало времени, на все диковинки любуючись; одна палата была краше другой,
и все краше того, как рассказывал честной купец, государь ее батюшка родимый; взяла она из кувшина золоченого любимый цветочик аленькой, сошла она в зеленые сады,
и запели ей
птицы свои песни райские, а деревья, кусты
и цветы замахали своими верхушками
и ровно перед ней преклонилися; выше забили фонтаны воды
и громче зашумели ключи родниковые;
и нашла она то место высокое, пригорок муравчатый, на котором сорвал честной купец цветочик аленькой, краше которого нет на белом свете.
В зале было жарко
и душно, как на полке в бане; на полу, на разостланном холсте, сушился розовый лист
и липовый
цвет; на окнах, на самом солнечном припеке, стояли бутылки, до горлышка набитые ягодами
и налитые какою-то жидкостью; мухи мириадами кружились в лучах солнца
и как-то неистово гудели около потолка; где-то в окне бился слепень; вдали, в перспективе, виднелась остановившаяся кошка с
птицей в зубах.
— Но ты не знал
и только немногие знали, что небольшая часть их все же уцелела
и осталась жить там, за Стенами. Голые — они ушли в леса. Они учились там у деревьев, зверей,
птиц,
цветов, солнца. Они обросли шерстью, но зато под шерстью сберегли горячую, красную кровь. С вами хуже: вы обросли цифрами, по вас цифры ползают, как вши. Надо с вас содрать все
и выгнать голыми в леса. Пусть научатся дрожать от страха, от радости, от бешеного гнева, от холода, пусть молятся огню.
И мы, Мефи, — мы хотим…
Зато в парке было весело; березы покрылись молодыми бледно-зелеными листьями
и семенными сережками; почки липы надувались
и трескались; около клумб возился садовник с рабочими; взрыхляли землю, сажали
цветы. Некоторые
птицы уж вывели птенчиков; гнезда самых мелких пернатых, по большей части, были свиты в дуплах дерев,
и иногда так низко, что Ольга могла заглядывать в них. По вечерам весь воздух был напоен душистым паром распустившейся березовой листвы.
Они теснились одна возле другой, громоздились одна на другую,
и сквозили,
и пузырились. Золото, серебро, цветные изразцы, как блестящая чешуя, покрывали дворец сверху донизу. Когда солнце его освещало, нельзя было издали догадаться, дворец ли это, или куст
цветов исполинских, или то жар-птицы слетелись в густую стаю
и распустили на солнце свои огненные перья?
В дверь снова вдвинули круглый стол, накрытый для ужина: посреди него, мордами друг ко другу, усмехалась пара поросят — один жареный, золотистый, с пучком петрушки в ноздрях, другой — заливной, облитый сметаною, с бумажным розовым
цветком между ушей. Вокруг них, точно разномерные булыжники, лежали жареные
птицы,
и всё это окружала рама солений
и соусов. Едко пахло хреном, уксусом, листом чёрной смородины
и лавра.
Она пошла в сад; но в саду так было тихо,
и зелено,
и свежо, так доверчиво чирикали
птицы, так радостно выглядывали
цветы, что ей жутко стало.
Потом мне хотелось ее от чего-то защищать, утешить, приласкать — просто унести в какой-то неведомый край, где
и светло,
и хорошо,
и цветут сказочные
цветы,
и поют удивительные
птицы,
и поэтически журчат фонтаны,
и гуляет «девушка в белом платье», такая чудная
и свежая, как только что распустившийся
цветок.