Неточные совпадения
— Ура! — закричал Разумихин, — теперь стойте, здесь есть одна квартира, в этом же
доме, от тех же хозяев. Она особая, отдельная, с этими нумерами не сообщается, и меблированная,
цена умеренная, три горенки. Вот на первый раз и займите. Часы я вам завтра заложу и принесу деньги, а там все уладится. А главное, можете все трое вместе жить, и Родя с вами… Да куда ж ты, Родя?
Не хватало рук для жатвы: соседний однодворец, с самым благообразным лицом, порядился доставить жнецов по два рубля с десятины и надул самым бессовестным образом; свои бабы заламывали
цены неслыханные, а хлеб между тем осыпался, а тут с косьбой не совладели, а тут Опекунский совет [Опекунский совет — учреждение, возглавлявшее Московский воспитательный
дом, при котором была ссудная касса, производившая разного рода кредитные операции: выдачу ссуд под залог имений, прием денежных сумм на хранение и т.д.] грозится и требует немедленной и безнедоимочной уплаты процентов…
— Вот тебе и отец города! — с восторгом и поучительно вскричал Дронов, потирая руки. — В этом участке таких
цен, конечно, нет, — продолжал он. —
Дом стоит гроши, стар, мал, бездоходен. За землю можно получить тысяч двадцать пять, тридцать. Покупатель — есть, продажу можно совершить в неделю. Дело делать надобно быстро, как из пистолета, — закончил Дронов и, выпив еще стакан вина, спросил: — Ну, как?
И, прервав ворчливую речь, он заговорил деловито: если земля и
дом Варвары заложены за двадцать тысяч, значит, они стоят, наверное, вдвое дороже. Это надобно помнить.
Цены на землю быстро растут. Он стал развивать какой-то сложный план залога под вторую закладную, но Самгин слушал его невнимательно, думая, как легко и катастрофически обидно разрушились его вчерашние мечты. Может быть, Иван жульничает вместе с этим Семидубовым? Эта догадка не могла утешить, а фамилия покупателя напомнила...
—
Дом продать — дело легкое, — сказал он. —
Дома в
цене, покупателей — немало. Революция спугнула помещиков, многие переселяются в Москву. Давай, выпьем. Заметил, какой студент сидит? Новое издание… Усовершенствован. В тюрьму за политику не сядет, а если сядет, так за что-нибудь другое. Эх, Клим Иваныч, не везет мне, — неожиданно заключил он отрывистую, сердитую свою речь.
Татьяна Марковна не знала ей
цены и сначала взяла ее в комнаты, потом, по просьбе Верочки, отдала ей в горничные. В этом звании Марине мало было дела, и она продолжала делать все и за всех в
доме. Верочка как-то полюбила ее, и она полюбила Верочку и умела угадывать по глазам, что ей нужно, что нравилось, что нет.
Впрочем, нет, не Суворов, и как жаль, что забыл, кто именно, только, знаете, хоть и светлость, а чистый этакий русский человек, русский этакий тип, патриот, развитое русское сердце; ну, догадался: «Что ж, ты, что ли, говорит, свезешь камень: чего ухмыляешься?» — «На агличан больше, ваша светлость, слишком уж несоразмерную
цену берут-с, потому что русский кошель толст, а им
дома есть нечего.
Остальное всё он оставил мельнику, купившему за десятую часть
цены, по ходатайству улыбающегося приказчика, на своз
дом и всю мебель Панова.
Из коего дела видно: означенный генерал-аншеф Троекуров прошлого 18… года июня 9 дня взошел в сей суд с прошением в том, что покойный его отец, коллежский асессор и кавалер Петр Ефимов сын Троекуров в 17… году августа 14 дня, служивший в то время в ** наместническом правлении провинциальным секретарем, купил из дворян у канцеляриста Фадея Егорова сына Спицына имение, состоящее ** округи в помянутом сельце Кистеневке (которое селение тогда по ** ревизии называлось Кистеневскими выселками), всего значащихся по 4-й ревизии мужеска пола ** душ со всем их крестьянским имуществом, усадьбою, с пашенною и непашенною землею, лесами, сенными покосы, рыбными ловли по речке, называемой Кистеневке, и со всеми принадлежащими к оному имению угодьями и господским деревянным
домом, и словом все без остатка, что ему после отца его, из дворян урядника Егора Терентьева сына Спицына по наследству досталось и во владении его было, не оставляя из людей ни единыя души, а из земли ни единого четверика,
ценою за 2500 р., на что и купчая в тот же день в ** палате суда и расправы совершена, и отец его тогда же августа в 26-й день ** земским судом введен был во владение и учинен за него отказ.
Цена ее мне показалась баснословно дешевой, я взял
дом, и, когда совсем собрался идти, она меня остановила.
В последний торг наш о
цене и расходах хозяин
дома сказал, что он делает уступку и возьмет на себя весьма значительные расходы по купчей, если я немедленно заплачу ему самому всю сумму; я не понял его, потому что с самого начала объявил, что покупаю на чистые деньги.
Сухаревский торговец покупал там, где несчастье в
доме, когда все нипочем; или он «укупит» у не знающего
цену нуждающегося человека, или из-под полы «товарца» приобретет, а этот «товарец» иногда дымом поджога пахнет, иногда и кровью облит, а уж слезами горькими — всегда.
— А ежели она у меня с ума нейдет?.. Как живая стоит… Не могу я позабыть ее, а жену не люблю. Мамынька женила меня, не своей волей… Чужая мне жена. Видеть ее не могу… День и ночь думаю о Фене. Какой я теперь человек стал: в яму бросить — вся мне
цена. Как я узнал, что она ушла к Карачунскому, — у меня свет из глаз вон. Ничего не понимаю… Запряг долгушку, бросился сюда, еду мимо господского
дома, а она в окно смотрит. Что тут со мной было — и не помню, а вот, спасибо, Тарас меня из кабака вытащил.
Доктор не хотел купить этою
ценою восстановление своей репутации и молчал, сидя безвыходно
дома и трудясь над своей диссертацией.
Любка знала
цену этим насмешкам, потому что в свою очередь жилицы публичных
домов тоже с величайшим презрением относятся к уличным проституткам, обзывая их «босявками» и «венеричками».
Герой мой жил уже в очень красивенькой квартире, которую предложил ему Виссарион Захаревский в собственном
доме за весьма умеренную
цену, и вообще сей практический человек осыпал Вихрова своими услугами.
— Вон на Петра Матвеева посмотреть любо! — вторит ему попадья, — старшего сына в запрошлом году женил, другого — по осени женить собирается. Две новых работницы в
доме прибудет. Сам и в город возок сена свезет, сам и купит, и продаст — на этом одном сколько выгадает! А мы, словно прикованные, сидим у окошка да ждем барышника: какую он
цену назначит — на том и спасибо.
В обоих
домах даже выработались на этот счет свои правила: всем играющим раздавались поровну костяные жетончики определенной
цены, и игра длилась до тех пор, пока все костяшки не переходили в одни руки, — тогда игра на этот вечер прекращалась, как бы партнеры ни настаивали на продолжении.
Так передавалось дело. Прибавлялось и еще сведение: что квартиру эту снял для капитана и сестры его сам господин Ставрогин, Николай Всеволодович, сынок генеральши Ставрогиной, сам и нанимать приходил, очень уговаривал, потому что хозяин отдавать не хотел и
дом назначал для кабака, но Николай Всеволодович за
ценой не постояли и за полгода вперед выдали.
— От кого слышал? — спросила наконец она, окончательно остановившись на мысли, что
дом уже продан и что, следовательно, надежда приобрести его за дешевую
цену утрачена для нее навсегда.
— Что, козел? Опять бодаться пришел? Ах ты, разбойник! Весь в отца! Фармазон, вошел в
дом — не перекрестился, сейчас табак курить, ах ты, Бонапарт, цена-копейка!
Из щелей
дома полезли женщины, тесно окружая продавщицу; я сразу узнал ее — это прачка Наталья! Я соскочил с крыши, но она, отдав юбку за первую
цену, уже тихонько уходила со двора.
— Ну, так вот. Депеш, конечно, фальшивый; продал Гришук товар по
цене, воротился домой и — зажил по своей воле. Женился на бедненькой, запер её в
дому, а сам волком по губернии рыщет, землю у башкирья скупает за чай, за сахар, за водку, деньга к нему ручьями льётся. И прошло ещё тридцать лет…
В числе других шумела и толкалась бойкая Марфа Петровна, успевшая рассказать по десяти раз историю,
цену и достоинство каждой вещи, — недаром она столько лет была в этом
доме своим человеком.
— Эх, кабы знатье, что Черепахин даст такую
цену, — говорил он вполголоса, — то я б
дома не продавал Макарову тех трехсот пудов! Такая досада! Но кто ж его знал, что тут
цену подняли?
Один из таких, по фамилии Кандолинцев, не пропускал ни одного случая втираться в светские
дома и решился для этого, как говорили, «на героические подлости». Благодаря своим компанейщикам он однажды
ценою немалых жертв добился того, что его пригласили участвовать в любительском спектакле с настоящими светскими людьми; но в самом этом великодушии крылась новая обида: Кандолинцеву дали самую ничтожную, выходную роль, лакея без слов.
Жизнь потеряла для нее
цену с того дня, когда она узнала, что есть
дом с исчезающими стенами и другими головоломными тайнами.
— Во всяком случае, через год тебе будет меньше
цена, — продолжал я с злорадством. — Ты и перейдешь отсюда куда-нибудь ниже, в другой
дом. Еще через год — в третий
дом, все ниже и ниже, а лет через семь и дойдешь на Сенной до подвала. Это еще хорошо бы. А вот беда, коль у тебя, кроме того, объявится какая болезнь, ну, там слабость груди… аль сама простудишься, али что-нибудь. В такой жизни болезнь туго проходит. Привяжется, так, пожалуй, и не отвяжется. Вот и помрешь.
— Главное в крестьянской жизни — это, брат, свобода! Хозяин ты есть сам себе. У тебя твой
дом — грош ему
цена, да он твой. У тебя земля своя — и того ее горсть, да она твоя! Король ты на своей земле!.. У тебя есть лицо… Ты можешь от всякого требовать уважения к себе… Так ли? — воодушевленно закончил Челкаш.
Он кипел и вздрагивал от оскорбления, нанесенного ему этим молоденьким теленком, которого он во время разговора с ним презирал, а теперь сразу возненавидел за то, что у него такие чистые голубые глаза, здоровое загорелое лицо, короткие крепкие руки, за то, что он имеет где-то там деревню,
дом в ней, за то, что его приглашает в зятья зажиточный мужик, — за всю его жизнь прошлую и будущую, а больше всего за то, что он, этот ребенок по сравнению с ним, Челкашом, смеет любить свободу, которой не знает
цены и которая ему не нужна.
Мухоедов выпил рюмку водки, и мы вышли. Мухоедов побрел в завод, я вдоль по улице, к небольшому двухэтажному
дому, где жил о. Егор. Отворив маленькую калитку, я очутился во дворе, по которому ходил молодой священник, разговаривая с каким-то мужиком; мужик был без шапки и самым убедительным образом упрашивал батюшку сбавить
цену за венчание сына.
— Остался бы ты, Анисим,
дома, при деле, — сказал он, —
цены бы тебе не было! Я бы тебя, сынок, озолотил с головы до ног.
— Послушай, Трушко, что я вздумала. У твоего пан-отца (маменька о батеньке и за глаза отзывались политично) есть книга, вся в кунштах. Меня совесть мучит, и нет ли еще греха, что все эти знаменитые лица лежат у нас в
доме без всякого уважения, как будто они какой арапской породы, все черные, без всякого человеческого вида. Книга, говорят, по кунштам своим редкая, но я думаю, что ей
цены вдвое прибавится, как ты их покрасишь и дашь каждому живой вид.
Наконец, дотащились мы и до Лондона. Что же?
Дом как и всякий другой-прочий. Дали нам комнату; объявили, сколько за нее в сутки, почем обед, ужин, вино и все, и все, даже вода была поставлена в
цене.
Что сказал ты, иноверный!
Отчизна! родина! — слова пустые для меня,
Затем, что я не ведаю
цены их;
Отечеством зовется край, где наши
Родные,
дом наш и друзья;
Но у меня под небесами
Нет ни родных, ни
дома, ни друзей!..
— Что! — кричит Иуда, весь наливаясь темным бешенством. — А кто вы, умные! Иуда обманул вас — вы слышите! Не его он предал, а вас, мудрых, вас, сильных, предал он позорной смерти, которая не кончится вовеки. Тридцать сребреников! Так, так. Но ведь это
цена вашей крови, грязной, как те помои, что выливают женщины за ворота
домов своих. Ах, Анна, старый, седой, глупый Анна, наглотавшийся закона, — зачем ты не дал одним сребреником, одним оболом больше! Ведь в этой
цене пойдешь ты вовеки!
Одна его половина, которую я называю береговою, по преимуществу должна бы быть хлебопашною: поля открытые, земля удобная, средство сбыта — Волга; а выходит не так: в них развито, конечно, в слабой степени, фабричное производство, тогда как в дальних уездах, где лесные дачи идут на неизмеримое пространство, строят только гусянки, нагружают их дровами, гонят бог знает в какую даль, сбывают все это за ничтожную
цену, а часто и в убыток приходится вся эта операция;
дома же, на месте, сажени дров не сожгут, потому что нет почти ни одной фабрики, ни одного завода.
— После Евдокии-плющихи, как домой воротимся, — отвечал Артемий. — У хозяина кажда малость на счету… Оттого и выбираем грамотного, чтоб умел счет записать… Да вот беда — грамотных-то маловато у нас; зачастую такого выбираем, чтоб хоть бирки-то умел хорошо резать. По этим биркам аль по записям и живет у нас расчет. Сколько кто харчей из
дома на зиму привез, сколько кто овса на лошадей, другого прочего — все ставим в
цену. Получим заработки, поровну делим. На Страшной и деньги по рукам.
— Какие есть в продажу
дома и в какой местности, на
цену от двадцати пяти до тридцати тысяч или немножко более. — Разумеется, по-тогдашнему, на ассигнации. — Только мне такой
дом требуется, — объясняет, — чтобы его сию минуту взять и перейти туда можно.
Но вот наконец находится умный человек, который советует Дыбкину съездить на Тверскую, в
дом Загвоздкина, где живет зубной врач Каркман, рвущий зубы моментально, без боли и дешево — по своей
цене.
— Не отрекусь от слова, по уговору отдам, по той
цене, что сегодня будет, — ответил Меркулов. — Мы вот как сделаем, Василий Петрович. Ужо часа в три будьте
дома, я зайду за вами, и вместе поедем на биржу. Там узнаем настоящую
цену, там, пожалуй, и условие напишем.
— Видите ли, любезнейший Герасим Силыч, — сказал Патап Максимыч. — Давеча мы с Авдотьей Марковной положили: лесную пристань и прядильни продать и
дом, опричь движимого имущества, тоже с рук сбыть. Авдотье Марковне, после такого горя, нежелательно жить в вашем городу, хочется ей, что ни осталось после родителя, в деньги обратить и жить на проценты. Где приведется ей жить, покуда еще сами мы не знаем. А как вам доведется все продавать, так за комиссию десять процентов с продажной
цены получите.
Но вот беда, денег при нем всего только две тысячи,
дома ни копейки, а продавец и не спускает
цены, и в розницу не продает.
— Каждая по-своему распорядилась, — отвечал Патап Максимыч. — Сестрица моя любезная три
дома в городу-то построила, ни одного не трогает, ни ломать, ни продавать не хочет. Ловкая старица. Много такого знает, чего никто не знает. Из Питера да из Москвы в месяц раза по два к ней письма приходят. Есть у нее что-нибудь на уме, коли не продает строенья. А покупатели есть, выгодные
цены дают, а она и слышать не хочет. Что-нибудь смекает. Она ведь лишнего шага не ступит, лишнего слова не скажет. Хитрая!
— Ах, полно бога ради,
цена, которую они платят, мне ровесница. Синтянин, с тех пор как выехали Гриневичи, платит за этот
дом шестьсот рублей, не я же стану набавлять на них… С какой стати?
Висленев в это время жил в одном из тех громадных
домов Невского проспекта, где, как говорится, чего хочешь, того просишь: здесь и роскошные магазины, и депо, и мелочная лавка, и французский ресторан, и греческая кухмистерская восточного человека Трифандоса, и другие ложементы с парадных входов на улицу, и сходных
цен нищенские стойла в глубине черных дворов.
— Да, именно
дом, — подхватил Висленев и хотел опять сказать что-то обстоятельное о
цене найма, но Форов так стиснул его за руки, что он только взвизгнул и, отлетев назад, проговорил...
— Стало быть, компании понадобились наш
дом и парк? И она даст
цену больше других? — Саня добавила грустно: — Вот папа и отдаст.
У меня в университете лекции начинались на две недели раньше, чем у Миши в Горном институте, я приехал в Петербург без Миши. Долго искал: трудно было найти за подходящую
цену две комнаты в одной квартире, а папа обязательно требовал, чтобы жили мы на одной квартире, Наконец, на 15-й линии Васильевского острова, в мезонине старого
дома, нашел две комнаты рядом. Я спросил квартирную хозяйку, — молодую и хорошенькую, с глуповатыми глазами и чистым лбом...
Огромный старинный барский
дом с несчетным количеством комнат. Полы некрашеные, везде грязновато; в коридоре пахнет мышами. На подоконниках огромных окон бутылки с уксусом и наливками. В высокой и большой гостиной — чудесная мебель стиля ампир, из красного дерева, такие же трюмо, старинные бронзовые канделябры. Но никто этому не знает
цены, и мы смотрим на все это, как на старую рухлядь.