Неточные совпадения
Он всё лежал, стараясь заснуть, хотя чувствовал, что не было ни малейшей надежды, и всё повторял шопотом случайные
слова из какой-нибудь мысли, желая этим удержать возникновение новых образов. Он прислушался — и услыхал странным, сумасшедшим шопотом повторяемые
слова: «не умел
ценить, не умел пользоваться; не умел
ценить, не умел пользоваться».
Несколько раз он повторял
слова: «служил сколько было сил, верой и правдой,
ценю и благодарю», и вдруг остановился от душивших его слез и вышел из залы.
— К заслугам вашего превосходительства. Не находит
слов. Говорит: «Если бы я только мог чему-нибудь… потому что, точно, говорит, умею
ценить мужей, спасавших отечество», — говорит.
— Да, мой друг, — продолжала бабушка после минутного молчания, взяв в руки один из двух платков, чтобы утереть показавшуюся слезу, — я часто думаю, что он не может ни
ценить, ни понимать ее и что, несмотря на всю ее доброту, любовь к нему и старание скрыть свое горе — я очень хорошо знаю это, — она не может быть с ним счастлива; и помяните мое
слово, если он не…
Все, что он слышал, было совершенно незначительно в сравнении с тем, что он видел. Цену
слов он знал и не мог
ценить ее
слова выше других, но в памяти его глубоко отчеканилось ее жутковатое лицо и горячий, страстный блеск золотистых глаз.
В бойком рассказе старичка, в его явно фальшивой ласковости он отметил ноты едкие, частое повторение
слов «очевидно» и «предусмотрительно»
оценил как нечто наигранное, словно выхваченное из старинных народнических рассказов.
В должности «одной прислуги» она работала безукоризненно: вкусно готовила, держала квартиру в чистоте и порядке и сама держалась умело, не мозоля глаз хозяина. Вообще она не давала повода заменить ее другой женщиной, а Самгин хотел бы сделать это — он чувствовал в жилище своем присутствие чужого человека, — очень чужого, неглупого и способного самостоятельно
оценивать факты,
слова.
Вера эта звучала почти в каждом
слове, и, хотя Клим не увлекался ею, все же он выносил из флигеля не только кое-какие мысли и меткие словечки, но и еще нечто, не совсем ясное, но в чем он нуждался; он
оценивал это как знание людей.
И, подтверждая свою любовь к истории, он неплохо рассказывал, как талантливейший Андреев-Бурлак пропил перед спектаклем костюм, в котором он должен был играть Иудушку Головлева, как пил Шуйский, как Ринна Сыроварова в пьяном виде не могла понять, который из трех мужчин ее муж. Половину этого рассказа, как и большинство других, он сообщал шепотом, захлебываясь
словами и дрыгая левой ногой. Дрожь этой ноги он
ценил довольно высоко...
— Она!
Слова ее! Жива! Ей — лет семьдесят, наверное. Я ее давно знаю, Александра Пругавина знакомил с нею. Сектантка была, сютаевка, потом стала чем-то вроде гадалки-прорицательницы. Вот таких, тихонько, но упрямо разрушавших идею справедливого царя, мы недостаточно
ценим, а они…
Если есть симпатия душ, если родственные сердца чуют друг друга издалека, то никогда это не доказывалось так очевидно, как на симпатии Агафьи Матвеевны и Анисьи. С первого взгляда,
слова и движения они поняли и
оценили одна другую.
— И честно, и правильно, если она чувствует ко мне, что говорит. Она любит меня, как «человека», как друга: это ее
слова, —
ценит, конечно, больше, нежели я стою… Это большое счастье! Это ведь значит, что со временем… полюбила бы — как доброго мужа…
— Повезу его к ней: сам оригинал
оценит лучше. Семен Семеныч! от вас я надеялся хоть приветливого
слова: вы, бывало, во всем моем труде находили что-нибудь, хоть искру жизни…
— Cher enfant, друг ты мой милый, это до того возвышенно, это до того благородно, — одним
словом, даже на Кильяна (этого чиновника внизу) произвело потрясающее впечатление! Это неблагоразумно с его стороны, но это блеск, это подвиг! Идеал
ценить надо!
— Поверьте, что я сумею
оценить всем сердцем ваши чувства… Я их и без
слов поняла… и уже давно…
Я смотрел на красавца, следил за его разговором и мимикой: мне хотелось заметить, знает ли он о своей красоте,
ценит ли ее,
словом — фат ли он.
Думала, бедняжка, что я завтра за ней приеду и предложение сделаю (меня ведь, главное, за жениха
ценили); а я с ней после того ни
слова, пять месяцев ни полслова.
Любил книгу Иова, добыл откуда-то список
слов и проповедей «Богоносного отца нашего Исаака Сирина», читал его упорно и многолетно, почти ровно ничего не понимал в нем, но за это-то, может быть, наиболее
ценил и любил эту книгу.
Вошедший на минутку Ермолай начал меня уверять, что «этот дурак (вишь, полюбилось
слово! — заметил вполголоса Филофей), этот дурак совсем счету деньгам не знает», — и кстати напомнил мне, как лет двадцать тому назад постоялый двор, устроенный моей матушкой на бойком месте, на перекрестке двух больших дорог, пришел в совершенный упадок оттого, что старый дворовый, которого посадили туда хозяйничать, действительно не знал счета деньгам, а
ценил их по количеству — то есть отдавал, например, серебряный четвертак за шесть медных пятаков, причем, однако, сильно ругался.
Я понимаю Le ton d'exaltation [восторженный тон (фр.).] твоих записок — ты влюблена! Если ты мне напишешь, что любишь серьезно, я умолкну, — тут оканчивается власть брата. Но
слова эти мне надобно, чтоб ты сказала. Знаешь ли ты, что такое обыкновенные люди? они, правда, могут составить счастье, — но твое ли счастье, Наташа? ты слишком мало
ценишь себя! Лучше в монастырь, чем в толпу. Помни одно, что я говорю это, потому что я твой брат, потому что я горд за тебя и тобою!
Вот что рассказывал Давыдову генерал Чеченский: «Вы знаете, что я умею
ценить мужество, а потому вы поверите моим
словам.
В начале царствования Александра в Тобольск приезжал какой-то ревизор. Ему нужны были деловые писаря, кто-то рекомендовал ему Тюфяева. Ревизор до того был доволен им, что предложил ему ехать с ним в Петербург. Тогда Тюфяев, у которого, по собственным
словам, самолюбие не шло дальше места секретаря в уездном суде, иначе
оценил себя и с железной волей решился сделать карьеру.
Да, ты прав, Боткин, — и гораздо больше Платона, — ты, поучавший некогда нас не в садах и портиках (у нас слишком холодно без крыши), а за дружеской трапезой, что человек равно может найти «пантеистическое» наслаждение, созерцая пляску волн морских и дев испанских, слушая песни Шуберта и запах индейки с трюфлями. Внимая твоим мудрым
словам, я в первый раз
оценил демократическую глубину нашего языка, приравнивающего запах к звуку.
Тем не менее и она имела на старика громадное влияние; так как последний, по-видимому, красоты не понимал, а
ценил только женщину в тесном смысле
слова.
Я очень
ценил его
слова. Иногда он ложился на седалище, покрытое мною дерном, и поучал меня, не торопясь, как бы с трудом вытаскивая
слова.
— Прежде, я вам доложу, настоящих-то слуг ценили-с! — продолжал он, захлебываясь на каждом
слове, — а нынче настоящих-то слуг…
Проверять мои
слова, конечно, никому не приходило в голову, а о паспорте в те времена и в тех местах вообще никто и не спрашивал, да он никому и не был нужен. Судили и
ценили человека по работе, а не по бумагам. Молнией сверкнули в памяти дни, проведенные мною в зимовнике, и вся обстановка жизни в нем.
Одним
словом, человек старой соли и настолько передовой, что сам способен
оценить во что следует всё безобразие иных понятий, которым до сих пор он следовал.
Одним
словом, было видно человека прямого, но неловкого и неполитичного, от избытка гуманных чувств и излишней, может быть, щекотливости, главное, человека недалекого, как тотчас же с чрезвычайною тонкостью
оценил фон Лембке и как давно уже об нем полагал, особенно когда в последнюю неделю, один в кабинете, по ночам особенно, ругал его изо всех сил про себя за необъяснимые успехи у Юлии Михайловны.
Одним
словом, халат был до последней степени грязен; но
оценил я его вполне уже на месте.
Всякий видел от них себе ласку, слышал доброе
слово; а арестант, отверженный всеми,
ценил это, потому что видел неподдельность и искренность этого доброго
слова и этой ласки.
Слова — полиция, обыск, тюрьма, суд, Сибирь, —
слова, постоянно звучавшие в их беседах о гонении за веру, падали на душу мне горячими углями, разжигая симпатию и сочувствие к этим старикам; прочитанные книги научили меня уважать людей, упорных в достижении своих целей,
ценить духовную стойкость.
Я искренно люблю Дмитрия; но иногда душа требует чего-то другого, чего я не нахожу в нем, — он так кроток, так нежен, что я готова раскрыть ему всякую мечту, всякую детскую мысль, пробегающую по душе; он все
оценит, он не улыбнется с насмешкой, не оскорбит холодным
словом или ученым замечанием, но это не все: бывают совсем иные требования, душа ищет силы, отвагу мысли; отчего у Дмитрия нет этой потребности добиваться до истины, мучиться мыслию?
Это было наградой за мою проницательность, — женщины ничего так не
ценят, как это понимание без
слов.
Во время обеда, за которым я даже
словом не обмолвился при детях о Кукуевке, что поняли и
оценили после Полонские, — я вовсе не мог есть мяса первый раз в жизни и долго потом в Москве не ел его.
— Когда человек несет в сердце своем
слово, объединяющее мир, он везде найдет людей, способных
оценить его, — везде!
— Вы хотите сказать, что за ваши старые к нему отношения? — перебила ее Петицкая, очень хорошо понявшая, что хочет сказать княгиня последними
словами. — Но вот видите, он все это вам простил и даже поэтому еще более вас
ценит; отказать ему вам, по-моему, не только что не умно, но даже неблагородно и нечестно!
— А, покойней… Ну, того мужчину нельзя поздравить с большим уважением от женщины, если она какие-нибудь пошлости и малодушие его встречает равнодушно, — тут уж настоящее презрение, и не на
словах только, а на самом деле; а когда сердятся, так это еще ничего, — значит, любят и
ценят! — проговорила Елена.
— Но на
словах мало
ценить! — воскликнула Петицкая. — Надобно доказать это на деле: вдруг он теперь присватается к вам и получит отказ, — сыграть в третий раз такую незавидную роль, в его теперешнем положении, может быть, ему уже и не захочется.
Всех знает Савоська, всякого
оценил и со всяким у него свое обхождение: кривого парня, рыжего мужика и кое-кого из крестьян он приветливым
словом заметит, чахоточного мастерового с дьяконом не пошлет в воду, в случае ежели барка омелеет, и так далее.
Воображение стало работать быстро. Ей тоже понадобился фиктивный брак… С какой радостью стою я с ней перед аналоем… Теперь это она идет об руку со мною… Это у нас с ней была какая-то бурная сцена три дня назад на пристани. Теперь я овладел собой. Я говорю ей, что более она не услышит от меня ни одного
слова, не увидит ни одного взгляда, который выдаст мои чувства. Я заставлю замолчать мое сердце, хотя бы оно разорвалось от боли… Она прижмется ко мне вот так… Она
ценит мое великодушие… Голос ее дрожит и…
Домна Осиповна, значит, напрасно думала, что Бегушев может забыть ее в своей духовной, и как бы радостно забилось ее сердце, если бы она слышала эти
слова его, и как бы
оценила их.
Вышел священник и, склонив голову немного вниз, начал возглашать: «Господи, владыко живота моего!» Бегушев очень любил эту молитву, как одно из глубочайших лирических движений души человеческой, и сверх того высоко
ценил ее по силе
слова, в котором вылилось это движение; но когда он наклонился вместе с другими в землю, то подняться затруднился, и уж Маремьяша подбежала и помогла ему; красен он при этом сделался как рак и, не решившись повторять более поклона, опять сел на стул.
Этот добрый старик был так обласкан моею матерью, так
оценил ее горячность к сыну и так полюбил ее, что в первое же свидание дал честное
слово: во-первых, через неделю перевести меня в свою благонравную комнату — ибо прямо поместить туда неизвестного мальчика показалось бы для всех явным пристрастием — и, во-вторых, смотреть за мной более, чем за своими повесами, то есть своими родными сыновьями.
И теперь, кружась по уличкам, Саша странным образом думал не о той, которою дышала ночь и весна, а о сестре: представлял, как сестра сидит там, догадывался о ее
словах, обращенных к той, переживал ее взгляд, обращенный на ту, видел их руки на одной тетради; и мгновениями с волнующей остротой, задерживая дыхание, чувствовал всю ту непостижимую близость незаметных, деловых, рабочих прикосновений, которых не замечали, и не
ценили, и не понимали обе девушки.
— Послушайте, что я вам скажу. Знаете, что я
ценю в вас? — начал он, остановившись передо мной. — Мы с вами почти ровесники, я старше года на два. Но я изжил и переиспытал столько, сколько вам придется изжить и переиспытать, вероятно, еще в десять лет. Я не чистый человек, злой и… развратный (он резко отчеканил это
слово). Есть многие развратнее меня, но я считаю себя виновнее. Я ненавижу себя за то, что не могу быть таким чистым, каким бы я хотел быть… как вы, например.
— Ни
слова, господа, ни жеста! — торжественно крикнул Зверков, останавливая общее негодованье. — Благодарю вас всех, но я сам сумею доказать ему, насколько
ценю его
слова.
Одним
словом, я имел счастие решительно заслужить под конец полное благорасположение этой достойной девицы (Blanche, впрочем, была и в самом деле предобрейшая девушка, — в своем только роде, разумеется; я ее не так
ценил сначала).
Все эти люди — матросы разных наций, рыбаки, кочегары, веселые юнги, портовые воры, машинисты, рабочие, лодочники, грузчики, водолазы, контрабандисты, — все они были молоды, здоровы и пропитаны крепким запахом моря и рыбы, знали тяжесть труда, любили прелесть и ужас ежедневного риска,
ценили выше всего силу, молодечество, задор и хлесткость крепкого
слова, а на суше предавались с диким наслаждением разгулу, пьянству и дракам.
Вся Россия достигла высокой степени умственного развития, потому что все там умели с первого раза
оценить мои достоинства и принимали каждое мое
слово с живейшим энтузиазмом» и пр.