Неточные совпадения
Но глубоко и тяжело завален клад дрянью, наносным сором. Кто-то будто украл и закопал в собственной его душе принесенные ему в дар миром и жизнью сокровища. Что-то помешало ему ринуться на поприще жизни и лететь по нему на всех парусах ума и
воли. Какой-то тайный враг наложил на него тяжелую руку в начале пути и далеко отбросил от прямого
человеческого назначения…
То, что в продолжение этих трех месяцев видел Нехлюдов, представлялось ему в следующем виде: из всех живущих на
воле людей посредством суда и администрации отбирались самые нервные, горячие, возбудимые, даровитые и сильные и менее, чем другие, хитрые и осторожные люди, и люди эти, никак не более виновные или опасные для общества, чем те, которые оставались на
воле, во-первых, запирались в тюрьмы, этапы, каторги, где и содержались месяцами и годами в полной праздности, материальной обеспеченности и в удалении от природы, семьи, труда, т. е. вне всех условий естественной и нравственной жизни
человеческой.
Воля народа должна быть воспитана в исключительном уважении к качествам индивидуальным, к бесконечной природе
человеческого духа.
Этот дух, совсем не противоположный правде демократических программ, прежде всего требует личного и общественного перевоспитания, внутренней работы
воли и сознания, он ставит судьбу общественности в зависимость от внутренней жизни
человеческой личности, нации, человечества, космоса.
Но истинное народное самоуправление, как выявление организованной
человеческой энергии, как обнаружение народного характера, предполагает самодисциплину и самовоспитание личности и народа, закал
воли.
Империалистическая
воля пролила много крови в
человеческой истории, но за ней скрыта была идея мирового единства человечества, преодолевающего всякую национальную обособленность, всякий провинциализм.
Теоретически освобожденный, я не то что хранил разные непоследовательные верования, а они сами остались — романтизм революции я пережил, мистическое верование в прогресс, в человечество оставалось дольше других теологических догматов; а когда я и их пережил, у меня еще оставалась религия личностей, вера в двух-трех, уверенность в себя, в
волю человеческую.
Тюфяев был настоящий царский слуга, его оценили, но мало. В нем византийское рабство необыкновенно хорошо соединялось с канцелярским порядком. Уничтожение себя, отречение от
воли и мысли перед властью шло неразрывно с суровым гнетом подчиненных. Он бы мог быть статский Клейнмихель, его «усердие» точно так же превозмогло бы все, и он точно так же штукатурил бы стены
человеческими трупами, сушил бы дворец людскими легкими, а молодых людей инженерного корпуса сек бы еще больнее за то, что они не доносчики.
Но есть и другой — это тип военачальников, в которых вымерло все гражданское, все
человеческое, и осталась одна страсть — повелевать; ум узок, сердца совсем нет — это монахи властолюбия, в их чертах видна сила и суровая
воля.
Значение злой
воли в
человеческой жизни недооценивалось.
Свободой
воли особенно дорожили с точки зрения уголовно-процессуального понимания
человеческой жизни.
На эмпирической поверхности этот таинственный процесс отражался разно и иногда до жуткости странно, до соблазнительности неясно, так как
воля человеческая постоянно подвержена соблазнам.
Унижение и падение церкви и есть унижение и падение
человеческой активности, отвращение
воли человеческой от
воли Бога, безбожный отказ человека нести возложенное Богом бремя свободы.
Безумная мистика Церкви дерзала сказать, что Христос был и совершенным человеком и совершенным Богом, что обе природы были в Нем совершенно соединены, что
воля человеческая была в Нем претворена в
волю Пославшего Его; рационалистические ереси всегда говорили, что Христос был только Бог, а
человеческая природа была в Нем призрачна или что Христос был только человек, что
воля в Христе была лишь одна.
Раньше обоготворяли человека-папу и человека-цезаря и этим изменяли Богу, потом стали обоготворять всех людей, человечество, народную
волю, изменяли Богу во имя той же
человеческой власти — народовластия.
Еретический рационализм признает Христа или только Богом, или только человеком, но не постигает тайны Богочеловека, тайны совершенного соединения природы божеской с природой
человеческой; он признает в Христе одну лишь
волю и не постигает совершенного соединения в Христе двух
воль, претворения
воли человеческой в
волю Бога; он готов признать Троичность Божества, но так, чтобы не нарушить закона тождества и противоречия, так, что «один» и «три» в разное время о разном говорят.
Но в разделении этом есть и
человеческий грех, и потому
воля человеческая должна быть направлена к воссоединению и восполнению.
Тот же критик решил (очень энергически), что в драме «Не так живи, как хочется» Островский проповедует, будто «полная покорность
воле старших, слепая вера в справедливость исстари предписанного закона и совершенное отречение от
человеческой свободы, от всякого притязания на право заявить свои
человеческие чувства гораздо лучше, чем самая мысль, чувство и свободная
воля человека».
Только его дикие, безобразные крики нарушают эту мрачную тишину и производят пугливую суматоху на этом печальном кладбище
человеческой мысли и
воли.
Дурил бы, презирая все
человеческие права и не признавая других законов, кроме своего произвола, а подчас удивлял бы своим великодушием, основанным опять-таки на той мысли, что «вот, дескать, смотрите: у вас прав никаких нет, а на всем моя полная
воля: могу казнить, могу и миловать»!..
— Я медик и все-таки позволю вам напомнить, что известная разнузданность в требованиях
человеческого организма является вследствие разнузданности
воли и фантазии. И наконец, скажу вам не как медик, а как человек, видевший и наблюдавший женщин: женщина с цельной натурой не полюбит человека только чувственно.
Между прочим, она сказала ему, что безрассудно сердиться на Волгу и бурю, что такие препятствия не зависят от
воли человеческой и что грешно роптать на них, потому что их посылает бог, что, напротив, мы должны благодарить его за спасение нашей жизни…
Он закаляет законопреступную
волю человеческую и, очистив ее при посредстве наказания, приносит в жертву вечной идее правды и справедливости!
Благородные твои чувства, в письме выраженные, очень меня утешили, а сестрица Анюта даже прослезилась, читая философические твои размышления насчет
человеческой закоренелости. Сохрани этот пламень, мой друг! сохрани его навсегда. Это единственная наша отрада в жизни, где, как тебе известно, все мы странники, и ни один волос с головы нашей не упадет без
воли того, который заранее все знает и определяет!
— Христос был не тверд духом. Пронеси, говорит, мимо меня чашу. Кесаря признавал. Бог не может признавать власти
человеческой над людьми, он — вся власть! Он душу свою не делит: это — божеское, это —
человеческое… А он — торговлю признавал, брак признавал. И смоковницу проклял неправильно, — разве по своей
воле не родила она? Душа тоже не по своей
воле добром неплодна, — сам ли я посеял злобу в ней? Вот!
Признаюсь откровенно, слова эти всегда производили на меня действие обуха, внезапно и со всею силой упавшего на мою голову. Я чувствую во всем моем существе какое-то страшное озлобление против преступника, я начинаю сознавать, что вот-вот наступает минута, когда эмпирик возьмет верх над идеалистом, и пойдут в дело кулаки, сии истинные и нелицемерные помощники во всех случаях, касающихся
человеческого сердца. И много мне нужно бывает силы
воли, чтобы держать руки по швам.
Воображение работает, самолюбие страждет, зависть кипит в сердце, и вот совершаются те великие подвиги ума и
воли человеческой, которым так искренно дивится покорная гению толпа.
Но тем-то и отличается христианское исповедание от языческого, что оно требует от человека не известных внешних отрицательных действий, а ставит его в иное, чем прежде, отношение к людям, из которого могут вытекать самые разнообразные, не могущие быть вперед определенными поступки, и потому христианин не может обещаться не только исполнять чью-либо другую
волю, не зная, в чем будут состоять требования этой
воли, не может повиноваться изменяющимся законам
человеческим, но не может и обещаться что-либо определенное делать в известное время или от чего-либо в известное время воздержаться, потому что он не может знать, чего и в какое время потребует от него тот христианский закон любви, подчинение которому составляет смысл его жизни.
Существование в человеке животного, только животного, не есть жизнь
человеческая. Жизнь по одной
воле бога тоже не есть жизнь
человеческая. Жизнь
человеческая есть составная из жизни животной и жизни божеской. И чем более приближается эта составная к жизни божеской, тем больше жизни.
— Но разве это может быть, чтобы в тебя заложено было с такой силой отвращение к страданиям людей, к истязаниям, к убийству их, чтобы в тебя вложена была такая потребность любви к людям и еще более сильная потребность любви от них, чтобы ты ясно видел, что только при признании равенства всех людей, при служении их друг другу возможно осуществление наибольшего блага, доступного людям, чтобы то же самое говорили тебе твое сердце, твой разум, исповедуемая тобой вера, чтобы это самое говорила наука и чтобы, несмотря на это, ты бы был по каким-то очень туманным, сложным рассуждениям принужден делать всё прямо противоположное этому; чтобы ты, будучи землевладельцем или капиталистом, должен был на угнетении народа строить всю свою жизнь, или чтобы, будучи императором или президентом, был принужден командовать войсками, т. е. быть начальником и руководителем убийц, или чтобы, будучи правительственным чиновником, был принужден насильно отнимать у бедных людей их кровные деньги для того, чтобы пользоваться ими и раздавать их богатым, или, будучи судьей, присяжным, был бы принужден приговаривать заблудших людей к истязаниям и к смерти за то, что им не открыли истины, или — главное, на чем зиждется всё зло мира, — чтобы ты, всякий молодой мужчина, должен был идти в военные и, отрекаясь от своей
воли и от всех
человеческих чувств, обещаться по
воле чуждых тебе людей убивать всех тех, кого они тебе прикажут?
Бессознательные процессы, происходящие в природе, ниже даже
человеческой глупости, так как в глупости есть все-таки сознание и
воля, в процессах же ровно ничего.
То есть: «Ты терпи, потому что ты баба и, стало быть, дрянь, а мне надо
волю, — не потому, чтоб это было
человеческое, естественное требование, а потому, что таковы права моей привилегированной особы»…
Ни единый волос не падает с головы без
воли отца небесного, — другими словами, в природе и в
человеческой среде ничто не творится так себе.
— Бывает-с это! — отвечал ей Миклаков торопливо. — И, по-моему, лучшее от того лекарство — самолюбие; всякий должен при этом вспомнить, что неужели он все свое
человеческое достоинство поставит в зависимость от капризной
воли какого-нибудь господина или госпожи. Нас разлюбили, ну и прекрасно: и мы разлюбим!
— Не да что еще пока, — отвечал небрежно Истомин и непосредственно начал: — Знаете, Фридрих Фридрихович, в
человеческой породе бабы-то,
воля ваша, должно быть смысленнее самцов.
Вся прошедшая жизнь человечества, сознательно и бессознательно, имела идеалом стремление достигнуть разумного самопознания и поднятия
воли человеческой к
воле божественной; во все времена человечество стремилось к нравственно благому, свободному деянию.
Но человек призван не в одну логику — а еще в мир социально-исторический, нравственно свободный и положительно-деятельный; у него не одна способность отрешающегося пониманья, но и
воля, которую можно назвать разумом положительным, разумом творящим; человек не может отказаться от участия в
человеческом деянии, совершающемся около него; он должен действовать в своем месте, в своем времени — в этом его всемирное призвание, это его conditio sine qua non.
— Не дьявольское, но — скотское! Добро и зло — в человеке суть: хочете добра — и есть добро, зла хочете — и будет зло от вас и вам! Бог не понуждает вас на добро и на зло, самовластны вы созданы
волею его и свободно творите как злое, так и доброе. Диавол же ваш — нужда и темнота! Доброе суть воистину
человеческое, ибо оно — божие, злое же ваше — не дьявольское, но скотское!
Если, говоря людям, заденешь словом своим общее всем, тайно и глубоко погружённое в душе каждого истинно
человеческое, то из глаз людей истекает лучистая сила, насыщает тебя и возносит выше их. Но не думай, что это твоя
воля подняла тебя: окрылён ты скрещением в душе твоей всех сил, извне обнявших тебя, крепок силою, кою люди воплотили в тебе на сей час; разойдутся они, разрушится их дух, и снова ты — равен каждому.
Живет некто, пытается что-то создать, стягивает в русло своих намерений множество чужих сил, умов и
воль, пожирает массу
человеческого труда и вдруг — капризно бросает все недоделанным, недостроенным, да часто и самого себя выбрасывает вон из жизни. И бесследно погибает тяжкий труд людей, ничем разрешается напряженная, порою мучительная работа.
Что ты сделал? Кто тебе
волю дал? Нешто она перед тобой одним виновата? Она прежде всего перед богом виновата, а ты, гордый, самовольный человек, ты сам своим судом судить захотел. Не захотел ты подождать милосердного суда божьего, так и сам ступай теперь на суд
человеческий! Вяжите его!
Самодеятельность, или
воля человеческая, должна состоять под непременными законами чистейшего ума.
Когда прошла живость первого впечатления и успокоились мои раздраженные нервы, я осмелился сказать, что мне не по душе такая нечеловеческая, ветхозаветная твердость, что можно покоряться
воле божией без фанатизма, платя в то же время полную дань своей
человеческой природе.
Он обнял ее и тотчас же почувствовал ее большое, роскошное тело легким, живым, послушным каждому движению, каждому намеку его рук. Какой-то жаркий, сухой вихрь вдруг налетел и скомкал его
волю, рассудок, все его гордые и целомудренные мысли, все, что в нем было
человеческого и чистого. Почему-то вдруг, обрывком, вспомнилось ему купанье перед обедом и эти теплые, качающиеся, ненасытные волны.
Я их знаю, солдат: они всё равно как дети — такие же доверчивые и такие же жестокие. Они — как сироты на земле — ото всего оторваны, и своей
воли нет у них. Русские люди, значит — запуганные, ни во что не верят, ждут ума от шабра, а сами боятся его, коли видят, что умён. А ещё я знаю, что пришла пора, когда всякий человек, кто жить хочет, — должен принять мою святую веру в необоримость соединённых
человеческих сил. Поэтому я, не стесняясь, говорю им, что думаю.
И вот я в руках существа, конечно не
человеческого, но которое есть, существует: «А, стало быть, есть и за гробом жизнь!» — подумал я с странным легкомыслием сна, но сущность сердца моего оставалась со мною, во всей глубине: «И если надо быть снова, — подумал я, — и жить опять по чьей-то неустранимой
воле, то не хочу, чтоб меня победили и унизили!» — «Ты знаешь, что я боюсь тебя, и за то презираешь меня», — сказал я вдруг моему спутнику, не удержавшись от унизительного вопроса, в котором заключалось признание, и ощутив, как укол булавки, в сердце моем унижение мое.
У ней есть не только доброта, по которой она жалеет плачущую девочку, но и зачатки уважения к
человеческим правам и недоверие к [насильственному] праву собственного произвола: когда ей говорят, что можно заставить Игрушечку делать, что угодно, она возражает: «А как она не станет?» В этом возражении уже видно инстинктивное проявление сознания о том, что каждый имеет свою
волю [и что насилие чужой личности может встретить противодействие совершенно законное].
Будь еще дело между личностями, один на один, — тогда бы, может быть, раздраженное
человеческое чувство выказалось сильнее и решительнее; а ведь тут и личностей-то нет никаких, кроме неповинных, потому что не свою
волю творят.
Кто впал в гульбу да в распутство, от того благодать отступает, а враги
человеческие возрадуются, что их
волю творят, и приступают, поучая на зло, на гнев, на ненависть, на волхвование и на всякие козни.
Самоубийцей называется тот, кто, под влиянием психической боли или угнетаемой невыносимым страданием, пускает себе пулю в лоб; для тех же, кто дает
волю своим жалким, опошляющим душу страстям в святые дни весны и молодости, нет названия на
человеческом языке.