Неточные совпадения
Он
прочел руководящую статью, в которой объяснялось, что в наше время совершенно напрасно поднимается вопль о том, будто бы радикализм угрожает поглотить все консервативные элементы и будто бы правительство обязано принять меры для подавления революционной гидры, что, напротив, «по нашему мнению, опасность
лежит не в мнимой революционной гидре, а в упорстве традиционности, тормозящей прогресс», и т. д.
Я подошел к окну и посмотрел в щель ставня: бледный, он
лежал на полу, держа в правой руке пистолет; окровавленная шашка
лежала возле него. Выразительные глаза его страшно вращались кругом; порою он вздрагивал и хватал себя за голову, как будто неясно припоминая вчерашнее. Я не
прочел большой решимости в этом беспокойном взгляде и сказал майору, что напрасно он не велит выломать дверь и броситься туда казакам, потому что лучше это сделать теперь, нежели после, когда он совсем опомнится.
В его кабинете всегда
лежала какая-то книжка, заложенная закладкою на четырнадцатой странице, которую он постоянно
читал уже два года.
Должно быть, заметив, что я
прочел то, чего мне знать не нужно, папа положил мне руку на плечо и легким движением показал направление прочь от стола. Я не понял, ласка ли это или замечание, на всякий же случай поцеловал большую жилистую руку, которая
лежала на моем плече.
Под подушкой его
лежало Евангелие. Он взял его машинально. Эта книга принадлежала ей, была та самая, из которой она
читала ему о воскресении Лазаря. В начале каторги он думал, что она замучит его религией, будет заговаривать о Евангелии и навязывать ему книги. Но, к величайшему его удивлению, она ни разу не заговаривала об этом, ни разу даже не предложила ему Евангелия. Он сам попросил его у ней незадолго до своей болезни, и она молча принесла ему книгу. До сих пор он ее и не раскрывал.
Комфортно ужасно; совершенно как дома, —
читай, сиди,
лежи, пиши…
Это было хорошо, потому что от неудобной позы у Самгина болели мускулы. Подождав, когда щелкнул замок ее комнаты, он перешел на постель, с наслаждением вытянулся, зажег свечу, взглянул на часы, — было уже около полуночи. На ночном столике
лежал маленький кожаный портфель, из него торчала бумажка, — Самгин машинально взял ее и
прочитал написанное круглым и крупным детским почерком...
Они, трое, все реже посещали Томилина. Его обыкновенно заставали за книгой,
читал он — опираясь локтями о стол, зажав ладонями уши. Иногда —
лежал на койке, согнув ноги, держа книгу на коленях, в зубах его торчал карандаш. На стук в дверь он никогда не отвечал, хотя бы стучали три, четыре раза.
— В библии она
прочитала: «И вражду положу между тобою и между женою». Она верит в это и боится вражды, лжи. Это я думаю, что боится. Знаешь — Лютов сказал ей: зачем же вам в театрах лицедействовать, когда, по природе души вашей, путь вам
лежит в монастырь? С ним она тоже в дружбе, как со мной.
На письменном столе
лежал бикфордов шнур, в соседней комнате носатый брюнет рассказывал каким-то кавказцам о японской шимозе, а человек с красивым, но неподвижным лицом, похожий на расстриженного попа,
прочитав записку Гогина, командовал...
В дешевом ресторане Кутузов прошел в угол, — наполненный сизой мутью, заказал водки, мяса и, прищурясь, посмотрел на людей, сидевших под низким, закопченным потолком необширной комнаты; трое, в однообразных позах, наклонясь над столиками, сосредоточенно ели, четвертый уже насытился и, действуя зубочисткой, пустыми глазами смотрел на женщину, сидевшую у окна; женщина
читала письмо, на столе пред нею стоял кофейник,
лежала пачка книг в ремнях.
— Ну, полно
лежать! — сказал он, — надо же встать… А впрочем, дай-ка я
прочту еще раз со вниманием письмо старосты, а потом уж и встану. — Захар!
— Я не такой теперь… что был тогда, Андрей, — сказал он наконец, — дела мои, слава Богу, в порядке: я не
лежу праздно, план почти кончен, выписываю два журнала; книги, что ты оставил, почти все
прочитал…
Цыплята не пищали больше, они давно стали пожилыми курами и прятались по курятникам. Книг, присланных Ольгой, он не успел
прочесть: как на сто пятой странице он положил книгу, обернув переплетом вверх, так она и
лежит уже несколько дней.
Видал я их в Петербурге: это те хваты, что в каких-то фантастических костюмах собираются по вечерам
лежать на диванах, курят трубки, несут чепуху,
читают стихи и пьют много водки, а потом объявляют, что они артисты.
Они все сидели наверху, в моем «гробе». В гостиной же нашей, внизу,
лежал на столе Макар Иванович, а над ним какой-то старик мерно
читал Псалтирь. Я теперь ничего уже не буду описывать из не прямо касающегося к делу, но замечу лишь, что гроб, который уже успели сделать, стоявший тут же в комнате, был не простой, хотя и черный, но обитый бархатом, а покров на покойнике был из дорогих — пышность не по старцу и не по убеждениям его; но таково было настоятельное желание мамы и Татьяны Павловны вкупе.
Но беспечен насчет всего, что
лежит вне его прямых занятий;
читает, гуляет, спит, ест с одинаковым расположением, не отдавая ничему особого преимущества, — это остатки юношества.
При кротости этого характера и невозмутимо-покойном созерцательном уме он нелегко поддавался тревогам. Преследование на море врагов нами или погоня врагов за нами казались ему больше фантазиею адмирала, капитана и офицеров. Он равнодушно глядел на все военные приготовления и продолжал,
лежа или сидя на постели у себя в каюте,
читать книгу. Ходил он в обычное время гулять для моциона и воздуха наверх, не высматривая неприятеля, в которого не верил.
Трудно было и обедать: чуть зазеваешься, тарелка наклонится, и ручей супа быстро потечет по столу до тех пор, пока обратный толчок не погонит его назад. Мне уж становилось досадно: делать ничего нельзя, даже
читать. Сидя ли,
лежа ли, а все надо думать о равновесии, упираться то ногой, то рукой.
Может быть, вы все будете недовольны моим эскизом и потребуете чего-нибудь еще: да чего же? Кажется, я догадываюсь. Вам лень встать с покойного кресла, взять с полки книгу и
прочесть, что Филиппинские острова
лежат между 114 и 134° восточн‹ой› долг‹оты›; 5 и 20° северн‹ой› шир‹оты›, что самый большой остров — Люсон, с столичным городом Манила, потом следуют острова: Магинданао, Сулу, Палауан; меньшие: Самар, Панай, Лейт, Миндоро и многие другие.
Но
прочтите,
прочтите внимательно, пожалуйста внимательнее, и вы увидите, что он в письме все описал, все заранее: как убьет отца и где у того деньги
лежат.
На столе
лежала какая-то толстая в желтой обертке книга, но Смердяков не
читал ее, он, кажется, сидел и ничего не делал.
Старушка помещица при мне умирала. Священник стал
читать над ней отходную, да вдруг заметил, что больная-то действительно отходит, и поскорее подал ей крест. Помещица с неудовольствием отодвинулась. «Куда спешишь, батюшка, — проговорила она коснеющим языком, — успеешь…» Она приложилась, засунула было руку под подушку и испустила последний вздох. Под подушкой
лежал целковый: она хотела заплатить священнику за свою собственную отходную…
Легла она спать,
лежит,
читает книжку; только слышу через перегородку-то, — на меня тоже что-то сна не было, — слышу, встает.
Раз, длинным зимним вечером в конце 1838, сидели мы, как всегда, одни,
читали и не
читали, говорили и молчали и молча продолжали говорить. На дворе сильно морозило, и в комнате было совсем не тепло. Наташа чувствовала себя нездоровой и
лежала на диване, покрывшись мантильей, я сидел возле на полу; чтение не налаживалось, она была рассеянна, думала о другом, ее что-то занимало, она менялась в лице.
Не спится министерству; шепчется «первый» с вторым, «второй» — с другом Гарибальди, друг Гарибальди — с родственником Палмерстона, с лордом Шефсбюри и с еще большим его другом Сили. Сили шепчется с оператором Фергуссоном… Испугался Фергуссон, ничего не боявшийся, за ближнего и пишет письмо за письмом о болезни Гарибальди.
Прочитавши их, еще больше хирурга испугался Гладстон. Кто мог думать, какая пропасть любви и сострадания
лежит иной раз под портфелем министра финансов?..
Таким образом, когда другие разъезжали на обывательских по мелким помещикам, он, сидя на своей квартире, упражнялся в занятиях, сродных одной кроткой и доброй душе: то чистил пуговицы, то
читал гадательную книгу, то ставил мышеловки по углам своей комнаты, то, наконец, скинувши мундир,
лежал на постеле.
Когда я писал книгу, то обычно в это время не
читал книг на эту тему и даже не заглядывал в них, если они
лежали на столе около меня.
На другой день я
читал мою статью уже
лежа в постели при высокой температуре, от гриппа я в конце концов совершенно оглох на левое ухо, а потом и правое оказалось поврежденным.
— А я именно об этом спрашивал.
Читайте вы! — сказал он ученику, перед которым
лежала книжка басен.
Тогда я подумал, что глядеть не надо: таинственное явление совершится проще, — крылья будут
лежать на том месте, где я молился. Поэтому я решил ходить по двору и опять
прочитать десять «Отче наш» и десять «Богородиц». Так как главное было сделано, то молитвы я теперь опять
читал механически, отсчитывая одну за другой и загибая пальцы. При этом я сбился в счете и прибавил на всякий случай еще по две молитвы… Но крыльев на условленном месте не было…
Вечером Галактион поехал к Стабровскому. Старик действительно был не совсем здоров и
лежал у себя в кабинете на кушетке, закутав ноги пледом. Около него сидела Устенька и
читала вслух какую-то книгу. Стабровский, крепко пожимая Галактиону руку, проговорил всего одно слово.
Прощаяся со мною, порицатель ценсуры дал мне небольшую тетрадку. Если, читатель, ты нескучлив, то
читай, что перед тобою
лежит. Если же бы случилось, что ты сам принадлежишь к ценсурному комитету, то загни лист и скачи мимо.
— А может быть, она не умерла? — повторял Груздев, ожидая подтверждения этой мысли. — Ведь бывают глубокие обмороки… Я
читал в газете про одну девушку, которая четырнадцать дней
лежала мертвая и потом очнулась.
Сейчас получил, друг мой сердечный, твои листки 10 — 12-го из Нижнего.
Прочитавши их, мне как-то легче стало сидеть, хотя, признаюсь, с трудом сидеть. Часто вспоминаю, как я
лежал у вас наверху; обстоятельства тогда были не совсем те же, но то же испытание терпения. Теперь это испытание в больших и сложнейших размерах, и потому надобно находить в себе искусство с ними ладить…
Она долго молилась перед образом. Женни
лежала молча и думала; Лиза
читала. Абрамовна стояла на коленях. В комнате было только слышно, как шелестили листы.
Затем Лобачевский начинал
читать тот или другой иностранный клинический или медицинский журнал, а Розанов слушал,
лежа на диване.
Вечером Лихонин с Любкой гуляли по Княжескому саду, слушали музыку, игравшую в Благородном собрании, и рано возвратились домой. Он проводил Любку до дверей ее комнаты и сейчас же простился с ней, впрочем, поцеловав ее нежно, по-отечески, в лоб. Но через десять минут, когда он уже
лежал в постели раздетый и
читал государственное право, вдруг Любка, точно кошка, поцарапавшись в дверь, вошла к нему.
Ближайшая подруга Маньки Маленькой, Женя,
лежит за их спинами на кровати навзничь,
читает растрепанную книжку «Ожерелье королевы», сочинение и.
Она не острила, не смеялась, не
читала, как всегда, своего обычного бульварного романа, который теперь бесцельно
лежал у нее на груди или на животе, но была зла, сосредоточенно-печальна, и в ее глазах горел желтый огонь, говоривший о ненависти.
Она знала, до чего я был охотник, и сейчас стала просить, чтоб я почитал ей книжку, которая
лежала в боковой сумке; но я не стал даже и
читать, так мне было грустно.
Володя
лежал с ногами на диване и, облокотившись на руку,
читал какой-то французский роман, когда я, после вечерних классов, по своему обыкновению, вошел к нему в комнату.
Страх смерти, около которой Павел был весьма недалеко, развил снова в нем религиозное чувство. Он беспрестанно,
лежа на постели, молился и
читал евангелие. Полковника это радовало.
С ним были знакомы и к нему ездили все богатые дворяне, все высшие чиновники; но он почти никуда не выезжал и, точно так же, как в Новоселках, продолжал больше
лежать и
читать книги.
Ночью, когда она спала, а он,
лежа в постели,
читал книгу, явились жандармы и сердито начали рыться везде, на дворе, на чердаке.
Зашелестели страницы книги — должно быть, Павел снова начал
читать. Мать
лежала, закрыв глаза, и боялась пошевелиться. Ей было до слез жаль хохла, но еще более — сына. Она думала о нем...
В шкафу у меня
лежал лопнувший после отливки тяжелый поршневой шток (мне нужно было посмотреть структуру излома под микроскопом). Я свернул в трубку свои записи (пусть она
прочтет всего меня — до последней буквы), сунул внутрь обломок штока и пошел вниз. Лестница — бесконечная, ступени — какие-то противно скользкие, жидкие, все время — вытирать рот платком…
— Поди посмотри… там у меня в столе, в ящичке,
лежит красный футляр, а в нем письмо.
Прочитай его.
Я только один раз был у него летом, кажется, в мае месяце. Он, по обыкновению,
лежал на диване; окна были открыты, была теплая ночь, а он в меховой шапке
читал гранки. Руки никогда не подавал и, кто бы ни пришел, не вставал с дивана.
В 1859 году он был сослан на Кавказ рядовым, но потом возвращен за отличия в делах с горцами. Выслан он был за стихи, которые
прочел на какой-то студенческой тайной вечеринке, а потом принес их в «Развлечение»; редактор, не посмотрев, сдал их в набор и в гранках послал к цензору. Последний переслал их в цензурный комитет, а тот к жандармскому генералу, и в результате перед последним предстал редактор «Развлечения» Ф.Б. Миллер. Потребовали и автора к жандарму. На столе
лежала гранка со следующими стихами...