Неточные совпадения
Он был не глуп; и мой Евгений,
Не уважая сердца в нем,
Любил и дух его суждений,
И здравый толк о том, о сем.
Он с удовольствием, бывало,
Видался с ним, и так нимало
Поутру не был удивлен,
Когда его увидел он.
Тот после первого привета,
Прервав начатый разговор,
Онегину, осклабя взор,
Вручил записку от поэта.
К окну Онегин подошел
И
про себя ее
прочел.
Бывало, стоишь, стоишь в углу, так что колени и спина заболят, и думаешь: «Забыл
про меня Карл Иваныч: ему, должно быть, покойно сидеть на мягком кресле и
читать свою гидростатику, — а каково мне?» — и начнешь, чтобы напомнить о
себе, потихоньку отворять и затворять заслонку или ковырять штукатурку со стены; но если вдруг упадет с шумом слишком большой кусок на землю — право, один страх хуже всякого наказания.
— О, как же, умеем! Давно уже; я как уж большая, то молюсь сама
про себя, а Коля с Лидочкой вместе с мамашей вслух; сперва «Богородицу»
прочитают, а потом еще одну молитву: «Боже, спаси и благослови сестрицу Соню», а потом еще: «Боже, прости и благослови нашего другого папашу», потому что наш старший папаша уже умер, а этот ведь нам другой, а мы и об том тоже молимся.
Варвара (
про себя). Нашла место наставления
читать.
Таких примеров много в мире:
Не любит узнавать никто
себя в сатире.
Я даже видел то вчера:
Что Климыч на-руку не чист, все это знают;
Про взятки Климычу
читают,
А он украдкою кивает на Петра.
Марья Ивановна встала и почтительно ее благодарила. Все в неизвестной даме невольно привлекало сердце и внушало доверенность. Марья Ивановна вынула из кармана сложенную бумагу и подала ее незнакомой своей покровительнице, которая стала
читать ее
про себя.
Иван Кузмич
прочел его
про себя и разорвал потом в клочки.
— Верьте же мне, — заключила она, — как я вам верю, и не сомневайтесь, не тревожьте пустыми сомнениями этого счастья, а то оно улетит. Что я раз назвала своим, того уже не отдам назад, разве отнимут. Я это знаю, нужды нет, что я молода, но… Знаете ли, — сказала она с уверенностью в голосе, — в месяц, с тех пор, как знаю вас, я много передумала и испытала, как будто
прочла большую книгу, так,
про себя, понемногу… Не сомневайтесь же…
Переработает ли в
себе бабушка всю эту внезапную тревогу, как землетрясение всколыхавшую ее душевный мир? — спрашивала
себя Вера и
читала в глазах Татьяны Марковны, привыкает ли она к другой, не прежней Вере и к ожидающей ее новой, неизвестной, а не той судьбе, какую она ей гадала? Не сетует ли бессознательно
про себя на ее своевольное ниспровержение своей счастливой, старческой дремоты? Воротится ли к ней когда-нибудь ясность и покой в душу?
Она прислушивалась к обещанным им благам,
читала приносимые им книги, бросалась к старым авторитетам, сводила их
про себя на очную ставку — но не находила ни новой жизни, ни счастья, ни правды, ничего того, что обещал, куда звал смелый проповедник.
Заметив, что Викентьев несколько покраснел от этого предостережения, как будто обиделся тем, что в нем предполагают недостаток такта, и что и мать его закусила немного нижнюю губу и стала слегка бить такт ботинкой, Татьяна Марковна перешла в дружеский тон, потрепала «милого Николеньку» по плечу и прибавила, что сама знает, как напрасны эти слова, но что говорит их по привычке старой бабы —
читать мораль. После того она тихо,
про себя вздохнула и уже ничего не говорила до отъезда гостей.
Хотя наш плавучий мир довольно велик, средств незаметно проводить время было у нас много, но все плавать да плавать! Сорок дней с лишком не видали мы берега. Самые бывалые и терпеливые из нас с гримасой смотрели на море, думая
про себя: скоро ли что-нибудь другое? Друг на друга почти не глядели, перестали заниматься,
читать. Всякий знал, что подадут к обеду, в котором часу тот или другой ляжет спать, даже нехотя заметишь, у кого сапог разорвался или панталоны выпачкались в смоле.
Надежда Васильевна вечером тоже редко показывалась на половине Марьи Степановны, потому что обыкновенно в это время занималась у
себя в комнате, — «
читала в книжку», как говорила
про нее Марья Степановна.
Про то же, что повсеместно по всей России уже прошла слава об ужасном процессе, Алеша знал давно, и, Боже, какие дикие известия и корреспонденции успел он
прочесть за эти два месяца среди других, верных, известий о своем брате, о Карамазовых вообще и даже о
себе самом.
Коля любил
читать и
про себя прочел уже некоторые из них.
Только приезжает из Полтавы тот самый панич в гороховом кафтане,
про которого говорил я и которого одну повесть вы, думаю, уже
прочли, — привозит с
собою небольшую книжечку и, развернувши посередине, показывает нам.
И начал Денис Васильевич наливать
себе и нам: полстакана воды, полстакана арака. Пробую — вкусно. А сам какие-то стихи
про арака
читает…
— Знаете, я ужасно люблю в газетах
читать про английские парламенты, то есть не в том смысле,
про что они там рассуждают (я, знаете, не политик), а в том, как они между
собой объясняются, ведут
себя, так сказать, как политики: «благородный виконт, сидящий напротив», «благородный граф, разделяющий мысль мою», «благородный мой оппонент, удививший Европу своим предложением», то есть все вот эти выраженьица, весь этот парламентаризм свободного народа — вот что для нашего брата заманчиво!
— «Так вот я тебе, говорит, дам
прочесть: был такой один папа, и на императора одного рассердился, и тот у него три дня не пивши, не евши, босой, на коленках, пред его дворцом простоял, пока тот ему не простил; как ты думаешь, что тот император в эти три дня, на коленках-то стоя,
про себя передумал и какие зароки давал?..
«Смешишь же ты, братец», —
прочитал я в его взгляде. «Постой же!» — подумал я
про себя.
Эти слова Ромашов сказал совсем шепотом, но оба офицера вздрогнули от них и долго не могли отвести глаз друг от друга. В эти несколько секунд между ними точно раздвинулись все преграды человеческой хитрости, притворства и непроницаемости, и они свободно
читали в душах друг у друга. Они сразу поняли сотню вещей, которые до сих пор таили
про себя, и весь их сегодняшний разговор принял вдруг какой-то особый, глубокий, точно трагический смысл.
«Вот странно, — говорил
про себя Ромашов, — где-то я
читал, что человек не может ни одной секунды не думать.
— Порядочные люди говорят просто „княжна“, — продолжала она задумавшись и как будто
про себя. — Вы
читаете что-нибудь?
И он начал скороговоркой
читать, почти
про себя...
Он сшил
себе модное платье — оливковый фрак, модные панталоны со штрипками и длинную бекешу, которая очень шла к нему, и часто от него прекрасно пахло духами, когда он ездил в гости, и особенно к одной даме,
про которую Мими не говорила иначе, как со вздохом и с таким лицом, на котором так и
читаешь слова: «Бедные сироты!
Ну, а потом? — спрашивал я сам
себя, но тут я припомнил, что эти мечты — гордость, грех,
про который нынче же вечером надо будет сказать духовнику, и возвратился к началу рассуждений: — Для приготовления к лекциям я буду ходить пешком на Воробьевы горы; выберу
себе там местечко под деревом и буду
читать лекции; иногда возьму с
собой что-нибудь закусить: сыру или пирожок от Педотти, или что-нибудь.
— Пусть у
себя поищут, а то эти подлецы купцы узнают и пакостить будут. Посмотрим, как они завтра завертятся, как караси на сковородке, пузатые! Вот рабочие, наверное, обрадуются,
читать газету взасос будут, а там и сами нас завалят корреспонденциями
про свои беспорядки.
— Боюсь только, нет ли тут чего с егостороны, — продолжала она, не отвечая на вопрос, даже вовсе его не расслышав. — Опять-таки не мог же он сойтись с такими людишками. Графиня съесть меня рада, хоть и в карету с
собой посадила. Все в заговоре — неужто и он? Неужто и он изменил? (Подбородок и губы ее задрожали.) Слушайте вы:
читали вы
про Гришку Отрепьева, что на семи соборах был проклят?
Прочитав эти довольно темные изречения, Егор Егорыч затрепетал, так как изречения совпадали с его собственным необъяснимым страхом, и забормотал
про себя: «Что же это такое, болтовня обезумевшей старухи или пророчество и должный удар в мою совесть?
При этом Аггей Никитич должен был бы
про себя воскликнуть: «Heu me miserum!» [«Горе мне бедному!» (лат.).] Ритуал он
прочел всего один раз, а потому в ответах своих стал бог знает что такое путать.
Тулузов стал было
про себя читать письмо.
Те, кои, правду возлюбя,
На темном сердца дне
читали,
Конечно, знают
про себя,
Что если женщина в печали
Сквозь слез, украдкой, как-нибудь,
Назло привычке и рассудку,
Забудет в зеркало взглянуть, —
То грустно ей уж не на шутку.
Получат, бывало, письмо, сейчас сначала скоро, скоро сами
про себя пробежат, а потом и всё вслух
читают.
У него была старая дедовская библия, которую он любил
читать, и часто думал что-то
про себя стыдливо и печально.
— Пусть у
себя поищут, а то эти подлецы-купцы узнают и пакостить будут, посмотрим, как они завтра завертятся, как караси на сковородке, пузатые… Вот рабочие так обрадуются,
читать газету взасос будут, а там сами нас завалят корреспонденциями
про свои беспорядки.
— Здесь в пакете — моя жизнь, я написал
про себя рассказ, — кто я и почему. Я хочу, чтобы он
прочитал это, — он любит людей…
Анна Михайловна,
прочитав письмо, произнесла
про себя: «Дура!» Потом положила его в корзинку и ничего на него не отвечала.
Сестра лежала в одной комнате, Редька, который опять был болен и уже выздоравливал, — в другой. Как раз в то время, когда я получил это письмо, сестра тихо прошла к маляру, села возле и стала
читать. Она каждый день
читала ему Островского или Гоголя, и он слушал, глядя в одну точку, не смеясь, покачивая головой, и изредка бормотал
про себя...
Купавина распечатывает и
читает письмо
про себя.
Покуда все это происходило, Прокофий, подобно барину своему, тоже обнаруживал усиленную и несколько беспокойную деятельность; во-первых, он с тех пор, как началась война, стал
читать газеты не
про себя, но вслух — всей прислуге, собиравшейся каждый вечер в просторной девичьей пить чай за общим столом.
— Да, и жестокий. Но главное, тупой и ужасно тяжелый, и его ни в чем нельзя было убедить, и что бы он ни делал, всегда от этого страдали другие. И если б хоть когда-нибудь раскаивался, а то нет: или других обвинял, или судьбу, а
про себя всегда писал, что он неудачник. Я
читал его письма к матери… давнишние письма, еще до моего рождения.
Не нянькины сказки, а полные смысла прямого ведутся у Иды беседы.
Читает она здесь из Плутарха
про великих людей; говорит она детям о матери Вольфганга Гете;
читает им Смайльса «Self-Help» [«Самопомощь» (англ.)] — книгу, убеждающую человека «самому
себе помогать»;
читает и
про тебя, кроткая Руфь, обретшая
себе, ради достоинств души своей, отчизну в земле чуждой.
Ида будто не слыхала и начинала
про себя читать или работать.
Вообще дьячок говорил многое «неудобь-сказуемое», и шахтари только покачивали головами. И достанется дьячку, ежели Гарусов вызнает
про его поносные речи. А дьячок и в ус
себе не дует: копает руду, а сам акафист преподобному Прокопию
читает.
Аркадина. Мопассан, «На воде», милочка. (
Читает несколько строк
про себя.) Ну, дальше неинтересно и неверно. (Закрывает книгу.) Непокойна у меня душа. Скажите, что с моим сыном? Отчего он так скучен и суров? Он целые дни проводит на озере, и я его почти совсем не вижу.
В XVIII веке они были веселы, шумели и назывались esprit fort [вольнодумцами (франц.).]; в XIX веке дилетант имеет грустную и неразгаданную думу; он любит науку, но знает ее коварность; он немного мистик и
читает Шведенборга, но также немного скептик и заглядывает в Байрона; он часто говорит с Гамлетом: «Нет, друг Горацио, есть много вещей, которых не понимают ученые» — а
про себя думает, что понимает все на свете.
Владимир Сергеич сперва посмотрел в потолок, нахмурился, помычал немного
про себя и, наконец,
прочел «Анчар».
Он был со всеми знаком, служил где-то, ездил по поручениям, возвращаясь получал чины, бывал всегда в среднем обществе и говорил
про связи свои с знатью, волочился за богатыми невестами, подавал множество проектов, продавал разные акции, предлагал всем подписки на разные книги, знаком был со всеми литераторами и журналистами, приписывал
себе многие безымянные статьи в журналах, издал брошюру, которую никто не
читал, был, по его словам, завален кучею дел и целое утро проводил на Невском проспекте.
— «Надо прийти ко Христу». Очень рад, — только как это сделать? Или будто я спасен… Почему я это знаю! Или
про кровь там и все этакое: ничего по-настоящему нельзя понять. Я сказал, что я этого не понимаю и мне это не нужно. Она стала сердиться: «Оставим, говорит, до деревни, — вы там поймете». Дорогою хотела меня с
собой посадить и
читать, а потом во второй класс послала; две девки, я да буфетчик. Мы и поссорились.
— Максим здесь? Хочешь ко мне эсаулом? — прервав свою песню, заговорил он, протягивая мне руку. — Я, брат, совсем готов… Набрал шайку
себе… вот она… Потом еще будут люди… Найдем! Это н-ничего! Пилу и Сысойку призовем… И будем их каждый день кашей кормить и говядиной… хорошо? Идешь? Возьми с
собой книги… будешь
читать про Стеньку и
про других… Друг! Ах и тошно мне, тошно мне… то-ошно-о!..