Неточные совпадения
Сработано было чрезвычайно много на сорок два человека. Весь большой луг, который кашивали два дня при барщине в тридцать кос, был уже скошен. Нескошенными оставались углы с короткими рядами. Но Левину хотелось как можно больше скосить в этот день, и досадно было на
солнце, которое так скоро спускалось. Он не
чувствовал никакой усталости; ему только хотелось еще и еще поскорее и как можно больше сработать.
Он
чувствовал, что
солнце приближалось к нему.
Потянувши впросонках весь табак к себе со всем усердием спящего, он пробуждается, вскакивает, глядит, как дурак, выпучив глаза, во все стороны, и не может понять, где он, что с ним было, и потом уже различает озаренные косвенным лучом
солнца стены, смех товарищей, скрывшихся по углам, и глядящее в окно наступившее утро, с проснувшимся лесом, звучащим тысячами птичьих голосов, и с осветившеюся речкою, там и там пропадающею блещущими загогулинами между тонких тростников, всю усыпанную нагими ребятишками, зазывающими на купанье, и потом уже наконец
чувствует, что в носу у него сидит гусар.
Говор народа, топот лошадей и телег, веселый свист перепелов, жужжание насекомых, которые неподвижными стаями вились в воздухе, запах полыни, соломы и лошадиного пота, тысячи различных цветов и теней, которые разливало палящее
солнце по светло-желтому жнивью, синей дали леса и бело-лиловым облакам, белые паутины, которые носились в воздухе или ложились по жнивью, — все это я видел, слышал и
чувствовал.
Ему все мерещилось это чистое, нежное, боязливо приподнятое лицо; он
чувствовал под ладонями рук своих эти мягкие волосы, видел эти невинные, слегка раскрытые губы, из-за которых влажно блистали на
солнце жемчужные зубки.
Эти размышления позволяли Климу думать о Макарове с презрительной усмешкой, он скоро уснул, а проснулся,
чувствуя себя другим человеком, как будто вырос за ночь и выросло в нем ощущение своей значительности, уважения и доверия к себе. Что-то веселое бродило в нем, даже хотелось петь, а весеннее
солнце смотрело в окно его комнаты как будто благосклонней, чем вчера. Он все-таки предпочел скрыть от всех новое свое настроение, вел себя сдержанно, как всегда, и думал о белошвейке уже ласково, благодарно.
Выцветшее, тусклое
солнце мертво торчало среди серенькой овчины облаков, освещая десятка полтора разнообразно одетых людей около баррикады, припудренной снегом; от
солнца на них падали беловатые пятна холода, и люди казались так же насквозь продрогшими, как
чувствовал себя Самгин.
Спать он лег,
чувствуя себя раздавленным, измятым, и проснулся, разбуженный стуком в дверь, горничная будила его к поезду. Он быстро вскочил с постели и несколько секунд стоял, закрыв глаза, ослепленный удивительно ярким блеском утреннего
солнца. Влажные листья деревьев за открытым окном тоже ослепительно сияли, отражая в хрустальных каплях дождя разноцветные, короткие и острые лучики. Оздоровляющий запах сырой земли и цветов наполнял комнату; свежесть утра щекотала кожу. Клим Самгин, вздрагивая, подумал...
Клим вышел на террасу. Подсыхая на жарком
солнце, доски пола дымились под его ногами, он
чувствовал, что и в голове его дымится злость.
Дождь хлынул около семи часов утра. Его не было недели три, он явился с молниями, громом, воющим ветром и повел себя, как запоздавший гость, который,
чувствуя свою вину, торопится быть любезным со всеми и сразу обнаруживает все лучшее свое. Он усердно мыл железные крыши флигеля и дома, мыл запыленные деревья, заставляя их шелково шуметь, обильно поливал иссохшую землю и вдруг освободил небо для великолепного
солнца.
Самгин шел тихо, перебирая в памяти возможные возражения всех «систем фраз» против его будущей статьи. Возражения быстро испарялись, как испаряются первые капли дождя в дорожной пыли, нагретой жарким
солнцем. Память услужливо подсказывала удачные слова, они легко и красиво оформляли интереснейшие мысли. Он
чувствовал себя совершенно свободным от всех страхов и тревог.
Невидимые сверчки трещали так громко, что казалось — это трещит высушенное
солнцем небо. Клим Самгин
чувствовал себя проснувшимся после тяжелого сновидения, усталым и равнодушным ко всему. Впереди его качался хромой, поучительно говоря Лютову...
На улице было людно и шумно, но еще шумнее стало, когда вышли на Тверскую. Бесконечно двигалась и гудела толпа оборванных, измятых, грязных людей. Негромкий, но сплошной ропот стоял в воздухе, его разрывали истерические голоса женщин. Люди устало шли против
солнца, наклоня головы, как бы
чувствуя себя виноватыми. Но часто, когда человек поднимал голову, Самгин видел на истомленном лице выражение тихой радости.
В углу двора, между конюшней и каменной стеной недавно выстроенного дома соседей, стоял, умирая без
солнца, большой вяз, у ствола его были сложены старые доски и бревна, а на них, в уровень с крышей конюшни, лежал плетенный из прутьев возок дедушки. Клим и Лида влезали в этот возок и сидели в нем, беседуя. Зябкая девочка прижималась к Самгину, и ему было особенно томно приятно
чувствовать ее крепкое, очень горячее тело, слушать задумчивый и ломкий голосок.
Когда они обедали со Штольцем у ее тетки, Обломов во время обеда испытывал ту же пытку, что и накануне, жевал под ее взглядом, говорил, зная,
чувствуя, что над ним, как
солнце, стоит этот взгляд, жжет его, тревожит, шевелит нервы, кровь. Едва-едва на балконе, за сигарой, за дымом, удалось ему на мгновение скрыться от этого безмолвного, настойчивого взгляда.
Следующий день был последним днем июля. Когда занялась заря, стало видно, что погода будет хорошая. В горах еще кое-где клочьями держался туман. Он словно
чувствовал, что доживает последние часы, и прятался в глубокие распадки. Природа ликовала: все живое приветствовало всесильное
солнце, как бы сознавая, что только одно оно может прекратить ненастье.
Что-то сделалось с
солнцем. Оно уже не так светило, как летом, вставало позже и рано торопилось уйти на покой. Трава на земле начала сохнуть и желтеть. Листва на деревьях тоже стала блекнуть. Первыми
почувствовали приближение зимы виноградники и клены. Они разукрасились в оранжевые, пурпуровые и фиолетовые тона.
Тут теплота проникает всю грудь: это уж не одно биение сердца, которое возбуждается фантазиею, нет, вся грудь
чувствует чрезвычайную свежесть и легкость; это похоже на то, как будто изменяется атмосфера, которою дышит человек, будто воздух стал гораздо чище и богаче кислородом, это ощущение вроде того, какое доставляется теплым солнечным днем, это похоже на то, что
чувствуешь, греясь на
солнце, но разница огромная в том, что свежесть и теплота развиваются в самых нервах, прямо воспринимаются ими, без всякого ослабления своей ласкающей силы посредствующими элементами».
Оставалось умереть. Все с часу на час ждали роковой минуты, только сама больная продолжала мечтать. Поле, цветы,
солнце… и много-много воздуха! Точно живительная влага из полной чаши, льется ей воздух в грудь, и она
чувствует, как под его действием стихают боли, организм крепнет. Она делает над собой усилие, встает с своего одра, отворяет двери и бежит, бежит…
С первых же шагов, когда лучи теплого дня ударили ему в лицо, согрели нежную кожу, он инстинктивно поворачивал к
солнцу свои незрячие глаза, как будто
чувствуя, к какому центру тяготеет все окружающее.
Сегодня Петр
чувствовал все это особенно ясно: он знал даже, что в комнату смотрит
солнце и что если он протянет руку в окно, то с кустов посыплется роса.
Еще с утра я
чувствовал себя нездоровым, а к закату
солнца мне стало даже и очень нехорошо: начиналось что-то вроде лихорадки.
Признаюсь откровенно: давно я не
чувствовал себя так неприятно, как в ту минуту, когда Березники, залитые в лучах июльского
солнца, открылись перед моими глазами.
Июньское горячее
солнце было уже высоко и начинало порядком допекать ходоков, но они не
чувствовали жара в ожидании предстоявшего объяснения с генералом.
Эта детская, но крепкая вера все чаще возникала среди них, все возвышалась и росла в своей могучей силе. И когда мать видела ее, она невольно
чувствовала, что воистину в мире родилось что-то великое и светлое, подобное
солнцу неба, видимого ею.
С проникновенной и веселой ясностью он сразу увидел и бледную от зноя голубизну неба, и золотой свет
солнца, дрожавший в воздухе, и теплую зелень дальнего поля, — точно он не замечал их раньше, — и вдруг
почувствовал себя молодым, сильным, ловким, гордым от сознания, что и он принадлежит к этой стройной, неподвижной могучей массе людей, таинственно скованных одной незримой волей…
Пока старик бормотал это, они въехали в двадцативерстный волок. Дорога пошла сильно песчаная. Едва вытаскивая ноги, тащили лошаденки, шаг за шагом, тяжелый тарантас.
Солнце уже было совсем низко и бросало длинные тени от идущего по сторонам высокого, темного леса, который впереди открывался какой-то бесконечной декорацией. Калинович, всю дорогу от тоски и от душевной муки не спавший, начал
чувствовать, наконец, дремоту; но голос ямщика все еще продолжал ему слышаться.
Случалось ли вам летом лечь спать днем в пасмурную дождливую погоду и, проснувшись на закате
солнца, открыть глаза и в расширяющемся четырехугольнике окна, из-под полотняной сторы, которая, надувшись, бьется прутом об подоконник, увидать мокрую от дождя, тенистую, лиловатую сторону липовой аллеи и сырую садовую дорожку, освещенную яркими косыми лучами, услыхать вдруг веселую жизнь птиц в саду и увидать насекомых, которые вьются в отверстии окна, просвечивая на
солнце,
почувствовать запах последождевого воздуха и подумать: «Как мне не стыдно было проспать такой вечер», — и торопливо вскочить, чтобы идти в сад порадоваться жизнью?
Однако ж после двух часов ходьбы
солнце порядком-таки стало припекать, и мы
почувствовали невыразимую истому во всех членах.
Я спал крепко, без снов. Вдруг я
почувствовал, что на мои ноги налегла десятипудовая тяжесть. Я вскрикнул и проснулся. Был уже день; в окна ярко заглядывало
солнце. На кровати моей, или, лучше сказать, на моих ногах, сидел господин Бахчеев.
Ах, Андрей, Андрей, прекрасно это
солнце, это небо, все, все вокруг нас прекрасно, а ты грустишь; но если бы в это мгновение ты держал в своей руке руку любимой женщины, если б эта рука и вся эта женщина были твои, если бы ты даже глядел ее глазами,
чувствовал не своим, одиноким, а ее чувством, — не грусть, Андрей, не тревогу возбуждала бы в тебе природа, и не стал бы ты замечать ее красоты; она бы сама радовалась и пела, она бы вторила твоему гимну, потому что ты в нее, в немую, вложил бы тогда язык!
Начатая с известного пункта, картина растет, растет, развивается, развивается, все дальше и дальше, покуда, наконец, художник не
почувствует потребности довершить начатое, осветив дело рук своих лучами
солнца.
Впрочем, Алексей Степаныч не
чувствовал ни страху, ни отвращения; для него это была не новость, и сначала его даже забавляли и стук, и возня, и дерзкие прыжки этих противных животных, а потом он даже заснул, с подставкой в руках, лежа поперек кровати; но Софья Николавна беспрестанно его будила, и только по восхождении
солнца, когда неприятель скрылся в свои траншеи, заснула бедная женщина.
И всё он смотрел вокруг себя на просвечивающую зелень, на спускающееся
солнце и ясное небо, и
чувствовал всё себя таким же счастливым, как и прежде.
Нужно было только перенести все это на бумагу, чтобы и читатель увидел и
почувствовал величайшее чудо, которое открывается каждым восходящим
солнцем и к которому мы настолько привыкли, что даже не замечаем его.
Когда и в его лачугу заползал солнечный луч, долго игравший на грязном полу, Маркушка
чувствовал, что никакому
солнцу уже не согреть его, как
чувствовал то, что последний запас жизненной силы уйдет от него вместе с вешней водой.
Миллионы галок кружились отдельными стаями над лугами и озерами; крики их, пропадавшие в воздухе, еще сильнее давали
чувствовать всю необъятность этого простора, облитого
солнцем и пропадавшего в невидимом, слегка отуманенном горизонте.
— Вы, я думаю, должны особенно сильно
чувствовать игру весеннего
солнца в жилах, это не потому только, что вы молоды, но — как я вижу — весь мир для вас — иной, чем для меня, да?
Яркое, горячее
солнце, бьющее в открытые окна и в дверь на балконе, крики внизу, плесканье весел, звон колоколов, раскатистый гром пушки в полдень и чувство полной, полной свободы делали со мной чудеса; я
чувствовал на своих боках сильные, широкие крылья, которые уносили меня бог весть куда.
Когда мы ехали домой, Маша оглядывалась на школу; зеленая крыша, выкрашенная мною и теперь блестевшая на
солнце, долго была видна нам. И я
чувствовал, что взгляды, которые бросала теперь Маша, были прощальные.
В ту минуту мне казалось, что я весь занят этими ощущениями. За окном на ветках виднелись хлопья снега, освещенные желтыми лучами
солнца. Золотисто-желтая полоса ярко била в окна и играла на чайнике, который (я знал это) только что принес Маркелыч. Маркелыча сейчас не было, но я
чувствовал его недавнее присутствие и разговор с Титом.
Лето промелькнуло незаметно.
Солнце сделалось точно холоднее, а день короче. Начались дожди, подул холодный ветер. Канарейка
почувствовала себя самой несчастной птицей, особенно когда шел дождь. А Ворона точно ничего не замечает.
Лаевский
чувствовал утомление и неловкость человека, который, быть может, скоро умрет и поэтому обращает на себя общее внимание. Ему хотелось, чтобы его поскорее убили или же отвезли домой. Восход
солнца он видел теперь первый раз в жизни; это раннее утро, зеленые лучи, сырость и люди в мокрых сапогах казались ему лишними в его жизни, ненужными и стесняли его; все это не имело никакой связи с пережитою ночью, с его мыслями и с чувством вины, и потому он охотно бы ушел, не дожидаясь дуэли.
День опять успокоил его, и ночь опять напугала, и так было до той ночи, когда он и сознал и
почувствовал, что смерть неизбежна и наступит через три дня, на рассвете, когда будет вставать
солнце.
Стоит одинокий человек где-нибудь на берегу Средиземного моря среди залитой лучами
солнца природы и
чувствует, как капля по капле истекает его сердце кровью.
С первыми лучами
солнца, отыскав дорогу и возвращаясь домой, он
чувствовал себя как будто изломанным, исщипанным и, увидя свое тело, покрытое пятнами, он легко мог приписать их щипанью или щекотанью того же сверхъестественного существа.
Холодно. Мартовское
солнце еще плохо греет. На берегу качаются темные ветви голых деревьев, кое-где в щелях и под кустами горного берега лежит снег кусками бархата. Всюду на реке — льдины, точно пасется стадо овец. Я
чувствую себя как во сне.
Солнце нагревало черное сукно, невыносимо пекло головы сквозь черные кепи; ноги
чувствовали сквозь подошву раскаленный щебень шоссе.
Изумруд, семимесячный стригунок, носится бесцельно по полю, нагнув вниз голову и взбрыкивая задними ногами. Весь он точно из воздуха и совсем не
чувствует веса своего тела. Белые пахучие цветы ромашки бегут под его ногами назад, назад. Он мчится прямо на
солнце. Мокрая трава хлещет по бабкам, по коленкам и холодит и темнит их. Голубое небо, зеленая трава, золотое
солнце, чудесный воздух, пьяный восторг молодости, силы и быстрого бега!
В грязные улицы, прикрытые густыми тенями старых, облезлых домов, осторожно, точно боясь испачкаться, заглядывало мартовское
солнце; мы, с утра до вечера запертые в сумрачном подвале центра города,
чувствовали приближение весны по сырости, все более обильной с каждым днем.