Неточные совпадения
— Совершенно ясно, что культура погибает, потому что люди привыкли жить за счет
чужой силы и эта привычка насквозь проникла все классы, все отношения и действия людей. Я — понимаю: привычка эта возникла из желания человека облегчить труд, но она стала его второй
природой и уже не только приняла отвратительные формы, но в корне подрывает глубокий смысл труда, его поэзию.
— Да, помните, в вашей программе было и это, — заметила она, — вы посылали меня в
чужие края, даже в чухонскую деревню, и там, «наедине с
природой»… По вашим словам, я должна быть теперь счастлива? — дразнила она его. — Ах, cousin! — прибавила она и засмеялась, потом вдруг сдержала смех.
И везде, среди этой горячей артистической жизни, он не изменял своей семье, своей группе, не врастал в
чужую почву, все чувствовал себя гостем и пришельцем там. Часто, в часы досуга от работ и отрезвления от новых и сильных впечатлений раздражительных красок юга — его тянуло назад, домой. Ему хотелось бы набраться этой вечной красоты
природы и искусства, пропитаться насквозь духом окаменелых преданий и унести все с собой туда, в свою Малиновку…
— Мне не нравится в славянофильстве учение о национальной исключительности, — заметил Привалов. — Русский человек, как мне кажется, по своей славянской
природе, чужд такого духа, а наоборот, он всегда страдал излишней наклонностью к сближению с другими народами и к слепому подражанию
чужим обычаям… Да это и понятно, если взять нашу историю, которая есть длинный путь ассимиляции десятков других народностей. Навязывать народу то, чего у него нет, — и бесцельно и несправедливо.
Там, на лоне матери-природы, сладко отдохнуть ему от тревог житейских, сладко вести кроткую беседу с своею чистою совестью, сладко сознать, что он — человек, казенных денег не расточающий, свои берегущий,
чужих не желающий.
Кроме того, что в тепле, среди яркого солнца, когда слышишь и ощущаешь всей душою, всем существом своим воскресающую вокруг себя с необъятной силой
природу, еще тяжеле становится запертая тюрьма, конвой и
чужая воля; кроме того, в это весеннее время по Сибири и по всей России с первым жаворонком начинается бродяжество: бегут божьи люди из острогов и спасаются в лесах.
Различие христианского учения от прежних — то, что прежнее учение общественное говорило: живи противно твоей
природе (подразумевая одну животную
природу), подчиняй ее внешнему закону семьи, общества, государства; христианство говорит: живи сообразно твоей
природе (подразумевая божественную
природу), не подчиняя ее ничему, — ни своей, ни
чужой животной
природе, и ты достигнешь того самого, к чему ты стремишься, подчиняя внешним законам свою внешнюю
природу.
Нужда, бедность, жизнь из милости в
чужих людях, полная зависимость от
чужих людей — тяжелы всякому; но для девушки, стоявшей в обществе так высоко, жившей в таком довольстве, гордой по
природе, избалованной общим искательством и ласкательством, для девушки, которая испытала всю страшную тяжесть зависимости и потом всю прелесть власти, — такой переход должен был казаться невыносимым.
Мне очень хотелось спросить, где Молли и давно ли Дюрок вернулся, так как хотя из этого ничего не вытекало, но я от
природы любопытен во всем. Однако на что я решился бы под открытым небом, на то не решался здесь, по стеснительному чувству
чужого среди высоких потолков и прекрасных вещей, имеющих свойство оттеснять непривычного в его духовную раковину. Все же я надеялся много узнать от Попа.
Подходило дело к весне. В Петербурге хотя еще и не ощущалось ее приближения, но люди, чуткие к жизни
природы, начинали уже порываться вдаль, кто под родные сельские липы, кто к
чужим краям. «Прислуга» моя донесла мне, что Роман Прокофьич тоже собирается за границу, а потом вскоре он и сам как-то удостоил меня своим посещением.
— Значит, ты и украл пояс с общим золотом, потому что по своей
природе ты жаден и желаешь
чужого.
Приветствую тебя, Кавказ седой!
Твоим горам я путник не
чужой:
Они меня в младенчестве носили
И к небесам пустыни приучили.
И долго мне мечталось с этих пор
Всё небо юга да утесы гор.
Прекрасен ты, суровый край свободы,
И вы, престолы вечные
природы,
Когда, как дым синея, облака
Под вечер к вам летят издалека,
Над вами вьются, шепчутся как тени,
Как над главой огромных привидений
Колеблемые перья, — и луна
По синим сводам странствует одна.
Оттого до сих пор история народов представляет в своем ходе некоторого рода путаницу: одни постоянно спят, потому что хоть и имеют некоторые знания, но не выработали их до степени сердечных, практических убеждений; другие не возвысили еще своего эгоизма над инстинктами хищной
природы и хотят удовлетворить себя притеснением других; третьи, не понимая настоящего, переносят свой эгоизм на будущее; четвертые, не понимая самих себя, тешат свой эгоизм помещением себя под
чужой покров и т. д.
Только постигнув древнюю душу и узнав ее отношения к
природе, мы можем вступить в темную область гаданий и заклинаний, в которых больше всего сохранилась древняя сущность
чужого для нас ощущения мира.
Так на Кольцове оправдалось то замечание, что чем больше в человеке внутренней силы, чем выше собственная нравственная
природа его, тем легче и скорее он освободится от всякого
чужого влияния.
И он вздохнул о прежних днях,
Когда он жил, страстям
чужой,
С
природой жизнию одной.
Напротив, он выше других предметов, и потому восприимчивость к благу жизни в нем развита еще больше: низшие предметы
природы живут только в себе, наслаждаются собою, — человек может жить в других, наслаждаться
чужою радостью,
чужим счастьем.
Таким образом, признавая в человеке [одну только] способность к развитию и [одну только] наклонность к деятельности (какого бы то ни было рода) и отдыху, мы из этого одного прямо можем вывести — с одной, стороны, естественное требование человека, чтоб его никто не стеснял, чтоб предоставили ему пользоваться его личными; [неотъемлемыми] средствами и безмездными [, никому не принадлежащими,] благами
природы, а с другой стороны — столь же естественное сознание, что и ему не нужно посягать на права других и вредить
чужой деятельности.
В вечерней тишине, когда видишь перед гобой одно только тусклое окно, за которым тихо-тихо замирает
природа, когда доносится сиплый лай
чужих собак и слабый визг
чужой гармоники, трудно не думать о далеком родном гнезде.
Справедливо, что всякая реальность, будет ли то
чужое «я» или внешний мир, установляется не рассудочно, но интуитивно, причем интуиция действительности имеет корни в чувстве действенности, т. е. не гносеологические, но праксеологические [Ср. мою «Философию хозяйства», главу о «
природе науки».].
Князю Мышкину Достоевского мучительно чужд и недоступен «вечный праздник
природы». Как незваный гость, «всему
чужой и выкидыш», тоскливо стоит он в стороне и не в силах отозваться душою на ликование жизни. Для Толстого же этот праздник — свой, родной. Он рвется в самую его гущу, как ласточка в воздух.
Величайшее счастье о ту ночь он изведал:
Он,
природою проклятый, людям
чужой.
Кому бог ничего, кроме горестей, не дал, —
Сам он дал себе счастье…
Герцог Антон, не имевший связей на
чужой стороне, был, кроме того, труслив от
природы и изнежен.
И я,
чужой, непосвященный и не особенно по
природе наблюдательный, уже чувствовал, что и меня касаются они — эти темные воспоминания о какой-то горькой ошибке, об утерянном счастье, о печальной неправде.
Несвойственно, говорят,
природе человека подставить другую щеку, когда его ударяют по одной, несвойственно отдать свое
чужому, несвойственно работать не на себя, а на другого.
Индифферентизм в делах
чужой и даже своей веры, вообще столь свойственный
природе русского человека [Индифферентизм в делах веры преимущественно свойствен великоруссам, в малоруссах и белоруссах его гораздо менее.