Неточные совпадения
И не только жалкое, а, пожалуй, даже смешное; костлявые, старые лошади ставили ноги в снег неуверенно,
черные фигуры в цилиндрах покачивались на белизне снега, тяжело по снегу влачились их
тени, на концах свечей дрожали ненужные бессильные язычки огней — и одинокий
человек в очках, с непокрытой головой и растрепанными жидкими волосами на ней.
Мария Романовна тоже как-то вдруг поседела, отощала и согнулась; голос у нее осел, звучал глухо, разбито и уже не так властно, как раньше. Всегда одетая в
черное, ее фигура вызывала уныние; в солнечные дни, когда она шла по двору или гуляла в саду с книгой в руках,
тень ее казалась тяжелей и гуще, чем
тени всех других
людей,
тень влеклась за нею, как продолжение ее юбки, и обесцвечивала цветы, травы.
Загнали во двор старика, продавца красных воздушных пузырей, огромная гроздь их колебалась над его головой; потом вошел прилично одетый
человек, с подвязанной
черным платком щекою; очень сконфуженный, он, ни на кого не глядя, скрылся в глубине двора, за углом дома. Клим понял его, он тоже чувствовал себя сконфуженно и глупо. Он стоял в
тени, за грудой ящиков со стеклами для ламп, и слушал ленивенькую беседу полицейских с карманником.
По дороге везде работали
черные арестанты с непокрытой головой, прямо под солнцем, не думая прятаться в
тень. Солдаты, не спуская с них глаз, держали заряженные ружья на втором взводе. В одном месте мы застали
людей, которые ходили по болотистому дну пропасти и чего-то искали. Вандик поговорил с ними по-голландски и сказал нам, что тут накануне утонул пьяный
человек и вот теперь ищут его и не могут найти.
Время от времени я выглядывал в дверь и видел старика, сидевшего на том же месте, в одной и той же позе. Пламя костра освещало его старческое лицо. По нему прыгали красные и
черные тени. При этом освещении он казался выходцем с того света, железным
человеком, раскаленным докрасна. Китаец так ушел в свои мысли, что, казалось, совершенно забыл о нашем присутствии.
Оба они на вид имели не более как лет по тридцати, оба были одеты просто. Зарницын был невысок ростом, с розовыми щеками и живыми
черными глазами. Он смотрел немножко денди. Вязмитинов, напротив, был очень стройный молодой
человек с бледным, несколько задумчивым лицом и очень скромным симпатичным взглядом. В нем не было ни
тени дендизма. Вся его особа дышала простотой, натуральностью и сдержанностью.
В отношениях
людей всего больше было чувства подстерегающей злобы, оно было такое же застарелое, как и неизлечимая усталость мускулов.
Люди рождались с этою болезнью души, наследуя ее от отцов, и она
черною тенью сопровождала их до могилы, побуждая в течение жизни к ряду поступков, отвратительных своей бесцельной жестокостью.
Тогда все получало для меня другой смысл: и вид старых берез, блестевших с одной стороны на лунном небе своими кудрявыми ветвями, с другой — мрачно застилавших кусты и дорогу своими
черными тенями, и спокойный, пышный, равномерно, как звук, возраставший блеск пруда, и лунный блеск капель росы на цветах перед галереей, тоже кладущих поперек серой рабатки свои грациозные
тени, и звук перепела за прудом, и голос
человека с большой дороги, и тихий, чуть слышный скрип двух старых берез друг о друга, и жужжание комара над ухом под одеялом, и падение зацепившегося за ветку яблока на сухие листья, и прыжки лягушек, которые иногда добирались до ступеней террасы и как-то таинственно блестели на месяце своими зеленоватыми спинками, — все это получало для меня странный смысл — смысл слишком большой красоты и какого-то недоконченного счастия.
Юноша представлял себе, как по пыльной, мягкой дороге, устланной
чёрными тенями берёз, бесшумно шагает одинокий
человек, а на него, задумавшись, смотрят звёзды, лес и глубокая, пустая даль — в ней где-то далеко скрыт заманчивый сон.
От боли он укусил подушку и стиснул зубы, и вдруг в голове его, среди хаоса, ясно мелькнула страшная, невыносимая мысль, что такую же точно боль должны были испытывать годами, изо дня в день эти
люди, казавшиеся теперь при лунном свете
черными тенями.
А за кладбищем дымились кирпичные заводы. Густой,
черный дым большими клубами шел из-под длинных камышовых крыш, приплюснутых к земле, и лениво поднимался вверх. Небо над заводами и кладбищем было смугло, и большие
тени от клубов дыма ползли по полю и через дорогу. В дыму около крыш двигались
люди и лошади, покрытые красной пылью…
Со стен видели, как всё теснее сжималась петля врагов, как мелькают вкруг огней их
черные тени; было слышно ржание сытых лошадей, доносился звон оружия, громкий хохот, раздавались веселые песни
людей, уверенных в победе, — а что мучительнее слышать, чем смех и песни врага?
Но переступая через порог, он оглянулся — и ему показалось, что
черная тень мелькнула за рябиновым кустом; он не успел различить ее формы; но тайное предчувствие говорило ему, что или злой дух или злой
человек.
И с внезапной острой тоскою в сердце он понял, что не будет ему ни сна, ни покоя, ни радости, пока не пройдет этот проклятый,
черный, выхваченный из циферблата час. Только
тень знания о том, о чем не должно знать ни одно живое существо, стояла там в углу, и ее было достаточно, чтобы затмить свет и нагнать на
человека непроглядную тьму ужаса. Потревоженный однажды страх смерти расплывался по телу, внедрялся в кости, тянул бледную голову из каждой поры тела.
Безотраднейшая картина: горсть
людей, оторванных от света и лишенных всякой
тени надежд на лучшее будущее, тонет в холодной
черной грязи грунтовой дороги. Кругом все до ужаса безобразно: бесконечная грязь, серое небо, обезлиственные, мокрые ракиты и в растопыренных их сучьях нахохлившаяся ворона. Ветер то стонет, то злится, то воет и ревет.
Мне день и ночь покоя не дает
Мой
черный человек. За мною всюду
Как
тень он гонится. Вот и теперь
Мне кажется, он с нами сам-третей
Сидит.
Мне стало не по себе. Лампа висела сзади нас и выше,
тени наши лежали на полу, у ног. Иногда хозяин вскидывал голову вверх, желтый свет обливал ему лицо, нос удлинялся
тенью, под глаза ложились
черные пятна, — толстое лицо становилось кошмарным. Справа от нас, в стене, почти в уровень с нашими головами было окно — сквозь пыльные стекла я видел только синее небо и кучку желтых звезд, мелких, как горох. Храпел пекарь,
человек ленивый и тупой, шуршали тараканы, скреблись мыши.
И после этого опять шел дальше по улице, и его
тень бежала с ним рядом, да такая черная-пречерная, что мельник,
человек книжный и всегда готовый при случае пошевелить мозгами, думал про себя...
«Вот какая
черная тень, даже удивительно!.. На
человеке надета свитка белее муки, а
тень от нее
чернее сажи…»
Стоит Семён в
тени, осматривая
людей невидимыми глазами; на голове у него
чёрный башлык, под ним — мутное пятно лица, с плеч до ног колоколом висит омытая дождём клеёнка, любопытно скользят по ней отблески огня и, сверкая, сбегает вода. Он похож на монаха в этой одежде и бормочет, точно читая молитву...
Ночь сильно изменилась… Луда поднялась высоко над горами и освещала белые скалы, покрытые инеем лиственницы, мотавшиеся от ветра и кидавшие
черные тени. Очевидно, после полночи ударил мороз, и вся каменная площадка побелела от инея. На ней
черными пятнами выделялась группа
людей… Станочники, очевидно не ложившиеся с вечера, обсуждали что-то горячо и шумно.
Когда же
люди вновь появлялись под луной, они казались молчащими — как белые стены, как
черные тени, как вся прозрачно-мглистая ночь.
В лунном свете каждая белая фигура казалась легкою и неторопливою и не шла, а точно скользила впереди своей
черной тени, и вдруг
человек пропадал в чем-то
черном, и тогда слышался его голос.
И по морщинам старика,
Как
тени облака, слегка
Промчались
тени черных дум,
Встревоженный и быстрый ум
Вблизи предвидел много бед.
Он жил: он знал
людей и свет,
Он злом не мог быть удивлен;
Добру ж давно не верил он,
Не верил, только потому,
Что верил некогда всему!
Ночью Меркулов не спал и несколько раз выходил на улицу. На всей Стрелецкой не было ни одного огонька, и звезд было мало на весеннем затуманенном небе;
черными притаившимися
тенями стояли низенькие молчаливые дома, точно раздавленные тяготой жизни. И все, на что смотрел Меркулов: темное небо с редкими немигающими звездами, притаившиеся дома с чутко спящими
людьми, острый воздух весенней ночи, — все было полно весенних неясных обещаний. И он ожидал — трепетно и покорно.
Черная тень, спускаясь от сухого подбородка прямо на середину груди, скользила по ней угловатою, глубокою извилиной и выказывала еще резче ее худобу и впадины; но, несмотря на некоторую резкость, придаваемую чертам этого
человека его чрезмерною худобою и грубыми пятнами света и
тени, лицо его сохраняло выражение самое кроткое и тихое; даже запекшиеся, побелевшие губы дышали тем невыразимым добродушием, которое как бы просвечивалось во всей его наружности.
А раз, это было давно, когда весь институт стоял на молитве в зале, вдруг в силюльках послышался какой-то шум, потом плач и все институтки, как один
человек, увидели
тень высокой,
черной монахини, которая прошла мимо круглого окна в коридорчик верхних силюлек и, спустившись с лестницы, пропала внизу.
Белые стены, белые кресты на могилах, белые березы и
черные тени и далекая луна на небе, стоявшая как раз над монастырем, казалось теперь жили своей особой жизнью, непонятной, но близкой
человеку.
А тот в оркестре, что играл на трубе, уже носил, видимо, в себе, в своем мозгу, в своих ушах, эту огромную молчаливую
тень. Отрывистый и ломаный звук метался, и прыгал, и бежал куда-то в сторону от других — одинокий, дрожащий от ужаса, безумный. И остальные звуки точно оглядывались на него; так неловко, спотыкаясь, падая и поднимаясь, бежали они разорванной толпою, слишком громкие, слишком веселые, слишком близкие к
черным ущельям, где еще умирали, быть может, забытые и потерянные среди камней
люди.
Гримм оглянулся пугливо, как оглядываются только преступники. Какая-то
черная тень кралась между ним и отдыхавшими рейтарами; вот она ближе, это
человек, он крадется и вдруг останавливается против него.
Это был высокий, полный
человек с некрасивыми, выразительными чертами лица, сильный брюнет с
черными глазами — истый тип малоросса. Лицо его было омрачено какой-то
тенью, а высокий лоб покрыт морщинами гораздо более, чем обыкновенно бывает у
людей его лет. Одет он был в армейский мундир, но и без того, по одной осанке, можно было безошибочно узнать в нем военного.
Весь он, от края до края, куда только хватало зрение, был густо запружен всякого рода телегами, кибитками, фургонами, арбами, колымагами, около которых толпились темные и белые лошади, рогатые волы, суетились
люди, сновали во все стороны
черные, длиннополые послушники; по возам, по головам
людей и лошадей двигались
тени и полосы света, бросаемые из окон, — и все это в густых сумерках принимало самые причудливые, капризные формы: то поднятые оглобли вытягивались до неба, то на морде лошади показывались огненные глаза, то у послушника вырастали
черные крылья…
Но они не двигались и смотрели. Перед ними стоял высокий
человек, совсем незнакомый, совсем чужой, и чем-то могуче-спокойным отдалял их от себя. Был он темен и страшен, как
тень из другого мира, а по лицу его разбегалась в светлых морщинках искристая улыбка, как будто солнце играло на
черной и глубокой воде. И в костлявых больших руках он держал пухленького желтого цыпленка.