Неточные совпадения
И в самом деле, Гуд-гора курилась; по бокам ее ползали легкие струйки облаков, а на
вершине лежала
черная туча, такая
черная, что на темном небе она казалась пятном.
С трех сторон
чернели гребни утесов, отрасли Машука, на
вершине которого лежало зловещее облачко; месяц подымался на востоке; вдали серебряной бахромой сверкали снеговые горы.
Между тем чай был выпит; давно запряженные кони продрогли на снегу; месяц бледнел на западе и готов уж был погрузиться в
черные свои тучи, висящие на дальних
вершинах, как клочки разодранного занавеса; мы вышли из сакли.
Налево
чернело глубокое ущелье; за ним и впереди нас темно-синие
вершины гор, изрытые морщинами, покрытые слоями снега, рисовались на бледном небосклоне, еще сохранявшем последний отблеск зари.
То направлял он прогулку свою по плоской
вершине возвышений, в виду расстилавшихся внизу долин, по которым повсюду оставались еще большие озера от разлития воды; или же вступал в овраги, где едва начинавшие убираться листьями дерева отягчены птичьими гнездами, — оглушенный карканьем ворон, разговорами галок и граньями грачей, перекрестными летаньями, помрачавшими небо; или же спускался вниз к поемным местам и разорванным плотинам — глядеть, как с оглушительным шумом неслась повергаться вода на мельничные колеса; или же пробирался дале к пристани, откуда неслись, вместе с течью воды, первые суда, нагруженные горохом, овсом, ячменем и пшеницей; или отправлялся в поля на первые весенние работы глядеть, как свежая орань
черной полосою проходила по зелени, или же как ловкий сеятель бросал из горсти семена ровно, метко, ни зернышка не передавши на ту или другую сторону.
9-го мы думали было войти в Falsebay, но ночью проскользнули мимо и очутились миль за пятнадцать по ту сторону мыса. Исполинские скалы, почти совсем
черные от ветра, как зубцы громадной крепости, ограждают южный берег Африки. Здесь вечная борьба титанов — моря, ветров и гор, вечный прибой, почти вечные бури. Особенно хороша скала Hangklip.
Вершина ее нагибается круто к средине, а основания выдается в море.
Вершины гор состоят из песчаника, а основания из гранита.
На самой
вершине голой скалы возвышалась четырехугольная башня, вся
черная, еще крепкая, но словно разрубленная продольной трещиной.
Канцлер лукаво улыбался, а потом сам задремал; дождь стал накрапывать, я покрылся пальто, стал было засыпать… потом проснулся от прикосновения холодной воды… дождь лил, как из ведра,
черные тучи словно высекали огонь из скалистых
вершин, дальние раскаты грома пересыпались по горам.
Между ними там и сям возвышались стройные, прямые тополи с ветками, молитвенно устремленными вверх, в небо, и широко раскидывали свои мощные купообразные
вершины старые каштаны; деревья были еще пусты и
чернели голыми сучьями, но уже начинали, едва заметно для глаза, желтеть первой, пушистой, радостной зеленью.
Вскоре пикник кончился. Ночь похолодела, и от реки потянуло сыростью. Запас веселости давно истощился, и все разъезжались усталые. Недовольные, не скрывая зевоты. Ромашов опять сидел в экипаже против барышень Михиных и всю дорогу молчал. В памяти его стояли
черные спокойные деревья, и темная гора, и кровавая полоса зари над ее
вершиной, и белая фигура женщины, лежавшей в темной пахучей траве. Но все-таки сквозь искреннюю, глубокую и острую грусть он время от времени думал про самого себя патетически...
Черный ворон пролетал над
вершинами дерев, и зловещее карканье его повторялось отголосками.
Все небо было покрыто сплошными темными облаками, из которых сыпалась весенняя изморозь — не то дождь, не то снег; на почерневшей дороге поселка виднелись лужи, предвещавшие зажоры в поле; сильный ветер дул с юга, обещая гнилую оттепель; деревья обнажились от снега и беспорядочно покачивали из стороны в сторону своими намокшими голыми
вершинами; господские службы
почернели и словно ослизли.
И грозного холма вдали
Чернеет круглая
вершинаНебес на яркой синеве.
Проснулись птицы; серые московки пуховыми шариками падают с ветки на ветку, огненные клесты крошат кривыми носами шишки на
вершинах сосен, на конце сосновой лапы качается белая аполлоновка, взмахивая длинными рулевыми перьями,
черный бисерный глазок недоверчиво косится на сеть, растянутую мной.
В саду за калиткою стояла Наталья Афанасьевна
Вершина, маленькая, худенькая, темнокожая женщина, вся в
черном, чернобровая, черноглазая.
Вдруг бешеная ярость охватила Передонова. Обманули! Он свирепо ударил кулаком по столу, сорвался с места и, не прощаясь с
Вершиною, быстро пошел домой.
Вершина радостно смотрела за ним, и
черные дымные тучи быстро вылетали из ее темного рта и неслись и рвались по ветру.
Вот и теперь, когда, расставшись с Рубовским, Передонов шел мимо,
Вершина, одетая, как всегда вся в
черном, заманила его.
— Марта, принесите мой
черный платок, — сказала
Вершина, — да загляните заодно в кухню, как там пирог.
Хотя часы служили ему давно, но он и теперь, как всегда при людях, с удовольствием глянул на их большие золотые крышки. Было без двадцати минут двенадцать. Передонов решил, что можно побыть немного. Угрюмо шел он за
Вершиною по дорожкам, мимо опустелых кустов
черной и красной смородины, малины, крыжовника.
Вершина окликнула его. Она стояла за решеткою своего сада, у калитки, укутанная в большой
черный платок, и курила. Передонов не сразу признал
Вершину. В ее фигуре пригрезилось ему что-то зловещее:
черная колдунья стояла, распускала чарующий дым, ворожила, Он плюнул, зачурался.
Вершина засмеялась и спросила...
— Я хочу открыть вам правду, — бормотала
Вершина, быстро взглядывая на Передонова и опять отводя в сторону
черные глаза.
Там, далеко за холмами, стоит синяя стена
Чёрной Рамени, упираясь
вершинами мачтовых сосен в мякоть серых туч.
Горы важно задумчивы. С них на пышные зеленоватые гребни волн упали
черные тени и одевают их, как бы желая остановить единственное движение, заглушить немолчный плеск воды и вздохи пены, — все звуки, которые нарушают тайную тишину, разлитую вокруг вместе с голубым серебром сияния луны, еще скрытой за горными
вершинами.
Она о четырех углах, сто шагов по сторонам, три копья в высоту, ее средина — на двенадцати золотых колоннах в толщину человека на
вершине ее голубой купол, вся она из
черных, желтых, голубых полос шелка, пятьсот красных шнуров прикрепили ее к земле, чтобы она не поднялась в небо, четыре серебряных орла по углам ее, а под куполом, в середине палатки, на возвышении, — пятый, сам непобедимый Тимур-Гуруган, царь царей.
И над
вершинами Кавказа
Изгнанник рая пролетал:
Под ним Казбек, как грань алмаза,
Снегами вечными сиял,
И, глубоко внизу
чернея,
Как трещина, жилище змея,
Вился излучистый Дарьял,
И Терек, прыгая, как львица
С косматой гривой на хребте,
Ревел, — и горный зверь, и птица,
Кружась в лазурной высоте,
Глаголу вод его внимали...
Удавалось ли мне встретить длинную процессию ломовых извозчиков, лениво шедших с вожжами в руках подле возов, нагруженных целыми горами всякой мебели, столов, стульев, диванов турецких и нетурецких и прочим домашним скарбом, на котором, сверх всего этого, зачастую восседала, на самой
вершине воза, тщедушная кухарка, берегущая барское добро как зеницу ока; смотрел ли я на тяжело нагруженные домашнею утварью лодки, скользившие по Неве иль Фонтанке, до
Черной речки иль островов, — воза и лодки удесятерялись, усотерялись в глазах моих; казалось, все поднялось и поехало, все переселялось целыми караванами на дачу; казалось, весь Петербург грозил обратиться в пустыню, так что наконец мне стало стыдно, обидно и грустно; мне решительно некуда и незачем было ехать на дачу.
Ночь — лунная, окружают нас
чёрные тени, лес над нами молча в гору идёт, и над
вершиною гор — меж ветвей — звёзды блестят, точно птицы огненные.
Со всех сторон их окружали горы, на
вершинах которых
чернели деревни, а по склонам расстилались, словно бархатные ковры, поля, то зеленеющие хлебом, то какого-то бурого цвета и только что, видно, перед тем вспаханные.
Короткая летняя ночь быстро таяла,
чёрный сумрак лесной редел, становясь сизоватым. Впереди что-то звучно щёлкнуло, точно надломилась упругая ветвь, по лапам сосны, чуть покачнув их, переметнулась через дорогу белка, взмахнув пушистым хвостом, и тотчас же над
вершинами деревьев, тяжело шумя крыльями, пролетела большая птица — должно быть, пугач или сова.
Берег медленно уходил назад. Постепенно показывались и скрывались густые, взбирающиеся на холмы парки, дворцы, виноградники, тесные татарские деревни, белые стены дач, утонувших в волнистой зелени, а сзади голубые горы, испещренные
черными пятнами лесов, и над ними тонкие, воздушные очертания их
вершин.
Сплошная завеса снега разорвалась в вышине, и оттуда, как-то угрожающе близко, точно в круглое окно, глядел на нас огромный утес,
черный, тяжелый, опушенный снегом, с лиственницами на
вершине.
Твой луч осеребрил увядшие равнины,
И дремлющий залив, и
чёрных скал
вершины.
Туман встаёт на дне стремнин,
Среди полуночной прохлады
Сильнее пахнет дикий тмин,
Гремят слышнее водопады.
Как ослепительна луна!
Как гор очерчены
вершины!
В сребристом сумраке видна
Внизу Байдарская долина.
Над нами светят небеса,
Чернеет бездна перед нами,
Дрожит блестящая роса
На листьях крупными слезами…
Из-за гор показался край полного месяца в темно-синем, чистом небе, и сквозь необыкновенно прозрачный воздух на золотистом диске этого месяца отчетливо и резко вырисовывались
черные ветви молодых деревьев на той
вершине, из-за которой он прорезывался.
Еще поговорил Егор Сергеич, рассказал про бакинские огни, про высокие горы, со снежными, никогда не таявшими
вершинами; про моря Каспийское и
Черное. Рассказы его были занимательны. Дуня заслушалась их, но другие не того ждали от араратского посланника. Ждали они известий о том, что было в последние годы за Кавказом, среди тамошних Божьих людей.
Направо далеко видна степь, над нею тихо горят звезды — и все таинственно, бесконечно далеко, точно смотришь в глубокую пропасть; а налево над степью навалились одна на другую тяжелые грозовые тучи,
черные, как сажа; края их освещены луной, и кажется, что там горы с белым снегом на
вершинах, темные леса, море; вспыхивает молния, доносится тихий гром, и кажется, что в горах идет сражение…
Мы вышли на палубу. Светало. Тусклые, серые волны мрачно и медленно вздымались, водная гладь казалась выпуклою. По ту сторону озера нежно голубели далекие горы. На пристани, к которой мы подплывали, еще горели огни, а кругом к берегу теснились заросшие лесом горы, мрачные, как тоска. В отрогах и на
вершинах белел снег.
Черные горы эти казались густо закопченными, и боры на них — шершавою, взлохмаченною сажею, какая бывает в долго не чищенных печных трубах. Было удивительно, как черны эти горы и боры.
Левее струится из мрачной дали прямо на Нейгаузен дорога рижская, еще левее
чернеет цепь гор гангофских, между которыми поднимает обнаженное чело свое, как владыка народа перед величеством Бога, царь этих мест Муннамегги (Яйцо-гора), наблюдающий, в протяжении с лишком на сто верст, рубеж России от Мариенбурга, через Печоры, до Чудского озера и накрест свою область от Нейгаузена, через возвышения Оденпе и Сагница, до
вершины гуммельсгофской.
Казенный двор нам уж знаком. В том самом отделении
черной избы, где содержались сначала Матифас, переводчик князя Лукомского, и потом Марфа-посадница, заключили Антона. Вчера свободен, с новыми залогами любви и дружбы, почти на
вершине счастия, а нынче в цепях, лишен всякой надежды, ждал одной смерти, как отрады. Он просил исследовать дело о болезни царевича — ему отказано; злодеяние его, кричали, ясно как день.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало и над
вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось
черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти
черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Вершины и леса, в конце августа еще бывшие зелеными островами между
черными полями озимей и жнивами, стали золотистыми и ярко-красными островами посреди ярко-зеленых озимей.