Неточные совпадения
С неба изливался голубой пламень, раскаляя ослепительно золото
ризы, затканной
черными крестами; стая белых голубей, кружась, возносилась в голубую бездонность.
Блестели золотые, серебряные венчики на иконах и опаловые слезы жемчуга
риз. У стены — старинная кровать карельской березы, украшенная бронзой, такие же четыре стула стояли посреди комнаты вокруг стола. Около двери, в темноватом углу, — большой шкаф, с полок его, сквозь стекло, Самгин видел ковши, братины, бокалы и
черные кирпичи книг, переплетенных в кожу. Во всем этом было нечто внушительное.
В прекрасный зимний день Мощинского хоронили. За гробом шли старик отец и несколько аристократических господ и дам, начальство гимназии, много горожан и учеников. Сестры Линдгорст с отцом и матерью тоже были в процессии. Два ксендза в белых
ризах поверх
черных сутан пели по — латыни похоронные песни, холодный ветер разносил их высокие голоса и шевелил полотнища хоругвей, а над толпой, на руках товарищей, в гробу виднелось бледное лицо с закрытыми глазами, прекрасное, неразгаданное и важное.
Мастер, стоя пред широкой низенькой печью, со вмазанными в нее тремя котлами, помешивал в них длинной
черной мешалкой и, вынимая ее, смотрел, как стекают с конца цветные капли. Жарко горел огонь, отражаясь на подоле кожаного передника, пестрого, как
риза попа. Шипела в котлах окрашенная вода, едкий пар густым облаком тянулся к двери, по двору носился сухой поземок.
Сей новый Леандр, дабы наслаждаться веселием ежедневно в объятиях своей любовницы, едва ночь покрывала
черным покровом все зримое, выходил тихо из своей кельи и, совлекая свои
ризы, преплывал озеро до противустоящего берега, где восприемлем был в объятия своей любезной.
И, кланяясь
черной земле, пышно одетой в узорчатую
ризу трав, она говорит о том, как однажды бог, во гневе на людей, залил землю водою и потопил все живое.
Принесли Хряпова на кладбище и зарыли его; поп Александр торопливо снял
ризу, оделся в
чёрное, поглядел на всех исподлобья огромными глазами, нахлобучил до ушей измятую шляпу, быстро пошёл между могил, и походка его напомнила Матвею Савельеву торопливый полёт испуганной птицы.
Когда она напевала эту песнь — её
чёрные, добрые глазки блестели мелкими, как жемчужинки на
ризе иконы, слезами.
Кожемякину стало немного жалко старика, он вздохнул и снова осмотрел комнату, тесно заставленную сундуками и комодами. Блестели две горки, битком набитые серебром: грудами чайных и столовых ложек, связанных верёвочками и лентами, десятками подстаканников, бокалов с
чернью, золочёных рюмок. На комодах стояли подсвечники, канделябры, несколько самоваров, а весь передний угол был густо завешан иконами в
ризах; комната напоминала лавку старьёвщика.
В субботу Илья стоял со стариком на церковной паперти, рядом с нищими, между двух дверей. Когда отворялась наружная дверь, Илью обдавало морозным воздухом с улицы, у него зябли ноги, и он тихонько топал ими по каменному полу. Сквозь стёкла двери он видел, как огни свечей, сливаясь в красивые узоры трепетно живых точек золота, освещали металл
риз,
чёрные головы людей, лики икон, красивую резьбу иконостаса.
День похорон был облачен и хмур. В туче густой пыли за гробом Игната Гордеева
черной массой текла огромная толпа народа; сверкало золото
риз духовенства, глухой шум ее медленного движения сливался с торжественной музыкой хора архиерейских певчих. Фому толкали и сзади и с боков; он шел, ничего не видя, кроме седой головы отца, и заунывное пение отдавалось в груди его тоскливым эхом. А Маякин, идя рядом с ним, назойливо и неустанно шептал ему в уши...
«Царица небесная, святителю отче Миколае, воздержания учителю», — вспомнил он вчерашние молебны и образ с
черным ликом в золотой
ризе и свечи, которые он продавал к этому образу и которые тотчас приносили ему назад, и которые он, чуть обгоревшие, прятал в ящик.
Собор внутри был полон таинственной, тяжелой тьмы, благодаря которой стрельчатые узкие окна казались синими, а купол уходил бесконечно в вышину. Пять-шесть свечей горело перед иконами алтаря, не освещая
черных старинных ликов и лишь чуть поблескивая на
ризах и на острых концах золотых сияний. Пахло ладаном, свечной гарью и еще той особенной холодной, подвальной сыростью древнего храма, которая всегда напоминает о смерти.
Приближался шедший впереди подросток лет четырнадцати, в
черном суконном кафтанчике, с двумя полотенцами, перевязанными крестом через оба плеча. В руках на большой батистовой пелене нес он благословенную икону в золотой
ризе, ярко горевшей под лучами полуденного солнца.
Аналой был поставлен у переднего угла, занятого
черного дерева киотом, помещенным на угольнике и заключавшим в себе множество образов, иные в богатых серебряных и золотых
ризах, а иные и ценнее того своею древностью и без окладов.
Ополченцы и те, которые были в деревне, и те, котóрые работали на батарее, побросав лопаты, побежали навстречу церковному шествию. За батальоном, шедшим по пыльной дороге, шли в
ризах священники, один старичок в клобуке с причтом и певчими. За ними солдаты и офицеры несли большую, с
черным ликом в окладе, икону. Это была икона, вывезенная из Смоленска и с того времени возимая за армией. За иконой, кругом ее, впереди ее, со всех сторон шли, бежали и кланялись в землю с обнаженными головами толпы военных.
В короткий перерыв между обедней и отпеванием, когда о. Василий переоблачался в
черную бархатную
ризу, дьякон причмокнул губами и сказал...
— Против твоей воли Он спасет и помилует тебя и обратит тебя к Себе, потому что в Нем одном и истина и успокоение, — сказала она дрожащим от волнения голосом, с торжественным жестом держа в обеих руках перед братом овальный старинный образок Спасителя с
черным ликом в серебряной
ризе на серебряной цепочке мелкой работы.