Неточные совпадения
Бархатка эта была прелесть, и
дома, глядя в зеркало
на свою
шею, Кити чувствовала, что эта бархатка говорила.
— А эта женщина, — перебил его Николай Левин, указывая
на нее, — моя подруга жизни, Марья Николаевна. Я взял ее из
дома, — и он дернулся
шеей, говоря это. — Но люблю ее и уважаю и всех, кто меня хочет знать, — прибавил он, возвышая голос и хмурясь, — прошу любить и уважать ее. Она всё равно что моя жена, всё равно. Так вот, ты знаешь, с кем имеешь дело. И если думаешь, что ты унизишься, так вот Бог, а вот порог.
Первое лицо, встретившее Анну
дома, был сын. Он выскочил к ней по лестнице, несмотря
на крик гувернантки, и с отчаянным восторгом кричал: «Мама, мама!» Добежав до нее, он повис ей
на шее.
Почти месяц после того, как мы переехали в Москву, я сидел
на верху бабушкиного
дома, за большим столом и писал; напротив меня сидел рисовальный учитель и окончательно поправлял нарисованную черным карандашом головку какого-то турка в чалме. Володя, вытянув
шею, стоял сзади учителя и смотрел ему через плечо. Головка эта была первое произведение Володи черным карандашом и нынче же, в день ангела бабушки, должна была быть поднесена ей.
Она работала
на сестру день и ночь, была в
доме вместо кухарки и прачки и, кроме того,
шила на продажу, даже полы мыть нанималась, и все сестре отдавала.
«Уж не несчастье ли какое у нас
дома?» — подумал Аркадий и, торопливо взбежав по лестнице, разом отворил дверь. Вид Базарова тотчас его успокоил, хотя более опытный глаз, вероятно, открыл бы в энергической по-прежнему, но осунувшейся фигуре нежданного гостя признаки внутреннего волнения. С пыльною шинелью
на плечах, с картузом
на голове, сидел он
на оконнице; он не поднялся и тогда, когда Аркадий бросился с шумными восклицаниями к нему
на шею.
В день, когда царь переезжал из Петровского дворца в Кремль, Москва напряженно притихла. Народ ее плотно прижали к стенам
домов двумя линиями солдат и двумя рядами охраны, созданной из отборно верноподданных обывателей. Солдаты были непоколебимо стойкие, точно выкованы из железа, а охранники, в большинстве, — благообразные, бородатые люди с очень широкими спинами. Стоя плечо в плечо друг с другом, они ворочали тугими
шеями, посматривая
на людей сзади себя подозрительно и строго.
Дома, едва он успел раздеться, вбежала Дуняша и, обняв за
шею, молча ткнулась лицом в грудь его, — он пошатнулся, положил руку
на голову,
на плечо ей, пытаясь осторожно оттолкнуть, и, усмехаясь, подумал...
Дома она обнаружила и в словах и во всем, что делалось ею, нервную торопливость и раздражение, сгибала
шею, как птица, когда она прячет голову под крыло, и, глядя не
на Самгина, а куда-то под мышку себе, говорила...
Раиса. Мы этого башмачника
на весь
дом шить башмаки заставим, он нам и будет письма переносить.
Там сидит, наклоненная над шитьем, бодрая, хорошенькая головка и
шьет прилежно, несмотря
на жар и всех одолевающую дремоту. Она одна бодрствует в
доме и, может быть, сторожит знакомые шаги…
В
доме тянулась бесконечная анфилада обитых штофом комнат; темные тяжелые резные шкафы, с старым фарфором и серебром, как саркофаги, стояли по стенам с тяжелыми же диванами и стульями рококо, богатыми, но жесткими, без комфорта. Швейцар походил
на Нептуна; лакеи пожилые и молчаливые, женщины в темных платьях и чепцах. Экипаж высокий, с шелковой бахромой, лошади старые, породистые, с длинными
шеями и спинами, с побелевшими от старости губами, при езде крупно кивающие головой.
Женитьба
на Антониде Ивановне была одним из следствий этого увлечения тайниками народной жизни: Половодову понравились ее наливные плечи, ее белая
шея, и Антонида Ивановна пошла в pendant к только что отделанному
дому с его расписными потолками и синими петухами.
У меня и теперь
на шее дома два птенца сидят, даже сегодня меня задержали.
Святейший отец, верите ли: влюбил в себя благороднейшую из девиц, хорошего
дома, с состоянием, дочь прежнего начальника своего, храброго полковника, заслуженного, имевшего Анну с мечами
на шее, компрометировал девушку предложением руки, теперь она здесь, теперь она сирота, его невеста, а он,
на глазах ее, к одной здешней обольстительнице ходит.
Ася (собственное имя ее было Анна, но Гагин называл ее Асей, и уж вы позвольте мне ее так называть) — Ася отправилась в
дом и скоро вернулась вместе с хозяйкой. Они вдвоем несли большой поднос с горшком молока, тарелками, ложками, сахаром, ягодами, хлебом. Мы уселись и принялись за ужин. Ася сняла шляпу; ее черные волосы, остриженные и причесанные, как у мальчика, падали крупными завитками
на шею и уши. Сначала она дичилась меня; но Гагин сказал ей...
Они уходят в соседнюю комнату, где стоит большой стол, уставленный закусками и выпивкой. Приходят, прикладываются, и опять — к дамам или в соседнюю комнату, — там
на двух столах степенная игра в преферанс и
на одном в «стуколку». Преферансисты — пожилые купцы, два солидных чиновника — один с «Анной в петлице» — и сам хозяин
дома, в долгополом сюртуке с золотой медалью
на ленте
на красной
шее, вырастающей из глухого синего бархатного жилета.
Вахрушку выпроводили с мельницы в три
шеи. Очутившись опять
на дороге в Суслон, старик долго чесал затылок, ругался в пространство и, наконец, решил, что так как во всем виноват Галактион благодаря его проклятой дешевке, то он и должен выручать. Вахрушка заявился в писарский
дом весь окровавленный и заявил...
— Мамынька, что же это такое? — взмолился Петр Васильич. — Я ведь, пожалуй, и
шею искостыляю, коли
на то пошло. Кто у нас в
дому хозяин?..
…Письмо из Тобольска. Вскрываю и бросаюсь
на шею Казимирскому. Он просто чуть не упал. «Что такое?» — Бобрищев-Пушкин освобожден!!!..Понимаешь ли ты, как я обниму нашего гомеопата в
доме Бронникова?…
— А за то, что нынче девки не в моде. Право, посмотришь, свет-то навыворот пошел. Бывало, в
домах ли где, в собраниях ли каких, видишь, все-то кавалеры с девушками, с барышнями, а барышни с кавалерами, и таково-то славно, таково-то весело и пристойно. Парка парку себе отыскивает. А нынче уж нет! Все пошло как-то таранты
на вон. Все мужчины, как идолы какие оглашенные, все только около замужних женщин так и вертятся, так и кривляются, как пауки; а те тоже чи-чи-чи! да га-га-га! Сами
на шею и вешаются.
Мать, в свою очередь, пересказывала моему отцу речи Александры Ивановны, состоявшие в том, что Прасковью Ивановну за богатство все уважают, что даже всякий новый губернатор приезжает с ней знакомиться; что сама Прасковья Ивановна никого не уважает и не любит; что она своими гостями или забавляется, или ругает их в глаза; что она для своего покоя и удовольствия не входит ни в какие хозяйственные дела, ни в свои, ни в крестьянские, а все предоставила своему поверенному Михайлушке, который от крестьян пользуется и наживает большие деньги, а дворню и лакейство до того избаловал, что вот как они и с нами, будущими наследниками, поступили; что Прасковья Ивановна большая странница, терпеть не может попов и монахов, и нищим никому копеечки не подаст; молится богу по капризу, когда ей захочется, — а не захочется, то и середи обедни из церкви уйдет; что священника и причет содержит она очень богато, а никого из них к себе в
дом не пускает, кроме попа с крестом, и то в самые большие праздники; что первое ее удовольствие летом — сад, за которым она ходит, как садовник, а зимою любит она петь песни, слушать, как их поют, читать книжки или играть в карты; что Прасковья Ивановна ее, сироту, не любит, никогда не ласкает и денег не дает ни копейки, хотя позволяет выписывать из города или покупать у разносчиков все, что Александре Ивановне вздумается; что сколько ни просили ее посторонние почтенные люди, чтоб она своей внучке-сиротке что-нибудь при жизни назначила, для того чтоб она могла жениха найти, Прасковья Ивановна и слышать не хотела и отвечала, что Багровы родную племянницу не бросят без куска хлеба и что лучше век оставаться в девках, чем навязать себе
на шею мужа, который из денег женился бы
на ней,
на рябой кукушке, да после и вымещал бы ей за то.
Благословил он, рыдая,
Дом, и семейство, и слуг,
Пыль отряхнул у порога,
С
шеи торжественно снял
Образ распятого Бога
И, покрестившись, сказал:
— Днесь я со всем примирился,
Что потерпел
на веку!..
— Вот — почему! — заговорил доктор быстро и неровно. — Вы исчезли из
дому за час до ареста Николая. Вы уехали
на завод, где вас знают как тетку учительницы. После вашего приезда
на заводе явились вредные листки. Все это захлестывается в петлю вокруг вашей
шеи.
Они медленно, неудержимо пропахали сквозь толпу — и ясно, будь вместо нас
на пути у них стена, дерево,
дом — они все так же, не останавливаясь, пропахали бы сквозь стену, дерево,
дом. Вот — они уже
на середине проспекта. Свинтившись под руку — растянулись в цепь, лицом к нам. И мы — напряженный, ощетинившийся головами комок — ждем.
Шеи гусино вытянуты. Тучи. Ветер свистит.
— Я двадцать рублей, по крайней мере, издержал, а через полгода только один урок в купеческом
доме получил, да и то случайно. Двадцать рублей в месяц зарабатываю, да вдобавок поучения по поводу разврата, обуявшего молодое поколение, выслушиваю. А в летнее время
на шее у отца с матерью живу, благо ехать к ним недалеко. А им и самим жить нечем.
Шить сама платье не взялась, а отыскала у казначейши крепостную портниху, уговорила ее работать у них
на дому, посадила в свою комнату и следила за каждым ее стежком.
Третий — и тоже очень хороший
дом — был у предводителя, добивавшегося Анны
на шею.
— Какое горе?
Дома у тебя все обстоит благополучно: это я знаю из писем, которыми матушка твоя угощает меня ежемесячно; в службе уж ничего не может быть хуже того, что было; подчиненного
на шею посадили: это последнее дело. Ты говоришь, что ты здоров, денег не потерял, не проиграл… вот что важно, а с прочим со всем легко справиться; там следует вздор, любовь, я думаю…
Часто, глядя
на нее, когда она, улыбающаяся, румяная от зимнего холоду, счастливая сознанием своей красоты, возвращалась с визитов и, сняв шляпу, подходила осмотреться в зеркало, или, шумя пышным бальным открытым платьем, стыдясь и вместе гордясь перед слугами, проходила в карету, или
дома, когда у нас бывали маленькие вечера, в закрытом шелковом платье и каких-то тонких кружевах около нежной
шеи, сияла
на все стороны однообразной, но красивой улыбкой, — я думал, глядя
на нее: что бы сказали те, которые восхищались ей, ежели б видели ее такою, как я видел ее, когда она, по вечерам оставаясь
дома, после двенадцати часов дожидаясь мужа из клуба, в каком-нибудь капоте, с нечесаными волосами, как тень ходила по слабо освещенным комнатам.
Отобедав, он еще часов с пяти занялся своим туалетом и издержал несколько умывальников воды для обмывания рук,
шеи и лица, причем фыркал и откашливался
на весь
дом; затем вычистил себе угольным порошком зубы и слегка тронул черным фиксатуаром свой алякок, усы и бакенбарды.
— Не смей!.. — ревел
на весь
дом Ченцов и выстрелил в жену уж дробью, причем несколько дробинок попало в
шею Катрин. Она вскрикнула от боли и упала
на пол.
На ее же
шее висела сестра Саши, неудачно вышедшая замуж за пьяного мастерового, который бил ее и выгонял из
дома.
Выйдя из ворот, он видит: впереди,
домов за десяток,
на пустынной улице стоят две женщины, одна — с вёдрами воды
на плечах, другая — с узлом подмышкой; поравнявшись с ними, он слышит их мирную беседу: баба с вёдрами, изгибая
шею, переводит коромысло с плеча
на плечо и, вздохнув, говорит...
Сила Андроныч был
дома и с любопытством рассматривал гостя, который был известен в Белоглинском заводе под именем Пашки Косякова, или просто «ратник»; старик слышал кое-что о семейной жизни Нюши и крепко недолюбливал его, но человек пришел в гости — не гнать же его в
шею. Косяков посидел, поговорил, а потом
на прощанье усиленно просил пожаловать в гости к себе.
— Я удивляюсь, я давно удивляюсь, отчего меня до сих пор не посадили в сумасшедший
дом? Почему
на мне этот сюртук, а не горячечная рубаха? Я верю еще в правду, в добро, я дурак-идеалист, а разве в наше время это не сумасшествие? И как мне отвечают
на мою правду,
на мое честное отношение? В меня чуть не бросают камнями и ездят
на мне верхом. И даже близкие родные стараются только ездить
на моей
шее, черт бы побрал меня, старика болвана…
И так много лет набивала она бездонную, неустанно жевавшую пасть, он пожирал плоды ее трудов, ее кровь и жизнь, голова его росла и становилась всё более страшной, похожая
на шар, готовый оторваться от бессильной, тонкой
шеи и улететь, задевая за углы
домов, лениво покачиваясь с боку
на бок.
Оказались старые сослуживцы и знакомые по Московскому артистическому кружку — и я
дома. Песоцкий взял тетрадку, возвращенную Никольским, и, указывая мне, вычеркнул всю сцену первого акта и значительно сократил сцену во втором акте, оставив только самую эффектную суть. Суфлер повторил вымарки в писаной пьесе и передал мне роль, которой осталось странички полторы только во втором акте. Ремарка такая: Роллер вбегает без шляпы, в одной рубахе, изорванной в клочья, везде сквозит тело,
на шее — веревочная петля.
Полина. Да, правда твоя! Не попадись и мне Василий Николаич, кажется, рада бы первому встречному
на шею броситься: хоть бы плохенький какой, только бы из беды выручил, из
дому взял. (Смеется.)
Евсей часто бывал в одном
доме, где жили доктор и журналист, за которыми он должен был следить. У доктора служила кормилица Маша, полная и круглая женщина с весёлым взглядом голубых глаз. Она была ласкова, говорила быстро, а иные слова растягивала, точно пела их. Чисто одетая в белый или голубой сарафан, с бусами
на голой
шее, пышногрудая, сытая, здоровая, она нравилась Евсею.
За ним, подпрыгивая и вертя
шеями, катились по мостовой какие-то тёмные и серые растрёпанные люди, они поднимали головы и руки кверху, глядя в окна
домов, наскакивали
на тротуары, сбивали шапки с прохожих, снова подбегали к Мельникову и кричали, свистели, хватались друг за друга, свиваясь в кучу, а Мельников, размахивая флагом, охал и гудел, точно большой колокол.
Живя здесь, я реже попадался
на глаза отцу и его гостям, и мне казалось, что если я живу не в настоящей комнате и не каждый день хожу в
дом обедать, то слова отца, что я живу у него
на шее, звучат уже как будто не так обидно.
Опачкавши лицо и
шею, он стал облачаться в какой-то необыкновенный, ни с чем не сообразный костюм, какого Тетка никогда не видала раньше ни в
домах, ни
на улице.
Он не слышал, что ему сказали, попятился назад и не заметил, как очутился
на улице. Ненависть к фон Корену и беспокойство — все исчезло из души. Идя домой, он неловко размахивал правой рукой и внимательно смотрел себе под ноги, стараясь идти по гладкому.
Дома, в кабинете, он, потирая руки и угловато поводя плечами и
шеей, как будто ему было тесно в пиджаке и сорочке, прошелся из угла в угол, потом зажег свечу и сел за стол…
Она была воспитана по-старинному, т. е. окружена мамушками, нянюшками, подружками и сенными девушками,
шила золотом и не знала грамоты; отец ее, несмотря
на отвращение свое от всего заморского, не мог противиться ее желанию учиться пляскам немецким у пленного шведского офицера, живущего в их
доме.
Когда выходил царь из
дома Ливанского малыми южными дверями, стал
на его пути некто в желтой кожаной одежде, приземистый, широкоплечий человек с темно-красным сумрачным лицом, с черною густою бородою, с воловьей
шеей и с суровым взглядом из-под косматых черных бровей. Это был главный жрец капища Молоха. Он произнес только одно слово умоляющим голосом...
Не успела она проговорить свое обещанье, как дети, слушавшие сначала очень внимательно, бросились со всех ног осаждать ее; кто цеплялся за ее платье, кто усиливался влезть
на ее колена, кто успел обхватить ее
шею и осыпал лицо поцелуями; осада сопровождалась такими шумными овациями, такими криками радости, что мисс Бликс вошла в одну дверь, в другую вбежала молодая швейцарка, приглашенная в
дом как учительница музыки для старшей дочери; за ними показалась кормилица, державшая новорожденного, укутанного в одеяло с ниспадавшими до полу кружевными обшивками.
— А я приказываю сказать, — перебил Павел, — что его не велено пускать, — слышишь ли? — а если не пойдет, так вытолкать его в
шею! Кто хочет с ним видеться, так могут найти место в поле,
на улице, у него в спальне, только не в моем
доме.
Прибыв в деревню, я располагал всем устройством до последнего: назначал квартиры для ожидаемых гостей, снабжал всем необходимым, в
доме также до последнего хлопотал: а моя миленькая Анисья Ивановна, что называется, и пальцем ни до чего не дотронулась. Лежала себе со всею нежностью
на роскошной постели, а перед нею девки
шили ей новое платье для балу. Досадно мне было
на такое ее равнодушие; но по нежности чувств моих, еще несколько к ней питаемых, извинял ее.
Хмурое небо молча смотрело
на грязный двор и
на чистенького человека с острой седой бородкой, ходившего по земле, что-то измеряя своими шагами и острыми глазками.
На крыше старого
дома сидела ворона и торжественно каркала, вытягивая
шею и покачиваясь.