Неточные совпадения
Но Самгин уже
понял: испуган он именно тем, что не оскорблен предложением быть
шпионом. Это очень смутило его, и это хотелось забыть.
— Ничего подобного я не предлагал! — обиженно воскликнул офицер. — Я
понимаю, с кем говорю. Что за мысль! Что такое
шпион? При каждом посольстве есть военный агент, вы его назовете
шпионом? Поэму Мицкевича «Конрад Валленрод» — читали? — торопливо говорил он. — Я вам не предлагаю платной службы; я говорю о вашем сотрудничестве добровольном, идейном.
— Вы даже не
понимаете, я вижу, как это оскорбительно! Осмелились бы вы глядеть на меня этими «жадными» глазами, если б около меня был зоркий муж, заботливый отец, строгий брат? Нет, вы не гонялись бы за мной, не дулись бы на меня по целым дням без причины, не подсматривали бы, как
шпион, и не посягали бы на мой покой и свободу! Скажите, чем я подала вам повод смотреть на меня иначе, нежели как бы смотрели вы на всякую другую, хорошо защищенную женщину?
Никто не
понимал события, никто не мог объяснить его, оно встало перед людьми огромной загадкой и пугало их.
Шпионы с утра до вечера торчали на местах своих свиданий, читали газеты, толклись в канцелярии охраны, спорили и тесно жались друг к другу, пили водку и нетерпеливо ждали чего-то.
Веков, вздрогнув, убежал за ним. Евсей закрыл глаза и, во тьме, старался
понять смысл сказанного. Он легко представил себе массу народа, идущего по улицам крестным ходом, но не
понимал — зачем войска стреляли, и не верил в это. Волнение людей захватывало его, было неловко, тревожно, хотелось суетиться вместе с ними, но, не решаясь подойти к знакомым
шпионам, он подвигался всё глубже в угол.
—
Понимаешь, — иду бульваром, вижу — толпа, в середине оратор, ну, я подошёл, стою, слушаю. Говорит он этак, знаешь, совсем без стеснения, я на всякий случай и спросил соседа: кто это такой умница? Знакомое, говорю, лицо — не знаете вы фамилии его? Фамилия — Зимин. И только это он назвал фамилию, вдруг какие-то двое цап меня под руки. «Господа, —
шпион!» Я слова сказать не успел. Вижу себя в центре, и этакая тишина вокруг, а глаза у всех — как шилья… Пропал, думаю…
Евсею казалось, что даже слова его пропитаны гнилым запахом;
понимая всё, что говорил
шпион, он чувствовал, что эта речь не стирает, не может стереть в его мозгу тёмных дней праздника смерти.
Он плохо
понимал, когда
шпионы занимаются своими делами, ему казалось, что большую часть дня они проводят в трактирах, а на разведки посылают таких скромных людей, как он.
Взглянув на эту катавасию, сейчас же можно было
понять, что Рогожин нападает, a Gigot от него спасается: Рогожин, делая аршинные шаги и сверкая глазами, хрипел: «
Шпион!
шпион!» a Gigot, весь красный, катился вперед, как шар, и орал отчаянным голосом: «Исво-о-ощи-к!»
Дьячок только в кузнице немного опомнился и
понял, что Гарусов принял его за «шпына», то есть за подосланного игуменом Моисеем
шпиона, а его жалобы на игумена — за прелестные речи, чтобы отвести глаза.
— И о чем тут разговаривать долго, я не
понимаю. Мальчишку поймали с поличным. Ясно, как день, он шпионил за нами. Да и видно по всему, что он переодетый барчонок: ишь руки y него какие нежные, без единой мозоли, барчонок и есть, видать сразу. Много их развелось, таких барчат-шпионов, которые помогают на каждом шагу проклятым русским. Ну, a раз
шпион — y нас суд короткий: расстрелять и баста.
А газеты ежедневно требуют новых войск и новой крови, и я все менее
понимаю, что это значит. Вчера я читал одну очень подозрительную статью, где доказывается, что среди народа много
шпионов, предателей и изменников, что нужно быть осторожным и внимательным и что гнев народа сам найдет виновных. Каких виновных, в чем? Когда я ехал с вокзала в трамвае, я слышал странный разговор, вероятно, по этому поводу...
И Владимир и Густав померяли друг друга взглядом; связи русского с Паткулем поняты Траутфеттером, и мысль о них возмутила было душу последнего; но другая мысль, что новый знакомец его сделался
шпионом из любви к отечеству, и благородный взгляд Владимира заставили его с ним помириться. Оба
поняли друг друга и единодушно пожали друг другу руки.
Графиня вспыхнула, она
поняла, что окружена
шпионами, но не потупила глаз и спокойно ответила...
— Не
понимаешь? — кричал князь, — а я
понимаю! Французский
шпион, Бонапартов раб,
шпион, вон из моего дома — вон, я говорю! — И он захлопнул дверь.
Люди уже
понимают жалкую низость
шпиона, палача, начинают
понимать это отношение к жандарму, полицейскому, даже отчасти к военному, но еще не
понимают этого по отношению к судье, сенатору, министру, монарху, руководителю, участнику революции. А между тем дело сенатора, министра, монарха, руководителя партии точно так же низко, несвойственно человеческой природе, гадко, даже хуже дела палача,
шпиона, тем, что оно, будучи таким же, как и дело палача,
шпиона, прикрыто лицемерием.
Поймите, что люди, занятые тем, чтобы устраивать жизнь других людей, начиная с монархов, президентов, министров и кончая
шпионами, палачами, так же как и членов и руководителей партий, диктаторов, представляют из себя не нечто высокое, как думают теперь многие, но, напротив, людей жалких, глубоко заблуждающихся, занятых не только невозможным и глупым, но одним из самых гадких дел, какие может избрать человек.