Неточные совпадения
Очи-то ясные,
Щеки-то красные,
Пухлые
руки как сахар белы,
Да на ногах — кандалы!
Щеки рдели румянцем, глаза блестели, маленькие белые
руки, высовываясь из манжет кофты, играли, перевивая его, углом одеяла.
И она не могла не ответить улыбкой — не словам, а влюбленным глазам его. Она взяла его
руку и гладила ею себя по похолодевшим
щекам и обстриженным волосам.
Она, не выпуская
руки его, вошла в гостиную. Княгиня, увидав их, задышала часто и тотчас же заплакала и тотчас же засмеялась и таким энергическим шагом, какого не ждал Левин, подбежала к ним и, обняв голову Левину, поцеловала его и обмочила его
щеки слезами.
— Тебе бы так мучительно было одному, — сказала она и, подняв высоко
руки, которые закрывали ее покрасневшие от удовольствия
щеки, свернула на затылке косы и зашпилила их. — Нет, — продолжала она, — она не знала… Я, к счастию, научилась многому в Содене.
«Это значит, — отвечала она, сажая меня на скамью и обвив мой стан
руками, — это значит, что я тебя люблю…» И
щека ее прижалась к моей, и я почувствовал на лице моем ее пламенное дыхание.
Ей стало лучше; она хотела освободиться от моей
руки, но я еще крепче обвил ее нежный, мягкий стан; моя
щека почти касалась ее
щеки; от нее веяло пламенем.
Она выдернула свою
руку из моей, и
щеки ее запылали.
Григорий Александрович наряжал ее, как куколку, холил и лелеял; и она у нас так похорошела, что чудо; с лица и с
рук сошел загар, румянец разыгрался на
щеках…
В эту минуту я встретил ее глаза: в них бегали слезы;
рука ее, опираясь на мою, дрожала;
щеки пылали; ей было жаль меня! Сострадание — чувство, которому покоряются так легко все женщины, — впустило свои когти в ее неопытное сердце. Во все время прогулки она была рассеянна, ни с кем не кокетничала, — а это великий признак!
Итак, отдавши нужные приказания еще с вечера, проснувшись поутру очень рано, вымывшись, вытершись с ног до головы мокрою губкой, что делалось только по воскресным дням, — а в тот день случись воскресенье, — выбрившись таким образом, что
щеки сделались настоящий атлас в рассуждении гладкости и лоска, надевши фрак брусничного цвета с искрой и потом шинель на больших медведях, он сошел с лестницы, поддерживаемый под
руку то с одной, то с другой стороны трактирным слугою, и сел в бричку.
Эта предосторожность была весьма у места, потому что Ноздрев размахнулся
рукой… и очень бы могло статься, что одна из приятных и полных
щек нашего героя покрылась бы несмываемым бесчестием; но, счастливо отведши удар, он схватил Ноздрева за обе задорные его
руки и держал его крепко.
Не откладывая, принялся он немедленно за туалет, отпер свою шкатулку, налил в стакан горячей воды, вынул щетку и мыло и расположился бриться, чему, впрочем, давно была пора и время, потому что, пощупав бороду
рукою и взглянув в зеркало, он уже произнес: «Эк какие пошли писать леса!» И в самом деле, леса не леса, а по всей
щеке и подбородку высыпал довольно густой посев.
Стремит Онегин? Вы заране
Уж угадали; точно так:
Примчался к ней, к своей Татьяне,
Мой неисправленный чудак.
Идет, на мертвеца похожий.
Нет ни одной души в прихожей.
Он в залу; дальше: никого.
Дверь отворил он. Что ж его
С такою силой поражает?
Княгиня перед ним, одна,
Сидит, не убрана, бледна,
Письмо какое-то читает
И тихо слезы льет рекой,
Опершись на
руку щекой.
Ее волосы сдвинулись в беспорядке; у шеи расстегнулась пуговица, открыв белую ямку; раскинувшаяся юбка обнажала колени; ресницы спали на
щеке, в тени нежного, выпуклого виска, полузакрытого темной прядью; мизинец правой
руки, бывшей под головой, пригибался к затылку.
Она прижалась
щекой к стеклу, закрыла глаза и тихо погладила зеркало
рукой там, где приходилось ее отражение.
Амалия Ивановна не снесла и тотчас же заявила, что ее «фатер аус Берлин буль ошень, ошень важны шеловек и обе
рук по карман ходиль и всё делал этак: пуф! пуф!», и чтобы действительнее представить своего фатера, Амалия Ивановна привскочила со стула, засунула свои обе
руки в карманы, надула
щеки и стала издавать какие-то неопределенные звуки ртом, похожие на пуф-пуф, при громком хохоте всех жильцов, которые нарочно поощряли Амалию Ивановну своим одобрением, предчувствуя схватку.
Соня проговорила это точно в отчаянии, волнуясь и страдая и ломая
руки. Бледные
щеки ее опять вспыхнули, в глазах выразилась мука. Видно было, что в ней ужасно много затронули, что ей ужасно хотелось что-то выразить, сказать, заступиться. Какое-то ненасытимое сострадание, если можно так выразиться, изобразилось вдруг во всех чертах лица ее.
А тут Катерина Ивановна,
руки ломая, по комнате ходит, да красные пятна у ней на
щеках выступают, — что в болезни этой и всегда бывает: «Живешь, дескать, ты, дармоедка, у нас, ешь и пьешь, и теплом пользуешься», а что тут пьешь и ешь, когда и ребятишки-то по три дня корки не видят!
Но тут голос изменил ей, и в то же время она почувствовала, что Павел Петрович ухватил и стиснул ее
руку… Она посмотрела на него, и так и окаменела. Он стал еще бледнее прежнего; глаза его блистали, и, что всего было удивительнее, тяжелая, одинокая слеза катилась по его
щеке.
— Аркаша! Аркаша! — закричал Кирсанов, и побежал, и замахал
руками… Несколько мгновений спустя его губы уже прильнули к безбородой, запыленной и загорелой
щеке молодого кандидата.
Павел Петрович вынул из кармана панталон свою красивую
руку с длинными розовыми ногтями,
руку, казавшуюся еще красивей от снежной белизны рукавчика, застегнутого одиноким крупным опалом, и подал ее племяннику. Совершив предварительно европейское «shake hands», [Рукопожатие (англ.).] он три раза, по-русски, поцеловался с ним, то есть три раза прикоснулся своими душистыми усами до его
щек, и проговорил...
Глаза Василия Ивановича внезапно раскрылись, и
щеки его слабо вспыхнули. Лопата вывалилась из его
рук.
— Н… нет, — произнес с запинкой Николай Петрович и потер себе лоб. — Надо было прежде… Здравствуй, пузырь, — проговорил он с внезапным оживлением и, приблизившись к ребенку, поцеловал его в
щеку; потом он нагнулся немного и приложил губы к Фенечкиной
руке, белевшей, как молоко, на красной рубашечке Мити.
А Катя уронила обе
руки вместе с корзинкой на колени и, наклонив голову, долго смотрела вслед Аркадию. Понемногу алая краска чуть-чуть выступила на ее
щеки; но губы не улыбались, и темные глаза выражали недоумение и какое-то другое, пока еще безымянное чувство.
Самгин следил, как соблазнительно изгибается в
руках офицера с черной повязкой на правой
щеке тонкое тело высокой женщины с обнаженной до пояса спиной, смотрел и привычно ловил клочки мудрости человеческой. Он давно уже решил, что мудрость, схваченная непосредственно у истока ее, из уст людей, — правдивее, искренней той, которую предлагают книги и газеты. Он имел право думать, что особенно искренна мудрость пьяных, а за последнее время ему казалось, что все люди нетрезвы.
— Когда роешься в книгах — время течет незаметно, и вот я опоздал домой к чаю, — говорил он, выйдя на улицу, морщась от солнца. В разбухшей, измятой шляпе, в пальто, слишком широком и длинном для него, он был похож на банкрота купца, который долго сидел в тюрьме и только что вышел оттуда. Он шагал важно, как гусь, держа
руки в карманах, длинные рукава пальто смялись глубокими складками. Рыжие
щеки Томилина сыто округлились, голос звучал уверенно, и в словах его Клим слышал строгость наставника.
Самгин отошел от окна, лег на диван и стал думать о женщинах, о Тосе, Марине. А вечером, в купе вагона, он отдыхал от себя, слушая непрерывную, возбужденную речь Ивана Матвеевича Дронова. Дронов сидел против него, держа в
руке стакан белого вина, бутылка была зажата у него между колен, ладонью правой
руки он растирал небритый подбородок,
щеки, и Самгину казалось, что даже сквозь железный шум под ногами он слышит треск жестких волос.
Заботы Марины, заставляя Нехаеву смущенно улыбаться, трогали ее, это Клим видел по благодарному блеску глаз худенькой и жалкой девицы. Прозрачной
рукой Нехаева гладила румяную
щеку подруги, и на бледной коже тыла ее ладони жилки, налитые кровью, исчезали.
Собственник этого лица поспешно привстал, взглянул в зеркало, одной
рукой попробовал пригладить волосы, а салфеткой в другой
руке вытер лицо, как вытирают его платком, —
щеки, лоб, виски.
Она вдруг замолчала. Самгин привстал, взглянул на нее и тотчас испуганно выпрямился, — фигура женщины потеряла естественные очертания, расплылась в кресле, голова бессильно опустилась на грудь, был виден полузакрытый глаз, странно потемневшая
щека, одна
рука лежала на коленях, другая свесилась через ручку кресла.
Как-то вечером Самгин сидел за чайным столом, перелистывая книжку журнала. Резко хлопнула дверь в прихожей, вошел, тяжело шагая, Безбедов, грузно сел к столу и сипло закашлялся; круглое, пухлое лицо его противно шевелилось, точно под кожей растаял и переливался жир, — глаза ослепленно мигали,
руки тряслись, он ими точно паутину снимал со лба и
щек.
Он играл ножом для разрезывания книг, капризно изогнутой пластинкой бронзы с позолоченной головою бородатого сатира на месте ручки. Нож выскользнул из
рук его и упал к ногам девушки; наклонясь, чтоб поднять его, Клим неловко покачнулся вместе со стулом и, пытаясь удержаться, схватил
руку Нехаевой, девушка вырвала
руку, лишенный опоры Клим припал на колено. Он плохо помнил, как разыгралось все дальнейшее, помнил только горячие ладони на своих
щеках, сухой и быстрый поцелуй в губы и торопливый шепот...
Вот она смотрит на него, расширив глаза, сквозь смуглую кожу ее
щек проступил яркий румянец, и пальцы
руки ее, лежащей на колене, дрожат.
Он уже понимал, что говорит не те слова, какие надо бы сказать. Варвара схватила его
руку, прижалась к ней горячей
щекой.
Он вошел не сразу. Варвара успела лечь в постель, лежала она вверх лицом,
щеки ее опали, нос заострился; за несколько минут до этой она была согнутая, жалкая и маленькая, а теперь неестественно вытянулась, плоская, и лицо у нее пугающе строго. Самгин сел на стул у кровати и, гладя ее
руку от плеча к локтю, зашептал слова, которые казались ему чужими...
Один из них был важный: седовласый, вихрастый, с отвисшими
щеками и все презирающим взглядом строго выпученных мутноватых глаз человека, утомленного славой. Он великолепно носил бархатную визитку, мягкие замшевые ботинки; под его подбородком бульдога завязан пышным бантом голубой галстух; страдая подагрой, он ходил так осторожно, как будто и землю презирал. Пил и ел он много, говорил мало, и, чье бы имя ни называли при нем, он, отмахиваясь тяжелой, синеватой кистью
руки, возглашал барским, рокочущим басом...
Лидия поправила прядь волос, опустившуюся на ухо и
щеку ее. Иноков вынул сигару изо рта, стряхнул пепел в горсть левой
руки и, сжав ее в кулак, укоризненно заметил...
Он встал, наклонился, вытянул шею, волосы упали на лоб, на
щеки его; спрятав
руки за спину, он сказал, победоносно посмеиваясь...
Криво улыбаясь, он часто встряхивал головой, рыжие волосы, осыпая
щеки, путались с волосами бороды, обеими
руками он терпеливо отбрасывал их за уши.
Через час Самгин шагал рядом с ним по панели, а среди улицы за гробом шла Алина под
руку с Макаровым; за ними — усатый человек, похожий на военного в отставке, небритый, точно в плюшевой маске на сизых
щеках, с толстой палкой в
руке, очень потертый; рядом с ним шагал, сунув
руки в карманы рваного пиджака, наклоня голову без шапки, рослый парень, кудрявый и весь в каких-то театрально кудрявых лохмотьях; он все поплевывал сквозь зубы под ноги себе.
Из обеих дверей выскочили, точно обожженные, подростки, девицы и юноши, расталкивая их, внушительно спустились с лестницы бородатые, тощие старики, в длинных одеждах, в ермолках и бархатных измятых картузах, с седыми локонами на
щеках поверх бороды, старухи в салопах и бурнусах, все они бормотали, кричали, стонали, кланяясь, размахивая
руками.
Вывернув брюки наизнанку, Стратонов тщательно сложил их, снял с полки тяжелый чемодан, затем, надув
щеки, сердито глядя на Самгина, вытянул
руку ладонью вверх и сильно дунул на ладонь...
Там у стола сидел парень в клетчатом пиджаке и полосатых брюках; тугие
щеки его обросли густой желтой шерстью, из больших светло-серых глаз текли слезы, смачивая шерсть, одной
рукой он держался за стол, другой — за сиденье стула; левая нога его, голая и забинтованная полотенцем выше колена, лежала на деревянном стуле.
Марина не ответила. Он взглянул на нее, — она сидела, закинув
руки за шею; солнце, освещая голову ее, золотило нити волос, розовое ухо, румяную
щеку; глаза Марины прикрыты ресницами, губы плотно сжаты. Самгин невольно загляделся на ее лицо, фигуру. И еще раз подумал с недоумением, почти со злобой: «Чем же все-таки она живет?»
— Серьезно, — продолжал Кумов, опираясь
руками о спинку стула. — Мой товарищ, беглый кадет кавалерийской школы в Елизаветграде, тоже, знаете… Его кто-то укусил в шею, шея распухла, и тогда он просто ужасно повел себя со мною, а мы были друзьями. Вот это — мстить за себя, например, за то, что бородавка на
щеке, или за то, что — глуп, вообще — за себя, за какой-нибудь свой недостаток; это очень распространено, уверяю вас!
— Я не знаю, — ответил он, снова охватив ее талию
руками, и прижался
щекою к бедру.
К Лидии подходили мужчины и женщины, низко кланялись ей, целовали
руку; она вполголоса что-то говорила им, дергая плечами,
щеки и уши ее сильно покраснели. Марина, стоя в углу, слушала Кормилицына; переступая с ноги на ногу, он играл портсигаром; Самгин, подходя, услыхал его мягкие, нерешительные слова...
Жутко было слышать его тяжелые вздохи и слова, которыми он захлебывался. Правой
рукой он мял
щеку, красные пальцы дергали волосы, лицо его вспухало, опадало, голубенькие зрачки точно растаяли в молоке белков. Он был жалок, противен, но — гораздо более — страшен.
Лидия сидела на подоконнике открытого окна спиною в комнату, лицом на террасу; она была, как в раме, в белых косяках окна. Цыганские волосы ее распущены, осыпают
щеки, плечи и
руки, сложенные на груди. Из-под ярко-пестрой юбки видны ее голые ноги, очень смуглые. Покусывая губы, она говорила...