Неточные совпадения
Таким образом одевшись,
покатился он в собственном
экипаже по бесконечно широким улицам, озаренным тощим освещением из кое-где мелькавших окон.
Экипаж тяжело
покатился в сумрак улицы.
Толпа прошла, но на улице стало еще более шумно, —
катились экипажи, цокали по булыжнику подковы лошадей, шаркали по панели и стучали палки темненьких старичков, старушек, бежали мальчишки. Но скоро исчезло и это, — тогда из-под ворот дома вылезла черная собака и, раскрыв красную пасть, длительно зевнув, легла в тень. И почти тотчас мимо окна бойко пробежала пестрая, сытая лошадь, запряженная в плетеную бричку, — на козлах сидел Захарий в сером измятом пыльнике.
Он пролетел, сопровождаемый тысячеголосым ревом, такой же рев и встречал его. Мчались и еще какие-то
экипажи, блестели мундиры и ордена, но уже было слышно, что лошади бьют подковами, колеса
катятся по камню и все вообще опустилось на землю.
— «Что ж не выменял?» — «Не отдают; да не уйдет она от меня!» Эти шесть миль, которые мы ехали с доктором, большею частью по побочным дорогам, были истинным истязанием, несмотря на живописные овраги и холмы: дорогу размыло дождем, так что по горам образовались глубокие рытвины, и
экипажи наши не
катились, а перескакивали через них.
Экипаж своротил с большой дороги и
покатился мягким проселком по направлению к небольшому господскому дому, стоявшему в глубине двора, обнесенного тыном и обсаженного березками.
Луша не боялась грозы и с замирающим сердцем любовалась вспыхивающей ночной темью, пока громовые раскаты стали делаться слабее и реже, постепенно превращаясь в отдаленный глухой рокот, точно по какой-то необыкновенной мостовой
катился необыкновенно громадный
экипаж.
Действительно, через площадь, мимо здания заводоуправления, быстро
катился громадный дорожный дормез, запряженный четверней. За ним, заливаясь почтовыми колокольчиками, летели пять троек, поднимая за собой тучу пыли. Миновав заводоуправление,
экипажи с грохотом въехали на мощеный двор господского дома.
Экипаж подкатил к крыльцу, молодые вышли, упали старикам в ноги, приняли их благословение и расцеловались с ними и со всеми их окружающими; едва кончила молодая эту церемонию и обратилась опять к свекру, как он схватил ее за руку, поглядел ей пристально в глаза, из которых
катились слезы, сам заплакал, крепко обнял, поцеловал и сказал: «Слава богу!
Но в конце улицы снова дребезжал
экипаж, он
катился торопливо, были слышны удары кнута о тело лошади и её усталое сопение. Ему казалось, что звуки неподвижно повисли в воздухе и будут висеть так всегда.
Шёл дождь и снег, было холодно, Евсею казалось, что
экипаж всё время быстро
катится с крутой горы в чёрный, грязный овраг. Остановились у большого дома в три этажа. Среди трёх рядов слепых и тёмных окон сверкало несколько стёкол, освещённых изнутри жёлтым огнём. С крыши, всхлипывая, лились ручьи воды.
Рассуждая таким образом, очутился он в одной из главных улиц Петербурга, перед домом старинной архитектуры. Улица была заставлена
экипажами, кареты одна за другою
катились к освещенному подъезду. Из карет поминутно вытягивались то стройная нога молодой красавицы, то гремучая ботфорта, то полосатый чулок и дипломатический башмак. Шубы и плащи мелькали мимо величавого швейцара. Германн остановился.
Я проводил последний
экипаж и свернул по своему маршруту влево; по дну второго ложка весело
катился холодный, как лед, ключик.
Василий Петрович влез в коляску, уселся рядом с Кудряшовым, и коляска
покатилась, дребезжа и подскакивая по мостовой. Василий Петрович сидел на мягких подушках и, покачиваясь, улыбался. «Что за притча! — думал он. — Давно ли Кудряшов был беднейшим студентом, а теперь — коляска!» Кудряшов, положив вытянутые ноги на переднюю скамейку, молчал и курил сигару. Через пять минут
экипаж остановился.
И там, и здесь
катились экипажи, сновали извозчичьи пролетки и безобразные дроги, на которых вмещалось по три и по четыре человека седоков.
Мимо него сновала вечерняя толпа Невского проспекта. По мостовой взад и вперед
катились экипажи, и блеск их фонарей рябил в глазах. Вокруг него раздавался смех, слышались шутки, порой тихий шепот — начало романа, оканчивающегося или слезами, или полным разгулом.
На извозчиках и в своих
экипажах проезжали закутанные фигуры, быстро
катясь по мокрой глади проспекта; даже неисправимые петербургские возницы, — о, чудо! — усердно подгоняли своих кляч, видимо, мечтая о теплом уголке трактира и горячем чае.
«В 3 3/4 часа пополудни тихо, чинно, стройно переменили лошадей.
Экипаж закрытый со спящим гением России помчался далее. К нему навстречу шел зарумяненный восток, а сзади
катился смиренный экипажец отца благочинного, Струтинского, который прибыл на всходе солнечном домой и разбудил нециих, еще спавших».
Все так же
катились, колыхаясь,
экипажи и торопливо двигались прохожие, но теперь как будто у каждого из них была цель: скорее прийти туда, где тепло, и ласковый свет, и ласковые люди.
Местами мокрые камни отражали черное небо и блестели косым и темным блеском и по ним, вздрагивая и колыхаясь,
катились экипажи.