Неточные совпадения
Слава Богу, поутру
явилась возможность ехать, и я оставил Тамань. Что сталось с старухой и с бедным слепым — не знаю. Да и какое дело мне до радостей и бедствий
человеческих, мне, странствующему офицеру, да еще с подорожной по казенной надобности!..
Вечером собралось человек двадцать; пришел большой, толстый поэт, автор стихов об Иуде и о том, как сатана играл в карты с богом; пришел учитель словесности и тоже поэт — Эвзонов, маленький, чернозубый человек, с презрительной усмешкой на желтом лице;
явился Брагин, тоже маленький, сухой, причесанный под Гоголя, многоречивый и особенно неприятный тем, что всесторонней осведомленностью своей о делах
человеческих он заставлял Самгина вспоминать себя самого, каким Самгин хотел быть и был лет пять тому назад.
— «Внутренняя жизнь личности есть единственно творческая сила
человеческого бытия, и она, а не самодовлеющие начала политического порядка
является единственно прочным базисом для всякого общественного строительства».
— Нет, постой. Это еще только одна половина мысли. Представь себе, что никакого миллионера Привалова никогда не существовало на свете, а существует миллионер Сидоров, который
является к нам в дом и в котором я открываю существо, обремененное всеми
человеческими достоинствами, а потом начинаю думать: «А ведь не дурно быть madame Сидоровой!» Отсюда можно вывести только такое заключение, что дело совсем не в том, кто
явится к нам в дом, а в том, что я невеста и в качестве таковой должна кончить замужеством.
Совершенно не национальной, отвлеченно-человеческой, легко транспортируемой от народа к народу
является наименее творческая, внешне техническая сторона культуры.
Только потому, что человек отчужден от самого себя и выброшен вовне, может
явиться претензия победить трагизм смерти, главный трагизм
человеческого существования.
Тогда и
явится знамение сына
человеческого на небеси…
Оговорюсь: я убежден, как младенец, что страдания заживут и сгладятся, что весь обидный комизм
человеческих противоречий исчезнет, как жалкий мираж, как гнусненькое измышление малосильного и маленького, как атом,
человеческого эвклидовского ума, что, наконец, в мировом финале, в момент вечной гармонии, случится и
явится нечто до того драгоценное, что хватит его на все сердца, на утоление всех негодований, на искупление всех злодейств людей, всей пролитой ими их крови, хватит, чтобы не только было возможно простить, но и оправдать все, что случилось с людьми, — пусть, пусть это все будет и
явится, но я-то этого не принимаю и не хочу принять!
Ворон скорее следует отнести к полезным птицам, чем к вредным. Убирая в тайге трупы павших животных, дохлых рыб по берегам рек, моллюсков, выброшенных морским прибоем, и в особенности разные отбросы
человеческих жилищ, они
являются незаменимыми санитарами и играют огромную роль в охране природы. Вред, причиняемый воронами хозяйству, по сравнению с той пользой, которую они приносят, невелик.
Когда Марья Алексевна опомнилась у ворот Пажеского корпуса, постигла, что дочь действительно исчезла, вышла замуж и ушла от нее, этот факт
явился ее сознанию в форме следующего мысленного восклицания: «обокрала!» И всю дорогу она продолжала восклицать мысленно, а иногда и вслух: «обокрала!» Поэтому, задержавшись лишь на несколько минут сообщением скорби своей Феде и Матрене по
человеческой слабости, — всякий человек увлекается выражением чувств до того, что забывает в порыве души житейские интересы минуты, — Марья Алексевна пробежала в комнату Верочки, бросилась в ящики туалета, в гардероб, окинула все торопливым взглядом, — нет, кажется, все цело! — и потом принялась поверять это успокоительное впечатление подробным пересмотром.
Наши профессора привезли с собою эти заветные мечты, горячую веру в науку и людей; они сохранили весь пыл юности, и кафедры для них были святыми налоями, с которых они были призваны благовестить истину; они
являлись в аудиторию не цеховыми учеными, а миссионерами
человеческой религии.
Зато он до семидесяти пяти лет был здоров, как молодой человек,
являлся на всех больших балах и обедах, на всех торжественных собраниях и годовых актах — все равно каких: агрономических или медицинских, страхового от огня общества или общества естествоиспытателей… да, сверх того, зато же, может, сохранил до старости долю
человеческого сердца и некоторую теплоту.
Ленивою рукой обтирал он катившийся градом пот со смуглого лица и даже капавший с длинных усов, напудренных тем неумолимым парикмахером, который без зову
является и к красавице и к уроду и насильно пудрит несколько тысяч уже лет весь род
человеческий.
В личности Иисуса Христа произошло соединение божественной и
человеческой природы, и
явился Богочеловек.
Человечество должно было освободиться от ложных, сомнительных теократий, стать на ноги, очеловечиться и очеловечить всю свою культуру, чтобы
явилась почва для истинной, подлинной теократии, чтобы вольно и сознательно подчиниться власти Бога, Бога, а не папы или цезаря, не
человеческого иерархизма.
Органом философствования
является Божественный Логос, а не
человеческий рассудок.
Богочеловек
явился в мир; мистический акт искупления совершился, но богочеловеческий путь истории еще не был найден, все еще оставалось обширное поле для подмены божеского
человеческим, для соблазнов князя этого мира, который всегда охотно подсказывает, как лучше устроить мир, когда Дух Святой не вдохновляет еще человечества.
Свободная активность
человеческой воли органически входит в тело церкви,
является одной из сторон церковной жизни.
Следствием такого убеждения
является в нас уважение к
человеческой натуре и личности вообще, смех и презрение в отношении к тем уродливым личностям, которые действуют в комедии и в официальном смысле внушают ужас и омерзение, и наконец — глубокая, непримиримая ненависть к тем влияниям, которые так задерживают и искажают нормальное развитие личности.
— Я медик и все-таки позволю вам напомнить, что известная разнузданность в требованиях
человеческого организма
является вследствие разнузданности воли и фантазии. И наконец, скажу вам не как медик, а как человек, видевший и наблюдавший женщин: женщина с цельной натурой не полюбит человека только чувственно.
Этот человек, отверженный из отверженных, так низко упавший, как только может представить себе
человеческая фантазия, этот добровольный палач, обошелся с ней без грубости, но с таким отсутствием хоть бы намека на ласку, с таким пренебрежением и деревянным равнодушием, как обращаются не с человеком, даже не с собакой или лошадью, и даже не с зонтиком, пальто или шляпой, а как с каким-то грязным предметом, в котором
является минутная неизбежная потребность, но который по миновании надобности становится чуждым, бесполезным и противным.
А если, сверх того, предложить еще вопрос: какую роль играет государство в смысле развития и преуспеяния индивидуального
человеческого существования? — то ответом на это, просто-напросто,
является растерянный вид, сопровождаемый несмысленным бормотанием.
То же должно сказать и о бедствиях, которые, в форме повальных болезней, неурожаев и проч., постигают
человеческий род и которые поистине были бы непереносны, если б бедствующему человеку не
являлась на помощь любовь к отечеству, споспешествуемая благотворным сознанием, что закон неукоснительно преследует людей, не умеющих быть твердыми в бедствиях".
В ее глазах старый грешник
являлся совершенством
человеческой природы, каким-то чародеем, который читал у ней в душе и который пересоздал ее в несколько дней, открыв пред ее глазами новый волшебный мир.
Усложняющим обстоятельством в этой крупной игре
являлись интриги и происки Майзеля с другими управителями, которые, как это свойственно
человеческой природе, желали сами занять место повыше.
В провинции лица умеют точно так же хорошо лгать, как и в столицах, и если бы кто посмотрел в нашу сторону, то никак не догадался бы, что в эту минуту разыгрывалась здесь одна из печальнейших драм, в которой действующими лицами
являлись оскорбленная гордость и жгучее чувство любви, незаконно попранное, два главные двигателя всех действий
человеческих.
Их тянули к себе, восхищали и приводили в энтузиазм те необычайные акробатические трюки, которые на их глазах
являлись чудесным преодолением как земной тяжести, так и инертности
человеческого тела.
[Эти люди представляют себе природу и
человеческое общество иными, чем их сотворил бог и чем они
являются в действительности (фр.).]
На востоке идея
является в своей чистой бесконечности, как безусловная субстанция в себе, an sich, безо всякой формы, безо всякого определения, поглощающая и подавляющая все конечное,
человеческое; поэтому единственная форма общества здесь есть теократия, в которой человек безусловно подчинен божеству…
Но самым широким союзом
является тот, который ставит для себя лишь предел
человеческого чувствования и мышления.
Среди разработанности религиозных правил еврейства, где, по словам Исаии, было правило на правиле, и среди римского, выработанного до великой степени совершенства, законодательства
явилось учение, отрицавшее не только всякие божества, — всякий страх перед ними, всякие гадания и веру в них, — но и всякие
человеческие учреждения и всякую необходимость в них.
«Я считаю войну роковою необходимостью, которая
является для нас неизбежною ввиду ее тесной связи с
человеческой природой и всем мирозданием.
Являются представления об общем благе, об общечеловеческой семье, о праве на счастье; и чем больше расширяются границы этих представлений, тем больше находит для себя, в этих границах, работы
человеческая мысль и деятельность.
От них краски на картине «Ступени
человеческого века» немного блекли: на ней как бы
являлось пятно.
— И ведь «коемуждо воздастся по делом его» — это верно! Примерно, отец мой… Надо прямо говорить — мучитель
человеческий! Но
явилась Фёкла Тимофеевна и — хоп его под свою пяту! Теперь ему так живётся — ой-ой-ой! Даже выпивать с горя начал… А давно ли обвенчались? И каждого человека за его… нехорошие поступки какая-нибудь Фёкла Тимофеевна впереди ждёт…
В то же время в пятне света на воде
явилось большое, страшное
человеческое лицо с белыми оскаленными зубами. Оно плыло и покачивалось на воде, зубы его смотрели прямо на Фому, и точно оно, улыбаясь, говорило...
Выскажи он мысль сколько-нибудь
человеческую — его засмеют, назовут блаженненьким, не дадут проходу. Но он
явился не с проектом о признании в человеке
человеческого образа (это был бы не проект, а опасное мечтание), а с проектом о превращении
человеческих голов в стенобитные машины — и нет хвалы, которою не считалось бы возможным наградить эту гнилую отрыжку старой канцелярской каверзы, не нашедшей себе ограничения ни в совести, ни в знании.
Наконец, еще третье предположение: быть может, в нас проснулось сознание абсолютной несправедливости старых порядков, и вследствие того потребность новых форм жизни
явилась уже делом, необходимым для удовлетворения
человеческой совести вообще? — но в таком случае, почему же это сознание не напоминает о себе и теперь с тою же предполагаемою страстною настойчивостью, с какою оно напоминало о себе в первые минуты своего возникновения? почему оно улетучилось в глазах наших, и притом улетучилось, не подвергаясь никаким серьезным испытаниям?
Тысячи народа ждали освящения барок на плотине и вокруг гавани. Весь берег, как маком, был усыпан
человеческими головами, вернее, — бурлацкими, потому что бабьи платки
являлись только исключением, мелькая там и сям красной точкой. Молебствие было отслужено на плотине, а затем батюшка в сопровождении будущего дьякона и караванных служащих обошел по порядку все барки, кропя направо и налево. На каждой барке сплавщик и водолив встречали батюшку без шапок и откладывали широкие кресты.
Вся Чусовая, собственно говоря, представляет собой сплошную зеленую пустыню, где
человеческое жилье
является только приятным исключением.
Перед Вадимом было волнующееся море голов, и он с возвышения свободно мог рассматривать каждую; тут мелькали уродливые лица, как странные китайские тени, которые поражали слиянием скотского с
человеческим, уродливые черты, которых отвратительность определить невозможно было, но при взгляде на них рождались горькие мысли; тут
являлись старые головы, исчерченные морщинами, красные, хранящие столько смешанных следов страстей унизительных и благородных, что сообразить их было бы трудней, чем исчислить; и между ними кое-где сиял молодой взор, и показывались щеки, полные, раскрашенные здоровьем, как цветы между серыми камнями.
Друг
человеческий был пастырем и водителем компании кутивших промышленников, и всюду, куда бы он ни
являлся со своим пьяным стадом, грохотала музыка, звучали песни, то — заунывные, до слёз надрывавшие душу, то — удалые, с бешеной пляской; от музыки оставались в памяти слуха только глухо бухающие удары в большой барабан и тонкий свист какой-то отчаянной дудочки.
Не говорим уже о том, что влюбленная чета, страдающая или торжествующая, придает целым тысячам произведений ужасающую монотонность; не говорим и о том, что эти любовные приключения и описания красоты отнимают место у существенных подробностей; этого мало: привычка изображать любовь, любовь и вечно любовь заставляет поэтов забывать, что жизнь имеет другие стороны, гораздо более интересующие человека вообще; вся поэзия и вся изображаемая в ней жизнь принимает какой-то сантиментальный, розовый колорит; вместо серьезного изображения
человеческой жизни произведения искусства представляют какой-то слишком юный (чтобы удержаться от более точных эпитетов) взгляд на жизнь, и поэт
является обыкновенно молодым, очень молодым юношею, которого рассказы интересны только для людей того же нравственного или физиологического возраста.
И даже вот какая тут штука поминутно встречается: постоянно ведь
являются в жизни такие благонравные и благоразумные люди, такие мудрецы и любители рода
человеческого, которые именно задают себе целью всю жизнь вести себя как можно благонравнее и благоразумнее, так сказать, светить собой ближним, собственно для того, чтоб доказать им, что действительно можно на свете прожить и благонравно и благоразумно.
Наслаждение летним днем, солнечным светом омрачалось мыслью о бедном Гавриле Степаныче, которому, по словам доктора, оставалось недолго жить; среди этого моря зелени, волн тепла и света, ароматного запаха травы и цветов мысль о смерти
являлась таким же грубым диссонансом, как зимний снег; какое-то внутреннее
человеческое чувство горячо протестовало против этого позорного уничтожения.
Наука нынче представляет то же зрелище: она достигла высшего призвания своего; она
явилась солнцем всеосвещающим, разумом факта и, следственно, оправданием его; но она не остановилась, не села отдыхать на троне своего величия; она перешла свою высшую точку и указывает путь из себя в жизнь практическую, сознаваясь, что в ней не весь дух
человеческий исчерпан, хотя и весь понят.
С другой стороны, может, тут раскроется великое призвание бросить нашу северную гривну в хранилищницу
человеческого разумения; может, мы, мало жившие в былом,
явимся представителями действительного единства науки и жизни, слова и дела.
Жалко стало мне
человеческого лица, былой его красоты, сел я на лавку и заплакал над собою, как ребёнок обиженный, а после слёз петля
явилась стыдным делом, насмешкой надо мной. Обозлился я, сорвал её и швырнул угол. Смерть — тоже загадка, а я — разрешение жизни искал.
Является потребность в изображении нравов; а так как нравы, от начала
человеческих обществ до наших времен, были всегда очень плохи, то изображение их всегда переходит в сатиру.
Теперь, если недовольство действительным миром и
является, то уже не во имя каких-нибудь громких исключительных явлений, а во имя чего-то «очарованного», как выражался Жуковский, во имя каких-то глубочайших стремлений
человеческого духа, которых, однако же, поэт и сам не сознавал хорошенько.