Женщина слушала, перестав дышать, охваченная тем суеверным страхом, который всегда порождается бредом спящего. Его лицо было в двух вершках от нее, и она не сводила с него глаз. Он молчал с минуту, потом опять заговорил дивно и непонятно. Опять помолчал, точно прислушиваясь к чьим-то словам. И вдруг женщина услышала произнесенное громко, ясным и твердым голосом, единственное знакомое ей из газет
японское слово...
Неточные совпадения
Грохот орудий, топот людей, вспышки и удары пистонов,
слова команды — все это больно видеть и не
японскому глазу.
Японцы тут ни о каких переговорах не хотели и слышать, а приглашали немедленно отправиться в городок Симодо, в бухте того же имени, лежащей в углу огромного залива Иеддо, при выходе в море. Туда, по
словам их, отправились и уполномоченные для переговоров
японские чиновники. Туда же чрез несколько дней направилась и «Диана». В этой бухте предстояло ей испытать страшную катастрофу.
Язык у них, по
словам миссионера, сродни
японскому и составляет, кажется, его идиом.
Он не упомянул ни
слова о том, что вчера
японские лодки вздумали мешать кататься нашим шлюпкам и стали теснить их.
Ликейские острова управляются королем. Около трехсот лет назад прибыли сюда
японские суда, а именно князя Сатсумского, взяли острова в свое владение и обложили данью, которая, по
словам здешнего миссионера, простирается до двухсот тысяч рублей на наши деньги. Но, по показанию других, острова могут приносить впятеро больше. По этим цифрам можно судить о плодородии острова. Недаром князь Сатсумский считается самым богатым из всех
японских князей.
На юге в обиходе совсем не употребляется
слово совладелец, или половинщик, так как здесь на каждый участок полагается только по одному хозяину, но так же, как и на севере, есть хозяева, которые лишь причислены к селению, но домов не имеют. Как в посту, так и в селениях совсем нет евреев. В избах на стенах встречаются
японские картинки; приходилось также видеть
японскую серебряную монету.
Интерес его ко всему, что касалось русско-японских событий, простирался до того, что в то время, когда для него наводили какую-нибудь путаную деловую справку, он слонялся из комнаты в комнату, от стола к столу, и как только улавливал где-нибудь два
слова о войне, то сейчас же подходил и прислушивался со своей обычной напряженной и глуповатой улыбкой.
Тогда она рассказала подробно, обнаружив большую, мелочную, чисто женскую наблюдательность, обо всем, что касалось Рыбникова; о том, как его называли генералом Куроки, об его
японском лице, об его странной нежности и страстности, об его бреде и, наконец, о том, как он сказал
слово «банзай».
Японский генерал по длинной бороде Святополк-Мирского принял его, видимо, за «большого капитана», пригласил его к себе и стал расспрашивать, начав, по восточному обыкновению издалека, стараясь сказать побольше
слов и поменьше дела, но при этом выпытать у собеседника всё, что ему надо.
Набросаю в заключение со
слов одного офицера картинку поимки
японского шпиона.
Первый, по его
словам, проезжал Семипалатинск как раз в то время, когда под этим городом были убиты крестьянами три
японских шпиона.
Один
японский офицер, бывший в России и хорошо говорящий по-русски, налетел на русского офицера и хотел поразить его саблей со
словами...
В самый город, по его
словам,
японские снаряды залетали редко, да и фортам они мало вредили.