Неточные совпадения
Пришлете ли вы Сережу ко
мне, или
мне приехать
в дом
в известный, назначенный
час, или вы
мне дадите знать, когда и где
я могу его видеть вне дома?
Весь день этот, за исключением поездки к Вильсон, которая заняла у нее два
часа, Анна провела
в сомнениях о том, всё ли кончено или есть надежда примирения и надо ли ей сейчас уехать или еще раз увидать его. Она ждала его целый день и вечером, уходя
в свою комнату, приказав передать ему, что у нее голова болит, загадала себе: «если он
придет, несмотря на слова горничной, то, значит, он еще любит. Если же нет, то, значит, всё конечно, и тогда
я решу, что
мне делать!..»
Я схватил бумаги и поскорее унес их, боясь, чтоб штабс-капитан не раскаялся. Скоро
пришли нам объявить, что через
час тронется оказия;
я велел закладывать. Штабс-капитан вошел
в комнату
в то время, когда
я уже надевал шапку; он, казалось, не готовился к отъезду; у него был какой-то принужденный, холодный вид.
Грушницкий
пришел ко
мне в шесть
часов вечера и объявил, что завтра будет готов его мундир, как раз к балу.
«Сегодня
в десятом
часу вечера
приходи ко
мне по большой лестнице; муж мой уехал
в Пятигорск и завтра утром только вернется. Моих людей и горничных не будет
в доме:
я им всем раздала билеты, также и людям княгини.
Я жду тебя;
приходи непременно».
— Умерла; только долго мучилась, и мы уж с нею измучились порядком. Около десяти
часов вечера она
пришла в себя; мы сидели у постели; только что она открыла глаза, начала звать Печорина. «
Я здесь, подле тебя, моя джанечка (то есть, по-нашему, душенька)», — отвечал он, взяв ее за руку. «
Я умру!» — сказала она. Мы начали ее утешать, говорили, что лекарь обещал ее вылечить непременно; она покачала головкой и отвернулась к стене: ей не хотелось умирать!..
—
Я вам расскажу всю истину, — отвечал Грушницкий, — только, пожалуйста, не выдавайте
меня; вот как это было: вчера один человек, которого
я вам не назову,
приходит ко
мне и рассказывает, что видел
в десятом
часу вечера, как кто-то прокрался
в дом к Лиговским. Надо вам заметить, что княгиня была здесь, а княжна дома. Вот мы с ним и отправились под окна, чтоб подстеречь счастливца.
— Так как моя бричка, — сказал Чичиков, — не
пришла еще
в надлежащее состояние, то позвольте
мне взять у вас коляску.
Я бы завтра же, эдак около десяти
часов, к нему съездил.
Стихи на случай сохранились;
Я их имею; вот они:
«Куда, куда вы удалились,
Весны моей златые дни?
Что день грядущий
мне готовит?
Его мой взор напрасно ловит,
В глубокой мгле таится он.
Нет нужды; прав судьбы закон.
Паду ли
я, стрелой пронзенный,
Иль мимо пролетит она,
Всё благо: бдения и сна
Приходит час определенный;
Благословен и день забот,
Благословен и тьмы приход!
— Да уж три раза
приходила. Впервой
я ее увидал
в самый день похорон,
час спустя после кладбища. Это было накануне моего отъезда сюда. Второй раз третьего дня,
в дороге, на рассвете, на станции Малой Вишере; а
в третий раз, два
часа тому назад, на квартире, где
я стою,
в комнате;
я был один.
Я как только
в первый раз увидела тебя тогда, вечером, помнишь, как мы только что приехали сюда, то все по твоему взгляду одному угадала, так сердце у
меня тогда и дрогнуло, а сегодня, как отворила тебе, взглянула, ну, думаю, видно,
пришел час роковой.
На всякий случай есть у
меня и еще к вам просьбица, — прибавил он, понизив голос, — щекотливенькая она, а важная: если, то есть на всякий случай (чему
я, впрочем, не верую и считаю вас вполне неспособным), если бы на случай, — ну так, на всякий случай, —
пришла бы вам охота
в эти сорок — пятьдесят
часов как-нибудь дело покончить иначе, фантастическим каким образом — ручки этак на себя поднять (предположение нелепое, ну да уж вы
мне его простите), то — оставьте краткую, но обстоятельную записочку.
— Ну, тогда было дело другое. У всякого свои шаги. А насчет чуда скажу вам, что вы, кажется, эти последние два-три дня проспали.
Я вам сам назначил этот трактир и никакого тут чуда не было, что вы прямо
пришли; сам растолковал всю дорогу, рассказал место, где он стоит, и
часы,
в которые можно
меня здесь застать. Помните?
И вижу
я, эдак
часу в шестом, Сонечка встала, надела платочек, надела бурнусик [Бурнус — верхняя одежда
в виде накидки.] и с квартиры отправилась, а
в девятом
часу и назад обратно
пришла.
— Вот вы… вы…
меня понимаете, потому что вы — ангел! —
в восторге вскричал Разумихин. — Идем! Настасья! Мигом наверх, и сиди там при нем, с огнем;
я через четверть
часа приду…
—
Мне ваш отец все тогда рассказал. Он
мне все про вас рассказал… И про то, как вы
в шесть
часов пошли, а
в девятом назад
пришли, и про то, как Катерина Ивановна у вашей постели на коленях стояла.
—
Мне принесли всего четверть
часа назад, — громко и через плечо отвечал Раскольников, тоже внезапно и неожиданно для себя рассердившийся и даже находя
в этом некоторое удовольствие. — И того довольно, что
я больной
в лихорадке
пришел.
— Н-да. Вот как… Утомил
я тебя? Скоро —
час,
мне надобно
в Академию. Вечером —
приду, ладно?
— Ну, скажи, что
я через два
часа приду, обедать буду! — сказал он и пошел поблизости,
в публичный сад.
— И слава Богу, Вера! Опомнись,
приди в себя немного, ты сама не пойдешь! Когда больные горячкой мучатся жаждой и просят льду — им не дают. Вчера,
в трезвый
час, ты сама предвидела это и указала
мне простое и самое действительное средство — не пускать тебя — и
я не пущу…
«Если сегодня не получу ответа, — сказано было дальше, — завтра
в пять
часов буду
в беседке…
Мне надо скорее решать: ехать или оставаться?
Приди сказать хоть слово, проститься, если… Нет, не верю, чтобы мы разошлись теперь. Во всяком случае, жду тебя или ответа. Если больна,
я проберусь сам…»
— Сегодня
я не могла выйти — дождик шел целый день; завтра
приходите туда же
в десять
часов… Уйдите скорее, кто-то идет!
—
Я вам
в самом начале сказала, как заслужить ее: помните? Не наблюдать за
мной, оставить
в покое, даже не замечать
меня — и
я тогда сама
приду в вашу комнату, назначим
часы проводить вместе, читать, гулять… Однако вы ничего не сделали…
Таким образом, всплыло на горизонт легкое облачко и стало над головой твоей кузины! А
я все служил да служил делу, не забывая дружеской обязанности, и все ездил играть к теткам. Даже сблизился с Милари и стал условливаться с ним, как, бывало, с тобой,
приходить в одни
часы, чтоб обоим было удобнее…»
Подошел и
я — и не понимаю, почему
мне этот молодой человек тоже как бы понравился; может быть, слишком ярким нарушением общепринятых и оказенившихся приличий, — словом,
я не разглядел дурака; однако с ним сошелся тогда же на ты и, выходя из вагона, узнал от него, что он вечером,
часу в девятом,
придет на Тверской бульвар.
От Анны Андреевны
я домой не вернулся, потому что
в воспаленной голове моей вдруг промелькнуло воспоминание о трактире на канаве,
в который Андрей Петрович имел обыкновение заходить
в иные мрачные свои
часы. Обрадовавшись догадке,
я мигом побежал туда; был уже четвертый
час и смеркалось.
В трактире известили, что он
приходил: «Побывали немного и ушли, а может, и еще
придут».
Я вдруг изо всей силы решился ожидать его и велел подать себе обедать; по крайней мере являлась надежда.
— Да нельзя, нельзя, дурачок! То-то вот и есть! Ах, что делать! Ах, тошно
мне! — заметалась она опять, захватив, однако, рукою плед. — Э-эх, кабы ты раньше четырьмя
часами пришел, а теперь — восьмой, и она еще давеча к Пелищевым обедать отправилась, а потом с ними
в оперу.
Было уже восемь
часов;
я бы давно пошел, но все поджидал Версилова: хотелось ему многое выразить, и сердце у
меня горело. Но Версилов не
приходил и не
пришел. К маме и к Лизе
мне показываться пока нельзя было, да и Версилова, чувствовалось
мне, наверно весь день там не было.
Я пошел пешком, и
мне уже на пути
пришло в голову заглянуть во вчерашний трактир на канаве. Как раз Версилов сидел на вчерашнем своем месте.
Просидев
часа четыре с лишком
в трактире,
я вдруг выбежал, как
в припадке, — разумеется, опять к Версилову и, разумеется, опять не застал дома: не
приходил вовсе; нянька была скучна и вдруг попросила
меня прислать Настасью Егоровну; о, до того ли
мне было!
Часов в семь за
мной прислали шлюпку.
Часа в три мы снялись с якоря, пробыв ровно три месяца
в Нагасаки: 10 августа
пришли и 11 ноября ушли.
Я лег было спать, но топот людей, укладка якорной цепи разбудили
меня.
Я вышел
в ту минуту, когда мы выходили на первый рейд, к Ковальским, так называемым, воротам. Недавно
я еще катался тут. Вон и бухта, которую мы осматривали, вон Паппенберг, все знакомые рытвины и ложбины на дальних высоких горах, вот Каменосима, Ивосима, вон, налево, синеет мыс Номо, а вот и простор, беспредельность, море!
«Однако ж
час, — сказал барон, — пора домой;
мне завтракать (он жил
в отели), вам обедать». Мы пошли не прежней дорогой, а по каналу и повернули
в первую длинную и довольно узкую улицу, которая вела прямо к трактиру. На ней тоже купеческие домы, с высокими заборами и садиками, тоже бежали вприпрыжку носильщики с ношами. Мы
пришли еще рано; наши не все собрались: кто пошел по делам службы, кто фланировать, другие хотели пробраться
в китайский лагерь.
Я не знал, на что решиться, и мрачно сидел на своем чемодане, пока товарищи мои шумно выбирались из трактира. Кули
приходили и выходили, таская поклажу. Все ушли; девятый
час, а шкуне
в 10
часу велено уйти. Многие из наших обедают у Каннингама, а другие отказались,
в том числе и
я. Это прощальный обед. Наконец
я быстро собрался, позвал писаря нашего, который жил
в трактире, для переписки бумаг, велел привести двух кули, и мы отправились.
— Сударыня, сударыня! —
в каком-то беспокойном предчувствии прервал опять Дмитрий Федорович, —
я весьма и весьма, может быть, последую вашему совету, умному совету вашему, сударыня, и отправлюсь, может быть, туда… на эти прииски… и еще раз
приду к вам говорить об этом… даже много раз… но теперь эти три тысячи, которые вы так великодушно… О, они бы развязали
меня, и если можно сегодня… То есть, видите ли, у
меня теперь ни
часу, ни
часу времени…
— Буду, понимаю, что нескоро, что нельзя этак
прийти и прямо бух! Он теперь пьян. Буду ждать и три
часа, и четыре, и пять, и шесть, и семь, но только знай, что сегодня, хотя бы даже
в полночь, ты явишься к Катерине Ивановне, с деньгами или без денег, и скажешь: «Велел вам кланяться».
Я именно хочу, чтобы ты этот стих сказал: «Велел, дескать, кланяться».
— И знаете, знаете, — лепетала она, —
придите сказать
мне, что там увидите и узнаете… и что обнаружится… и как его решат и куда осудят. Скажите, ведь у нас нет смертной казни? Но непременно
придите, хоть
в три
часа ночи, хоть
в четыре, даже
в половине пятого… Велите
меня разбудить, растолкать, если вставать не буду… О Боже, да
я и не засну даже. Знаете, не поехать ли
мне самой с вами?..
— Как вы смели, милостивый государь, как решились обеспокоить незнакомую вам даму
в ее доме и
в такой
час… и явиться к ней говорить о человеке, который здесь же,
в этой самой гостиной, всего три
часа тому,
приходил убить
меня, стучал ногами и вышел как никто не выходит из порядочного дома.
Утром был довольно сильный мороз (–10°С), но с восходом солнца температура стала повышаться и к
часу дня достигла +3°С. Осень на берегу моря именно тем и отличается, что днем настолько тепло, что смело можно идти
в одних рубашках, к вечеру приходится надевать фуфайки, а ночью — завертываться
в меховые одеяла. Поэтому
я распорядился всю теплую одежду отправить морем на лодке, а с собой мы несли только запас продовольствия и оружие. Хей-ба-тоу с лодкой должен был
прийти к устью реки Тахобе и там нас ожидать.
Я так ушел
в свои думы, что совершенно забыл, зачем
пришел сюда
в этот
час сумерек. Вдруг сильный шум послышался сзади
меня.
Я обернулся и увидел какое-то несуразное и горбатое животное с белыми ногами. Вытянув вперед свою большую голову, оно рысью бежало по лесу.
Я поднял ружье и стал целиться, но кто-то опередил
меня. Раздался выстрел, и животное упало, сраженное пулей. Через минуту
я увидел Дерсу, спускавшегося по кручам к тому месту, где упал зверь.
В избе Аннушки не было; она уже успела
прийти и оставить кузов с грибами. Ерофей приладил новую ось, подвергнув ее сперва строгой и несправедливой оценке; а через
час я выехал, оставив Касьяну немного денег, которые он сперва было не принял, но потом, подумав и подержав их на ладони, положил за пазуху.
В течение этого
часа он не произнес почти ни одного слова; он по-прежнему стоял, прислонясь к воротам, не отвечал на укоризны моего кучера и весьма холодно простился со
мной.
В переходе от дня к ночи
в тайге всегда есть что-то торжественное. Угасающий день нагоняет на душу чувство жуткое и тоскливое. Одиночество родит мысли, воспоминания.
Я так ушел
в себя, что совершенно забыл о том, где
я нахожусь и зачем
пришел сюда
в этот
час сумерек.
Пока люди собирали имущество и вьючили лошадей, мы с Дерсу, наскоро напившись чаю и захватив
в карман по сухарю, пошли вперед. Обыкновенно по утрам
я всегда уходил с бивака раньше других. Производя маршрутные съемки,
я подвигался настолько медленно, что через 2
часа отряд
меня обгонял и на большой привал
я приходил уже тогда, когда люди успевали поесть и снова собирались
в дорогу. То же самое было и после полудня: уходил
я раньше, а на бивак
приходил лишь к обеду.
К рассвету он, по-видимому, устал. Тогда
я забылся крепким сном.
В 9
часов я проснулся и спросил про кабанов. После нашего ухода кабаны все-таки
пришли на пашню и потравили остальную кукурузу начисто. Китаец был очень опечален. Мы взяли с собой только одного кабана, а остальных бросили на месте.
— Прекрасно.
Приходит ко
мне знакомый и говорит, что
в два
часа будет у
меня другой знакомый; а
я в час ухожу по делам;
я могу попросить тебя передать этому знакомому, который зайдет
в два
часа, ответ, какой ему нужен, — могу
я просить тебя об этом, если ты думаешь оставаться дома?
Ася извещала
меня о перемене места нашего свидания.
Я должен был
прийти через полтора
часа не к часовне, а
в дом фрау Луизе, постучаться внизу и войти
в третий этаж.
Я развернул ее — и узнал неправильный и быстрый почерк Аси. «
Я непременно должна вас видеть, — писала
мне она, —
приходите сегодня
в четыре
часа к каменной часовне на дороге возле развалины.
Я сделала сегодня большую неосторожность…
Придите ради бога, вы все узнаете… Скажите посланному: „да“.
В условленный
час переправился
я через Рейн, и первое лицо, встретившее
меня на противоположном берегу, был самый тот мальчик, который
приходил ко
мне поутру. Он, по-видимому, ждал
меня.
Я пришел к себе
в комнату, сел и задумался. Сердце во
мне сильно билось. Несколько раз перечел
я записку Аси.
Я посмотрел на
часы: и двенадцати еще не было.
Через
час времени жандарм воротился и сказал, что граф Апраксин велел отвести комнату. Подождал
я часа два, никто не
приходил, и опять отправил жандарма. Он
пришел с ответом, что полковник Поль, которому генерал приказал отвести
мне квартиру,
в дворянском клубе играет
в карты и что квартиры до завтра отвести нельзя.
Дубельт
прислал за
мной, чтоб
мне сказать, что граф Бенкендорф требует
меня завтра
в восемь
часов утра к себе для объявления
мне высочайшей воли!