Последняя иллюзия

Айзек Алиев, 2018

Мир катится в пропасть. Катастрофа не за горами. Но представители власти слишком сильно желают быть у руля любой ценой, фанатики стремятся покорить планету, а простым смертным некогда остановиться и задуматься над тем, что происходит. Да и что они могут изменить, если и сами, вольно или невольно, сознательно или неосознанно, все равно выбирают ту или иную сторону в вечном противостоянии, заставляющем людей убивать друг друга? Автор пытается заставить своего читателя думать, выбирая только те темы, которые способны выдернуть обывателя из зоны комфорта и научить принимать самостоятельные решения, основанные не на стереотипах, сплетнях, чужом мнении или общепринятой позиции, а исключительно полагаясь на вечные законы морали, чести, совести, целесообразности. В книге речь идет о молодом человеке, выросшем в Америке и решившем навестить свою историческую родину – Азербайджан. Узнав, что все друзья его детства, некогда оставшиеся дома, погибли в разных войнах, он испытывает сильнейший шок. Он начинает много думать и анализировать ситуацию в мире, впадает в уныние и видит необычные сны. Ему являются пророки, которые подсказывают выход из ситуации и предлагают путь к спасению человечества. Следует заставить людей понять, что Бог един, прекратить войны и остановить апокалипсис. Выполнение своей миссии он начинает с Карабаха. Остается выяснить, возможен ли успех в столь щекотливом деле? Но главный вопрос – что если все это лишь сон, пробуждение от которого будет ужасным?

Глава 4

В Нью-Йорке их встретил троюродный брат Марика, Леонид, проживающий с женой и дочерью на знаменитой улице Брайтон-Бич, считающейся центром русскоязычной эмиграции Америки. В своё время по советскому телевидению её показывал профессор Зорин, популярный в то время политический обозреватель. Ошарашенным советским телезрителям демонстрировались ломящиеся от продуктов прилавки и толстые продавщицы, важно позирующие перед камерами. Самое неизгладимое впечатление на неизбалованных граждан производило огромное разнообразие колбасных изделий. Конечно, Зорин показывал и мирно развалившегося на земле бездомного, и разбитое стекло в окне какого-то заброшенного здания, но на этом никто не акцентировал пристального внимания.

Для прибывших родственников Леонид заранее снял двухкомнатную квартиру по соседству и даже обставил её кое-какой мебелью. Не дав утомлённым переселенцам опомниться, он потащил их на прогулку по Брайтон-Бич авеню. На ходу брат Марика так энергично размахивал руками и крутил головой, что-то объясняя и показывая, будто хотел в первый же день выплеснуть на головы бедных гостей всю известную ему информацию.

Пятиэтажный дом, где поселились Иосиф и его родители, был довоенной постройки. Просторный холл, выложенный красивой плиткой, зеркальные стены, большие напольные вазоны с искусственными цветами и мраморные полочки, где красовались горшки с живыми растениями, — всё блестело идеальной чистотой, на полу не видно было ни единой соринки.

В Нью-Йорке семья Иосифа попала под опеку известной американо-еврейской организации NYANA, где обучали английскому языку, знакомили с американскими законами и помогали адаптироваться в новом мире. Организация помогла семье с приобретением мебели и даже снабдила их на первых порах зимней верхней одеждой. Переселенцам оплачивали проезд в городском транспорте, завтрак и ланч на время обучения. Также муниципальная служба социального обеспечения выплачивала ежемесячное денежное пособие на еду, одежду и частично на оплату квартиры. Семья Марика имела право на бесплатное медицинское обслуживание и безвозмездно могла приобретать очень дорогостоящие лекарства. Родители Иосифа пребывали в непреходящем шоке от всего счастья и комфорта, которые так внезапно свалились на них.

Нередко они с удивлением встречали на Брайтоне бывших соотечественников с недовольными лицами и никак не могли взять в толк, чем это могло быть вызвано? В ответ на свои вопросы они слышали, как правило, возгласы о том, что, мол, «поживёте здесь с наше, не такого дерьма хлебнёте». Многие эмигранты ностальгировали по прошлой жизни, им не нравились даже местные продукты. Всё было невкусно, не так, как там, дома, как они привыкли.

Марика и Милу возмущало несправедливое отношение бывших советских граждан к стране, которая дала им приют и в которую они так стремились уехать. С другой стороны, недовольных тоже можно было понять — чисто по-человечески: они приехали сюда в уже почтенном возрасте, прожив большую часть жизни в стране с совсем другим менталитетом. Молодость, карьера и друзья остались в прошлом, и теперь их словно заперли в золотой клетке, оторванных от привычного общения, каким бы оно ни было.

Итак, попав в водоворот быстротечной нью-йоркской жизни, Иосиф и его родители барахтались в ней изо всех сил, чтобы не утонуть. Главной целью их существования стало стремление твёрдо встать на ноги. С одной стороны, жёсткие условия этой страны были не такими уж смертельно тяжёлыми, а с другой, начать своё дело оказалось совсем непросто, ибо конкуренция была бешеной. Жёсткость условий, как это ни парадоксально, обусловливалась широкими возможностями, наличествующими в американской социальной системе. Равные стартовые возможности поощряли и создавали острую соревновательность между желающими воспользоваться ими, и здоровая конкуренция задавала весь тон американской жизни. Великий соблазн реального достижения материальных благ толкал миллионы людей на этот непрерывный трудовой конвейер, который мог привести к заветной мечте. На этом и строилось величие американской демократии, потому что в конечном итоге наиболее достойным удавалось пробиться к успеху.

На момент эмиграции Марику исполнилось сорок три года. Самый неудобный возраст для перемен: вроде бы уже не молодой, но ещё не старый. Главной проблемой для переселенцев этой возрастной категории стал языковой барьер. Английский поддавался чертовски медленно, иностранные слова никак не хотели оседать в голове. Шесть месяцев обучения на курсах ни к чему не привели. Существовать только на пособие было неудобно и унизительно, а также невыносимо, учитывая массу соблазнов вокруг.

Решать эту дилемму предстояло самому Марику и никому больше. Нельзя сказать, что эмиграция как-то меняла людей; возможно, она их просто ломала. Но по большому счёту — каким ты был на родине, таким оставался и здесь. Эмиграция лишь выявляла силы, заложенные в каждом, — разрушительные или созидательные. Успех в поиске работы приходил к тому, кто был способен найти компромисс между амбициями и реальными возможностями.

Реально оценивая свои шансы, Марик решил работать таксистом, как, впрочем, и многие советские эмигранты среднего и пожилого возраста. Первое время его ощутимо коробило: всё-таки главный инженер завода неожиданно превратился в обычного водилу. Однако, когда он познакомился с новыми коллегами из лимузин-компании, стало ясно, что его переживания отнюдь не уникальны: всех этих людей объединяло общее положение — и ничего с этим нельзя было поделать. К слову сказать, его сменщиками были профессор, бывший директор школы, пианист и геолог.

Постепенно Марик смирился, но так и не привык к ежечасному чувству унижения, которое испытывает любой эмигрант на новом месте. Он говорил себе, что нужно перетерпеть и, возможно, со временем станет легче. Для этого он напрягал всю свою волю. Иначе было нельзя. Ведь вокруг он видел немало таких, которые ломались, не выдерживая испытаний. Как результат, в среде русскоязычных приезжих наблюдалось огромное количество разводов и нервных срывов. Мужчины часто спивались, женщины бросали нерадивых супругов, превратившихся в обузу, и старались выйти замуж за американцев.

Марик в душе завидовал людям этой страны, этим уверенным в себе, самодостаточным личностям, чувствующим себя здесь хозяевами. Словно гадкому утёнку из сказки, ему хотелось приобщиться к их жизни, войти в их круг. Но между ними лежала огромная языковая и социальная пропасть. Всё чаще мужчина вспоминал слова одного из древнегреческих поэтов: «Для полного счастья человеку надобно иметь славное отечество».

Со временем Марик начал привыкать к свободе. В Америке было приятно и удобно жить. Однако он замечал, что многих эмигрантов так и не отпустила тоска по родине. У него даже появилась версия на этот счёт. Он считал, что, решившись на судьбоносный шаг, эти люди показали силу своего характера, но невольно прихватили с собой частичку Советского Союза. Решение проблемы Марик видел в том, чтобы забыть о прошлом. Только тогда человек станет по-настоящему свободным.

Марик на дух не переносил людей, которые издевались над религиозными чувствами и традициями других наций. Он считал, что величие страны и общества состоит не в том, чтобы возмущаться, например, мусульманками, закутанными в паранджу, или хасидками, носящими парики, а в том, чтобы люди могли, не опасаясь за свою жизнь и репутацию, одеваться и жить согласно своим традициям, но в рамках закона. Именно так было в этом многонациональном, разноязыком конгломерате — Нью-Йорке, где все получали возможность оставаться самими собой: носить хиджабы, пейсы, занятные шляпы-цилиндры, парики, бороды, шорты и мини-юбки. В США человек в меньшей мере, чем где — либо ещё в мире, ощущает свою инородность.

Марик и Мила не могли нарадоваться школьным успехам Иосифа. В школе, как и в любой социальной структуре Соединённых Штатов, существовало чёткое расслоение. Среди учеников оно выражалось прежде всего в сложности программы обучения. Так, существовали классы для школьников, для которых английский язык не является родным; классы, изучающие программу среднего уровня, и так называемые «продвинутые» классы с чрезвычайно усложнённой программой и множеством факультативов. Дети распределялись по соответствующим категориям согласно уровню имеющихся знаний и умственных способностей. Таким образом, никто не оставался за бортом и, самое главное, не принижалось достоинство детей. Ведь учащиеся каждого учебного класса имели приблизительно одинаковый уровень развития.

Советская образовательная система, безусловно, была более насыщенной и требовательной, чем в Соединённых Штатах, и большинство учеников получали хорошие знания. Но и для отличников, и для хорошистов, и для двоечников существовала единая обучающая программа, которая и запускала механизм социально-психологического расслоения. Двоечник считался существом второго или третьего сорта, отъявленным хулиганом, чуть ли не изгоем — и всё потому, что по математике или русскому языку он имел двойку или тройку. Это калечило психику многих детей и оставляло отпечаток на всю жизнь. К тому же советская система не брала в расчёт человеческие качества своих подопечных. Ведь не всегда моральный облик двоечника был хуже, чем у отличника. Но это никого не интересовало. Знания, цифры и дисциплина были главными в подрастающем человеке. В Соединённых Штатах даже самый слабый ученик класса, укомплектованного из эмигрантов, чувствовал себя довольно счастливым, ибо никто и ничем не принижал его достоинство. Он был в таком же положении, как и его соученики. В СССР на родительском собрании учителя публично растаптывали одних учеников и превозносили других. В Соединённых Штатах родительское собрание представляло собой конфиденциальную встречу учителя с родителями и учеником, потому что человеческое достоинство и уважение стояли и стоят здесь на первом месте.

Иосиф учился в самом продвинутом классе самой продвинутой школы Бруклина, и успехи его были впечатляющими. Учителя наперебой хвалили юношу и сулили ему блестящее будущее.

Америка — действительно удивительная страна. В чём же её принципиальное отличие от большинства других государств мира? Прежде всего в абсолютном многообразии, выгодно отличающем её от разноуровнего единообразия социалистических стран. Если осознать это фундаментальное различие, сами собой отпадут все споры о некачественной системе образования в США. Образование здесь охватывает все шкалы от значений «очень плохой» до «очень хороший», от школ для эмигрантов до престижных частных образовательных заведений с мировым именем. И так во всём. Можно сказать, что Америка отражает всё многообразие современного мира. Поэтому здесь так спокойно относятся к критике, ведь при желании всегда можно отыскать что-то очень хорошее и нечто очень плохое. Для каждого человека действуют одинаковые законы, поэтому люди чувствуют себя в безопасности и большинство живёт в благополучии и достатке. В рамках закона возможно всё — от вульгарно-свободной пропаганды секса до высокоморальных устоев консервативной части общества, от несусветной человеческой глупости до самых выдающихся проявлений человеческого гения. А самое главное — при желании каждый гражданин может найти здесь нишу для личного самовыражения, независимо от уровня знаний, способностей, вкусов и пристрастий. Нью-Йорк в этом плане является самым ярким примером американского образа жизни. Здесь в тесном симбиозе сосуществуют все виды культур, искусств, истории и религии, все лучшие и худшие черты человеческой цивилизации.

Об этом часто думал Марик, развозя пассажиров с Брайтон-Бич в другие районы Нью-Йорка. Эта улица стала ему почти родной. Сама по себе она была ничем не примечательна. Над большей её частью, как огромный змей, нависало железное грохочущее чудовище под названием сабвей — американское метро. По этой груде заржавевшего металла столетней давности всё ещё ездили поезда, и ужасный металлический скрежет всегда болезненно давил на барабанные перепонки. К этой пытке Марик так и не смог привыкнуть. Весь Брайтон буквально замолкал от этого визга и грохота, и разговаривать становилось практически бесполезно. С учётом того, что поезда в Нью-Йорке курсируют строго по расписанию через каждые пять — десять минут, можно легко представить себе, в каком шумовом фоне жил и живёт этот весёлый район.

Американский сабвей

Одной из достопримечательностей улицы были её овощные и продуктовые магазины. Здесь можно было купить практически всё, что продавалось во всех пятнадцати республиках Советского Союза.

Брайтон-Бич

Важную достопримечательность составляли и сами люди, населяющие Брайтон. Недаром в простонародье его прозвали Малая Одесса, что подчёркивало превосходство одесситов, чувствующих себя здесь настоящими хозяевами. Именно они отбили это благодатное место у афроамериканского контингента и превратили некогда криминальный район в цветущий рай, где так привольно живётся русскоязычному приезжему. Некоторые бывшие одесситы придерживались мнения, что остальные эмигранты из Советского Союза приехали сюда «на всё готовое» и лишь несправедливо пожинают чужие плоды. Поэтому каждому вновь прибывшему, особенно если он не из Одессы, они обычно говорили: «Мы здесь скушали дерьмо, и вы должны его отведать».

Брайтон стал местом паломничества для гостей и туристов в том числе и благодаря прекрасному пляжу. Излюбленным местом променада брайтонцев и гостей города является знаменитый бордвок, представляющий собой деревянный настил, вытянутый вдоль океанского побережья на несколько километров.

Бордвок

Уютные беседки и несколько знаменитых ресторанов, выходящих на него, сделали это место незаменимым для развлечений и отдыха. Одни, заботясь о своём здоровье, с шести часов утра бегают по деревянному настилу вдоль прибрежной полосы, другие просто прогуливаются, третьи сидят на скамейках и дышат чистым океанским воздухом, четвёртые предпочитают зайти в кафе или в ресторан, чтобы полюбоваться игрой небольших волн и насладиться лёгким бризом. По вечерам здесь зажигаются фонари, и разряженная праздная публика выходит себя показать и на других поглядеть. Услужливые официанты мастерски и со вкусом сервируют столики в ожидании посетителей. По праздникам, а иногда и в выходные дни играет живая музыка, все желающие могут потанцевать.

Променад по бордвоку

Самым удивительным зрелищем для бывших советских людей стал фейерверк, который можно было наблюдать с бордвока каждое воскресенье ровно в девять часов вечера. С двух военных кораблей начинали палить пушки, рисуя на чёрном небосклоне, усыпанном звёздами, удивительно красивые цветные огненные фигуры, то рассыпающиеся, то собирающиеся в причудливый узор. Для советских эмигрантов салют всегда ассоциировался с каким-то большим праздником, а здесь это было обыденным еженедельным ритуалом. Одним словом, попадая на бордвок, вы попадали на праздник жизни. Люди на время забывали о работе, проблемах, болезнях, расслаблялись и просто беззаботно веселились.

Фейерверк на бордвоке

Как стремительно в Америке летит время! Многие приезжие жалуются, что дни здесь сменяют друг друга намного быстрее, чем на родине. Марик был уверен, что это состояние связано с перманентным ощущением стресса, которое испытывают все переселенцы. Эта подсознательная тревожность стала неотъемлемой частью их жизни, превратившись в своеобразную норму бытия. Любому человеку, живущему в оковах непрерывного волнения, будет казаться, что его жизнь идёт быстрее. Это чисто психологический эффект.

На первых порах Марику и его семье приходилось много ездить на метро, так как это был самый удобный вид общественного транспорта в городе. В Нью-Йорке сеть сабвея сильно разветвлена. Короткие и частые остановки, непродолжительный (в среднем от пяти до пятнадцати минут) интервал между поездами позволяют людям относительно быстро попадать в любую точку гигантского мегаполиса. Не зря его услугами ежедневно пользуются порядка шести-семи миллионов человек.

На метро Марик и его семья часто ездили на различные аппоинтменты. Слово «аппоинтмент» можно смело включать в состав русского языка, поскольку оно является наиболее употребляемым английским словом среди русскоязычных эмигрантов. Переводится оно как «назначенная встреча», однако русский лексический эквивалент не передаёт всей полноты значения оригинала. В Америке никто никуда не идёт без предварительного аппоинтмента. Сначала обязательно надо позвонить и договориться о дне и времени визита, без этого вас нигде не примут.

Марик всегда с интересом наблюдал за людьми, сидящими и стоящими вокруг него в трейне, то есть в поезде или вагоне (это второе по популярности английское слово, которое никогда не произносится здесь по-русски). Люди в метро обычно погружены в свои дела, и никто ни на кого не глазеет. Беззастенчивый прямой взгляд считается дурным тоном. Именно поэтому Марик наблюдал за всеми украдкой.

Вот напротив сидит симпатичная белая девушка, погружённая в чтение книжки. Время от времени она довольно громко шмыгает носом, стараясь не позволить упрямой влаге вытечь из ноздри и уютно расположиться на красивой верхней губке. В дальнем углу вагона с комфортом, сразу на четырёх сидениях, расположился огромный чернокожий бездомный, с ног до головы обмотанный цветными тряпками. Рядом, прямо на полу, валяется его имущество — внушительных размеров чёрный мешок, наполненный неизвестным хламом. Бродяга источает стойкий смрад гремучей смеси дерьма, мочи и пота. Поэтому та часть трейна, где он величественно расположился, практически пустует. В остальной плотно теснятся ряды трудящихся. Никто из них не потревожит мирный сон бедолаги, все просто постараются держаться от него подальше и изредка будут бросать косые взгляды в его сторону, когда неуловимое дуновение ветерка донесёт нестерпимую вонь.

Существует расхожее мнение, что американцы не любят читать. Однако это не совсем так. Всех пассажиров метро можно разделить на три условные категории. Самая большая из них — люди, читающие газеты, книги и журналы; следующая — публика, слушающая музыку (естественно, с помощью наушников), и, наконец, спящие. Таким образом, среди пассажиров практически нет ни одного бездельника, бестолково глазеющего по сторонам.

Ещё одной особенностью сабвея является то, что здесь, даже в переполненном вагоне, никто ни к кому не прикасается, не прижимается и не расталкивает локтями. И если вагон переполнен, в него не будут с упорством пытаться втиснуться, а просто подождут следующий. Согласитесь, всё это элементарные вещи, о которых, возможно, и писать не стоило… Но кто возразит, что именно эти мелочи и доставляют больше всего неудобств?

Иногда Марику приходилось возить пассажиров в Гарлем, который находится в северной части Манхэттена. Когда он впервые увидел этот район в 1983 году, в голове промелькнула предательская мысль, что весь мир населяют не особо развитые в культурном отношении народы. Заплёванные тротуары, грязь, пахнущие мочой подъезды, обожжённые кнопки лифтов — всё здесь напоминало родной Баку и другие советские города. Необременённые цивилизацией местные жители словно пришли на время попользоваться её благами.

Досужие размышления Марика по поводу схожести чернокожих и советских людей были прерваны голосом диспетчера, который попросил по дороге захватить трёх ребят и отвезти их по адресу, расположенному где-то рядом с диспетчерской. Это было уже в Бруклине.

Подъехав к частному дому, Марик увидел трёх ожидавших его совсем молодых, но очень крупных афроамериканцев. Шумная молодёжь небрежно развалились на сиденьях, достала сигареты и стала начинять их марихуаной. Не обращая на водителя никакого внимания, парни о чём-то громко разговаривали, гортанно перебивая друг друга. Марик старался не замечать их выходок и жаждал побыстрее отделаться от не очень приятных пассажиров. Вскоре весь салон машины пропитался дымом, и резкий, специфический запах конопли ударил в нос.

Был холодный январский вечер, часы показывали половину десятого. Марик приоткрыл окно, чтобы не задохнуться. Он ещё плохо знал дороги и повернул не туда, куда следует. Один из сидящих сзади, видимо недовольный этим, что-то буркнул и слегка стукнул водителя по голове. Впереди сидящий, моргнув, предложил ему затянуться. Марик отрицательно покачал головой. Все трое дружно заржали, и мужчина опять получил удар в голову. Ржание продолжилось. Ребята почувствовали свою власть, а Марик растерялся окончательно. Всё в нём смешалось в этот момент — гнев, чувство бессилия и унижения. Он настолько оторопел, что забыл про свою рацию. Впереди сидящий, как будто уловив его мысли, схватил передатчик и бросил его на заднее сиденье. Там прибор подхватили и, крича от восторга, ударили водителя им по макушке.

Не выдержав, Марик стал громко кричать на разошедшихся молодцов на смеси русского и английского языков. Но его сосед, заметив торчащий кошелёк, стал лезть Марику в карман. Одной рукой водитель старался препятствовать краже, а другой крепко вцепился в руль, продолжая вести машину. От обиды и бессилия у него непроизвольно брызнули слёзы, и он, громко зарычав, как загнанный зверь, нажал на акселератор. Машина помчалась на бешеной скорости. Ребята, испугавшись, поначалу притихли, а затем сидящие сзади стали просить его остановиться. Впереди сидящий, не обращая внимания на скорость, с удивлением глядел на водителя и приговаривал:

— Ребята, смотрите, он плачет, плачет…

Когда наконец Марик затормозил недалеко от диспетчерской, дверцы машины были уже открыты. Он даже не сообразил их заблокировать. Все трое ребят выскочили из салона и бросились наутёк. Очумев от злобы и унижения, Марик кинулся им вслед. Вскоре он нагнал того, кто сидел рядом. Марик совершенно не умел драться. Схватив парня за шиворот двумя руками, он отчаянно начал его трясти и в следующую же минуту получил сильнейший удар по лицу. Кулак прилетел прямо в бровь, и с такой силой, что рассёк её. Кровь моментально залила глаз. Разжав руки, Марик отпустил воришку и автоматически схватился за голову. Юнец, спокойно поправив на себе одежду, развернулся и исчез в темноте…

Шрам на брови всё время напоминал Марику об этом неприятном инциденте, который едва не стоил ему правого глаза. Обычно в таких ситуациях водителю при первой же возможности предписывалось покинуть машину и набрать номер 911. Но для Марика, как и для других приезжих, жизнь в чуждой языковой среде была большим испытанием. Прошло уже пять лет с того дня, как они приехали в США, а он всё продолжал заикаться при разговоре с американцами. Марик даже провёл параллель между изучением английского и человеком, который решил взобраться на самую высокую гору. Полный энергии, без устали и без отдыха он карабкается наверх, и кажется, будто вершина уже совсем рядом, буквально рукой подать. И в следующее же мгновение его челюсть начинает постепенно отвисать, глаза разочарованно округляются, а чувство безысходности сжимает сердце, поскольку его взору открывается новая, ещё более неприступная высь. Для её преодоления потребуется ещё больше усилий. Человек делает глубокий вдох и пускается в путь. И вот, уже тяжело дыша и еле передвигая ноги, он, полуживой, но всё ещё гордый и несломленный, достигает и этой цели. И тут его ноги окончательно подкашиваются, от злости и бессилия он в отчаянии падает на колени — перед ним очередная скала, ещё более огромная, чем прежняя. И так до бесконечности. Подобное явление называют «эффектом гор», когда достигнутая победа оказывается на самом деле всего лишь призрачной иллюзией. Схожее ощущение оставалось у Марика от изучения английского языка. Чем большего, как ему казалось, успеха удавалось добиться, тем труднее преграды вставали на его пути.

На родине, особенно когда приключалась какая-то болезнь, Марик часто чувствовал себя неуверенно и даже как-то одиноко — и это при наличии многочисленной, но, увы, не могущественной родни! Страх перед летальным исходом, который не смогут предотвратить отечественные специалисты (почему-то у него была такая убеждённость), не давал ему покоя. В Америке, в совершенно чуждом мире, он впервые почувствовал себя в безопасности. Марик верил американским медикам — не столько в их мастерство, сколько в добросовестность. Его не пугали дорогие медицинские страховки, напротив, высокая стоимость была гарантом качественного лечения. Именно благодаря высококлассной терапии некоторые канадцы предпочитали лечиться в Соединённых Штатах. Ведь на своей родине, где всё население пользуется государственной медицинской страховкой, можно было месяцами ждать своей очереди для проведения любых, даже самых незначительных процедур.

Пожалуй, единственным, чего Марику не хватало в Нью-Йорке, была обычная, тихая и уютная бакинская улица, со старомодными фасадами, своеобразной восточной неопрятностью и возможностью завести с прохожими непринуждённый разговор. В Нью-Йорке это было чем — то нереальным, находящимся на грани фантастики. Плотный людской поток просто бы растащил собеседников в разные концы города. Здесь не было той уличной культуры, которой пропитан Баку. Нью-йоркская улица являла собой лишь разновидность автострады, по которой следовало чётко двигаться в нужном направлении. В Баку улица была местом встреч и неторопливого общения.

Безусловно, тяжела доля эмигрантов, и очень часто она оборачивается душевной травмой и социальной неприкаянностью… Зато жертва родителей с лихвой окупается их детьми!

Марик понимал, что никогда не овладеет английским языком как родным, не сможет полностью влиться в американскую среду, но он был уверен, что этого обязательно добьётся его сын Иосиф.