Обречëнная быть

Аксинья Цареградова (2024)

Девушка из мегаполиса становится учителем в сельском детском доме. Она всячески помогает подросткам, ей даже удаётся избавить целое село от маньяка, но единственное, что ей не удаётся — это направить на благие дела циничного и не по годам умного юношу, виртуозно играющим чужими судьбами. Современный социально-философский роман, заставляющий задуматься о смысле жизни через призму действий циничного подростка, чьи размышления главная героиня стремится направить в верное русло. Первая любовь, жажда жизни, боль потери и стремление к совершенству знакомы и близки каждому читателю.

Глава Е

Перед глазами Веры за стеклом электропоезда промелькнуло название станции “Изюминское”. “Пора выходить.” — подумала Вера. Она встала, взяла чемодан и вышла в тамбур. Поезд остановился, с шумом открылись двери, и свежий прохладный вечерний воздух ворвался, растрепав волосы Веры. Это был какой-то новый, другой, не такой, как в Петербурге воздух. Она сошла на платформу. Метрах в десяти от себя Вера увидела тех дорогих и близких, которые обещались её встретить. Сколько же она не виделась с ними? Лет пять или может быть семь? Когда они приезжали в Петербург к ним? Да, давно она их не видела. Вдруг одна из трёх встречающих увидела Веру и метнулась с улыбкой к ней. Это была двоюродная бабушка. Её седые волосы трепались по ветру, также как и её лёгкая накидка. Она подбежала к Вере так быстро, как могла. “Господи, ба, дорогая!” — слёзы брызнули из глаз Веры.

Как крепко её обнимала эта маленькая и худощавая старушка. Вера взглянула ей в лицо — как же оно состарилось, сколько морщин, брови стали совсем седые, нос обвис, но глаза — это были всё те полные огня небесно-голубые глаза, заряжающие всё вокруг добротою и любовью. Кожа состарилась, руки ссохлись, но глаза — глаза ещё были полны жизни.

— Ох, ба! — выронила сквозь слёзы Вера и перевела взгляд на подошедших встречающих — двоюродную тётю со своей шестнадцатилетней дочерью, являющейся, соответственно, внучкой бабушки.

— Дорогая наша, наконец-то кто-то из вас приехал в наш Богом забытый край.

Вера улыбнулась. Ей не пришлось натягивать улыбку, чего она опасалась.

— Да не такой уж и забытый! У вас столько всего понастроили.

— Это верно. — резонно заметила тётя.

Она обняла Веру как-то сдержанно, даже холодно. Она мало изменилась, но видно было, что глаза у неё какие-то грустные.

— Машенька! — Вера начала обнимать самую молодую представительницу этого рода. — Как ты выросла! — посмотрев на неё с восхищением сказала она. — Как похорошела. Ты просто расцвела, дорогая!

— Спасибо, Вера! — ответила Маша, и незаметно для бабушки и мамы, кокетливо чмокнула Веру прямо в губы. Вера смутилась: “Где она набралась этого пафоса?”.

Глава Ё

Посёлок, куда прибыла наша героиня, был разделён на две части, как, собственно, здесь их и называли: городскую и сельскую.

Первая её часть представляла собой малоэтажные дома, построенные в пятидесятых и шестидесятых годах прошлого столетия, местами уже облезлые и демонстрирующие свои внутренние составляющие. Гуляя меж этими домами, можно было обнаружить пару-тройку магазинов одежды и обуви, несколько сетевых продуктовых, а в основном маленькие тесные гастрономчики, бизнес-центр, расположившийся в недавно отстроенном доме, несколько новостроек, небольшой рынок и маленькую разрушенную часовню, сквозь сохранившиеся стены которой попадали лучи солнца и освещали городскую часть посёлка.

Дачная или сельская часть от городской разделяло поле. Поле же имело несколько тропинок, ведущих из одной части в другую, но жители, разумеется, чаще всего предпочитали узкий, деревянный, длиною в метров тридцать мост, перекинутый через поле. За полем находился весьма редкий лес, сквозь который можно было увидать расположившееся за ним дачные участки. Деревянные обветшавшие домики сменялись коттеджами, но старых домиков с огородами было намного больше чем коттеджей с аккуратно отстриженной травкой.

Из одной части в другую можно было добраться за двадцать минут. Представляете себе, петербуржец или любой другой житель большого города, вам до дачного участка двадцать минут добираться пешком?

Была, разумеется, и объездная вокруг поля, дорога.

Дом вышеупомянутого нами семейства, состоящего только из представительниц женского пола, был очень симпатичным, уютным и довольно таки большим. Он был отделан сайдингом салатного цвета, имел множество окон, и даже, одно витражное цветное с острым углом на чердаке, спроектированное некогда главой этого семейства, т.е. двоюродным дедом Веры. На первом этаже располагались кухня, гостиная или как здесь её называли комнатой общего отдыха, гардеробная, туалет и душевая комната, второй этаж имел три спальни, на каждую жительницу дома, соответственно. Выглядит всё вполне шикарно, но это не совсем так. На кухне был старый, советский холодильник, работающий бесперебойно, такая же плита, правда, порою выкидывающая фокусы, в комнате общего отдыха стоял телевизор девяностых годов, такой пузатый, а вернее…, но привлекательность этой комнаты заключалась в двух старых, но сделанных из добротного дерева книжных шкафах, где на всех полках плотно прижавшись другу к другу стояли книги. В этой же комнате находился бордовый диван, тоже отдающий стариной, но очень мягкий и удобный. Подле него несколько лет назад был положен ковёр, висевший долгое время на стене. У стены стоял небольшой стол и пару стульев для вечернего чаепития, которое, к сожалению, случалось всё реже. Почему к сожалению? А потому что весьма интересные и откровенные семейные разговоры случались за этим чаепитием. В каждой комнате было уютно и тепло. Глава семейства, о которой мы уже упомянули и который уже почил, продумал постройку дома до мельчайших деталей — каждая комната, кроме кухни, днём была залита солнцем и согревала в холодные дни. Уют поддерживали замечательные пастельных тонов, тоже ещё советских времён занавески. В гардеробной в основном висели вещи Маши, юной модницы. Было, правда, много пуховых бабушкиных платков, присылаемых на каждый новый год оренбургской родственницей. Эту родственницу, что говорится, хлебом не корми, а всё дай повязать: она и днём и ночью и вместо обеда создавала эти согревающие красивые русские вещи.

Теперь мы можем определить, что семейство богатым никогда не было, и в особо голодные времена даже было решено снести некогда пристроенную обширную террасу, (где устраивались чаепития в послеобеденный час и заводились душевные разговоры вечерами), дабы расширить огород. Сейчас средств хватало, но избытка не наблюдалось.

Отмечая, что только три представительницы женского пола населяли дом, мы утаили, что была ещё и четвёртая — небольшая ласковая серая кошечка.

Спальни второго этажа были мало отличительны по габаритам, только бабушкина комната была порядка двадцати метров. Но следует отметить, что некогда там жил и спал ещё и дедушка. С учётом просторности этой комнаты, в бабушкиной спальне сушились различные травы: мята различных сортов, зверобой, чабрец, тархун, хранились семена и находилась, в сезон, рассада.

Во всех комнатах была старая, но ещё очень хорошая мебель, только в Машиной была новая модная, и комната отделана даже с определённым дизайном. И только у Маши был балкон.

Вере была предложена именно эта комната, что очень удручало Машу, однако она переехала в комнату мамы, но, разумеется, не без сцен истерик, типичных для её возраста. Маша предлагала переехать матери к бабушке и поселить Веру в освободившейся комнате, однако это предложение было отвергнуто и по весьма понятным причинам, ведь именно машина комната являлась самой солнечной в доме, и тут же были, как мы уже отмечали, новая мебель и балкон.

Вера, завидев комнату и оценив её обстановку, заметив недовольство и раздражительность в глазах Маши, а также предполагая будущие её ссоры с матерью, хотя бы с непривычки житья в одной комнате и многие другие поводы для них, обнаружив некоторое неудобство и почувствовав дискомфорт, находясь в комнате, любезно отказалась от предоставленного ей жилья. Ликованию Маши не было предела, правда, сначала она выкинула капризик, жалуясь на бесполезность переноса многих вещей и косметики, но, к счастью, она быстро отошла. Вере же была больше по душе чердачная комната с тем самым замечательным витражным окном. Вера была так счастлива снова подняться туда, почувствовать уют той комнатки, вспомнить, как она здесь играла в прятки с соседскими ребятишками, как здесь она написала своё первое стихотворение, как здесь она в дождливые дни так много прочитала книг и так много играла в куклы. В той комнате можно было расположиться, поставить раскладушку, обогреватель, здесь тоже были розетки, а днём было очень светло, как и во всём доме. Бабушка, разумеется, принялась отговаривать Веру от такой идеи, но это было уже тщетно — желание поселиться пришло мгновенно. Пока Вера общалась с бабушкой, Маша на радостях даже помыла пол в чердачной комнате и прибралась там.

Обед, каким встретили Веру, являл собой настоящее пиршество. Помимо основного блюда — изысканной солянки и плова на второе, на столе было множество бабушкиных заготовок: маринованные огурцы, грибочки, лечо, кабачковая икра и множество других интересных съедобных прелестей. Маша, по случаю приезда столь долгожданного гостя испекла шарлотку. Она, правда, пригорела, но была очень сладкой.

Вера, не склонная к обжорству, уплетала всю эту вкуснятину, что говорится, за обе щёки. Поедая всё это и слушая рассказы родственниц, она на некоторое время позабыла и о своей болезни и о всех тех событиях, предшествовавших отъезду. Но наступила ночь. И Вера, хоть и прогулявшись на свежем воздухе, всё же не сразу заснула. Она снова предалась своим грустным думам, воспоминаниям и плакала, плакала в особенности над мечтами о будущем, которого у неё нет.

Утро было солнечное, Вера проснулась чуть позже бабушки и помогла ей с завтраком. Разговор за едой особо не клеился, Вере не хотелось говорить о своей участи, итак всем известной и переживаемой. Тётя отправилась на работу, а Маша побежала к подружке. Бабушка отправилась в огород, Вере ничего не оставалось как последовать за ней.

Так и проходили дни. Свежий воздух, солнце, здоровая пища и чаи из трав крепили днём здоровье Веры, а ночью она его растрачивала на слёзы. Ей очень хотелось обратно в Петербург и совсем забыть о болезни, кинуться в объятья Егора, прижаться к маме, поддержать за руку отца. Но ведь она уже сделала свой выбор, и он не мог быть неправильным, и выбору своему должна быть верна.

Наконец, Вере нужно было устроиться на работу, собственно, сделать первый шаг к тому, ради чего она приехала.

В одно августовское утро, назовём его прекрасным, Вера вошла в небольшое здание, построенное рядом с детским домом. Ей боязно было устраиваться сюда, поскольку детский дом порою получал детей из колоний и уличных беспризорников, но, увы, её подбадривала мысль о творении добра и несении пользы.

“Внутренне убранство” школы не могло не удручить нашу героиню; войдя в него Вера почувствовала какую-то давящую пустоту. Стены были обшарпаны, туалет находился в прямом смысле на развалинах, — в конце коридора отсутствовала стена, находилась какая-то деревянная перегородка, а за ней, среди старых кирпичей и разрухи находились туалеты — уличные туалеты. К своему успокоению, Вера разузнала, что зимой открывают другие туалеты, которые находятся в здании. В школе напрочь отсутствовали зеркала или диванчики, что было нормальным явлением в любой другой школе, где бывала Вера. Пустые голые серые стены, побитые окна, треснувшие подоконники, тусклый свет из свисающих с потолка запылённых лампочек — это больше было похоже на тюрьму, нежели на учебное заведение. К огромной своей радости, Вера обнаружила на одном из этажей висящие на стенах портреты некоторых учёных и писателей. Правда, радость длилась недолго — Вера увидела, как Маршаку кто-то подрисовал изящные усики, Толстому, Льву Николаевичу, безжалостно отодрали кусок бороды, глаз Веры не без отвращения заметил некоторые непристойные надписи и рисунки — не шалость детей удивила её, а другое, — почему по прошествии лета, портреты не заменены на другие или хотя бы просто не сняты, а “зарисовки” детей не замазаны и незабелены. Но, наконец, ознакомившись с заведением и почувствовав его не самую благоприятную атмосферу, Вера направилась в кабинет директора.

Не будем тратить наш прекрасный лес на изложение скучного собеседования с директором детского дома, отметим, только, что Веру взяли, взяли, что называется, с распростёртыми объятиями. Это немудрено: здесь никогда не учительствовали те, кто получали высшее образование в Петербурге. Разумеется, у директора осознание того факта, что девушка приехала из большого города в посёлок работать, вызвало небывалое удивление. Приятная наружность директора, спокойствие духа и харизма расположили Веру к нему и она без особого стеснения и сомнений поделилась с ним своим горем. Вера попросила не распространять эту информацию, ей бы хотелось сохранить её в тайне. Директор, выслушав Веру, погрустнел. Он искренне сочувствовал ей. Грустно стало ему ещё и потому, что он представил, как будет жаль ему учеников, когда молодая учительница, только пришедшая к ним уйдёт от них раньше наступления зимы. Но делать было нечего: одиннадцатый класс оставался без учительницы, тем более последние месяцы обучения в десятом классе велись без преподавания русского языка и литературы. Прошлая учительница, уже будучи в возрасте, умерла в марте, читая сочинение одного из учеников. Замену ей так и не нашли.

Дополнительной причиной принятия молодой девушки на работу не в самое лучшее для такой красавицы (так показалось директору, сравнивающему Веру с некоторыми местными девушками) место, была как раз её молодость. Директору хотелось, и уже давно, разбавить учительский сорокалетний (и старше) состав молодой кровью.

Вера не стала интересоваться безалаберностью работников детского дома, уборщицы и учителей, и с позволения директора приобрела краску, замазала непристойности, и сняла подвергшиеся издевательским действиям портреты.