Затерянные в сновидениях

Александра Фокина-Гордеева

Все есть дар, трагедия – это часть опыта, мудрость понимания, что все идет своим чередом, без нашего разбирательства что и как… Всему свое время и место. А мудрость – это то, что дает нам возможность принимать….

Глава 1

Алтай

Еще немного, совсем чуть-чуть и можно вернуться домой! Заняться тем, что действительно интересно…

Те знания, которые нужно сейчас забыть, они вспыхнут ярким пламенем, ярким как Ты…

Они заискрятся в потоках жизней на гранях миров, сотрут все линии с наших ладоней и накличут новые. Взорвут, выжгут меня изнутри, меняя все и стирая понимание в порошок.

Все Ты… Ты всегда жил во мне, вне зависимости от того, жива я или нет. Ты ткешь во мне, наполняя вечностью не из внешнего, но изнутри, разбивая вдребезги моё понимание! Господи! Я осознаю величие Твое во всем, кем являюсь и где заканчиваюсь я и начинаемся мы! Есть только разные грани тебя! И в день, когда придёт смертный, и я полюблю его так же… Я стану иной и возможно забуду единение с Тобой! Я знаю, помню свое будущее, но забываю прошлое… Я не прошу помощи от Тебя, но лишь понимания для себя…

Алтай. Нас уже трое. Он сложил, как замысловатую мозаику все то, что необходимо для долгого пути в никуда…

Он собрал нас, зная, кто мы на самом деле, еще тогда, когда об этом не помнили мы сами. Он читает в нас, как в раскрытых книгах… Чингиз Хан, господин, глава воинов и видит неведомое проповедникам и провидцам — именем времени на устах и тяжелым бременем в мыслях. Нам разрешено звать его — Чингиз, но мы никогда не прибегаем к возможности показать его великое расположение к нам… Нас трое, и мы совершенно разные… Все думают, что мы — первые жены в его немногочисленном, но изящном гареме…

Чин — маг, он не тратит свою силу ни на нас, ни на кого-либо еще, кроме своей действительно огромной коллекции коней и книг…

Все остальное — дань времени и молве. Достаточно высок и легок; его рост не придает движениям угловатости, какая-то природная гибкость танцора смягчает их, делая почти невесомыми. Лицо гладкое, с хорошо очерченными бровями и неровным носом, видимо, не раз сломанным в битвах. Соловые, с необычными черными точками, глаза, глядящие в душу и прожигающие в ней бездонную дыру, воистину завораживают. Все остальное уже не имеет значения… Поддаваясь его воле, и уже слепо следуя за ним, как верные, послушные псы, готовые раскрытыми объятиями встречать любую опасность…

Сорвав многие замки напускной сдержанности, приличия, своим во все проникающим, саркастическим юмором. Безапелляционно и навсегда, если не влюбляющий, то приковывающий к своей неординарной, загадочной персоне любое количество людей. Что поделаешь — тоже несу в себе искру его взгляда, выжигающего мою душу и пленившего все, что еще не истлело. Я вижу будущее… за это я заплатила высокую цену, предоставив ему лучше знать мое прошлое…

Нас сильно настораживают вспышки, нет, проблески, быстрые и мучительные… тяжелые и липкие, подобно паутине вплетающиеся в мою истинную суть, запуская в мои волосы свои длинные пальцы — некая неприятная субстанция, заставляющая расширяться и напрягать мышцы, раздражая нервы. Впрыгнув, как кошка, в окно моей комнаты… Странно, ему достаточно было только приказать, и никто бы даже не заподозрил ничего неправедного: ведь мы все втроем являемся его собственностью и каждая готова с радостью разделить с ним ложе. Но, увы и ах! Чингиз не готов был делиться ни с кем ни планами, ничем-либо еще.

Он пахнет силой и сталью, травами и ветром, чем-то еще незнакомым, но очень близким и родным, от чего сердце, замирая на миг, билось чаще обычного, выскакивая сквозь ребра… время, остановившись, переставало мешать минутами… часами…

Мы никогда не говорим о переходе, но оба чувствуем сжатие времени и расширение нас… пространства… — то, что обозначает нам рамки и указывает дорогу в вечное…

Принес мне в дар пару черных и гладких змей, поднял дощечку, укрывающую корзину с остальными «шипящими дарами»… Лошади и змеи завораживают нас своей грацией и идеальностью, безупречностью, пластикой, вечностью. Стоит и смотрит на меня сверху вниз.

— Ты проснулась?

— Это похищение или побег? — отвечаю вопросом на вопрос.

— Идем, Аниса, по дороге можешь уколоть меня своим острым язычком.

Я запустила гребнем, попала в стену, и прекрасная вещь разлетелись вдребезги, вызвав добрую, грустную улыбку, с сожалением как к нашкодившему ребенку, который не понимает ответственности за свои действия.

В такие моменты, мне хотелось сгореть со стыда, за свое ребячество. Обычно это приводило к совершению ещё больших глупостей. Насмотревшись на все эти детские метания, он, только ему свойственным чутьем, обнаруживал мудрость, чистоту… тогда, взявшись за эту нить, тянул, протягивал, пока не доставал из всех моих ипостасей то существо, которым, я всегда восхищалась, но никогда не верила, что могу стать таковым!

Мы вышли через узкую, закрытую от любопытных глаз умывальником, дверь. Протиснувшись в череду уютных и пыльных коридоров, коридорчиков, собирая плащами вековую паутину и сажу безбожно чадящих факелов, наконец-то, вынырнули в такую же малюсенькую, замаскированную вьюном дверцу, прямо у северных ворот. Там уже била копытами пара шикарных гнедых.

Боже! Гладкие, упругие, на тонких, длинных ногах, с лебедиными шеями, пышущие скоростью и дикостью. Без седел и даже попон. «Не кованы», — подумала я.

— Чтоб не спугнуть духов озера, — ответил на мой немой вопрос Чингиз, вскочив и дав шекеля своему скакуну. Я тоже взлетела на темную, теплую спину, послушно последовала за ним, увлекаемая подхватившей скорость лошадью.

Тонкая узда сверкала, отражая в себе полноту луны, играя яростным пламенем в глазах наших коней, передавая нам их дикость, скорость, магию ночи. Повод, приятной и тонкой змеей, лежал в руках; конский пот смешивался с моим, больно обжигал бедра, и я была вынуждена сдернуть плащ и, не замедляя скорости, быстро бросить его под себя. Выдохнув, принялась ерзать, вытирая пот и прилипшие к ногам мелкие лошадиные волоски. Кони, дико хрипя, несли карьером, не разбирая дороги, полностью вверяя себя человеку. Волки перестали бежать следом, смолкли ночные птицы, возможно, устали перекликаться. Я внимательно посмотрела на него: настороженный ищущий взгляд… Волосы встали дыбом; и озноб, и дрожь попеременно забегали по телу голодными зверями.

— Чупакабра, — услышала я сквозь стук копыт, лошади заржали и прибавили ходу.

— Быстрей к озеру, там страж, она не посмеет. Я всегда думала, что это сказки старой шарманки, чтобы мы не ходили далеко в леса и не заблудились, или медведи и многочисленные хищники не утащили нас как аппетитную закуску.

Чупакабра, говорили, не ест, лишь выпивает кровь. Собака с примесью летучей мыши, а на вторую половину существо совсем иных миров. Гроза детских сказок и страшилок, мифов и легенд.

Озеро — проявление красот этого края, чаша чистоты и ярких красок, источник, способный утолить жажду страждущего. Посередине маленький, мохнатый островок с тремя березами… Легендарный острог хозяина лесов: бурого, огромного Аюб-Аю (Кающийся медведь). Говорят, что когда-то давно он нашел проход меж мирами, трещину, и попытался воспользоваться ею не в то время и не с теми людьми — за это он стал вечным стражем этих сказок. В наших краях живет легенда: «Что только один и его воины, заплатив тремя, смогут перейти на другую сторону. Туда, где не род человеческий, но другие силы правят вне времени, без болезней и смерти».

Мы перешли на рысь, после дикой гонки, это было очень мучительно, для уже ставших влитыми в бока коня, бедер.

Лес, как будто, стал еще темнее на фоне луны, подходящей к краям древних, видавших виды деревьев — они не склонили головы ни перед Господином, ни перед Аюб-Аю, ни перед луной… Так и стоят, то ли приветствуя, то ли вопрошая пришедших, нарушивших их магическое забвение: «Кто вы? С чем пришли?» Их величественные силуэты отражались зеркалом темных вод, выделяя из круговой огранки леса массивные, впечатляющие своим ростом, длинные тени ветвей. С ними нельзя так просто — они как живые великаны призывали к порядку и тишине, к мудрости…

Мистическое, легендарное озеро, окаймленное моховым берегом, проявившееся на самом краю человеческого из мира духов и снов. Встревоженные совы бросились прочь от гулкого стука копыт, словно указывая лесу на нас как на нарушителей порядка затерянного королевства. И, вторя совам, Хозяин леса издал душераздирающий рык — не то крик, не то призыв задуматься: в своем ли мы уме, что собрались тревожить место силы, или нам все-таки убраться отсюда на все четыре стороны. Чингиз остановил коня. Аюб-Аю… был так огромен, что, стоя у пригорка, смотрел прямо в глаза человеку, сидящему верхом на рослой лошади, которая дрожала, покрываясь испариной липкого страха. Но Чин смотрел медведю прямо в глаза. И его непреклонная воля, и сила продавили Хозяина леса до понимания того, что с «этим» не совладать даже ему — мифу.

И медведь ушел, отфыркиваясь и отсмаркиваясь как человек. И мне стало немного жаль его, но в то же время гордость за спутника, друга и любимого распирала, пришпоривала заносчивость.

Вдруг, снова, уже ставшие привычными за эту ночь озноб и холод, сковали меня, как лед сковывает молодые побеги бамбука…

Ушна… Ушна… ТумМи — стучит в висках неведомое имя…

БахумМи..

Я вопросительно посмотрела на Спутника.

— Что, прошлое вспоминается чаще? — сказал он, скорее оскаливаясь, чем улыбаясь.

— Не мне туда провалиться со своей сворой… — парировала я.

— Тебе не приходило в голову, что это не тот выбор… или что вообще он есть? Что можно прожить другую жизнь здесь и сейчас. У нас есть все, что необходимо для счастья и даже больше того! Для чего вся эта гонка хитросплетений, темных лестниц, забытых ходов, зарытых в самое темное мифов и тяжелых жертв? Я знаю, что ты перекрыл мое видение и не вспышки моей памяти, а выходящее из-под твоего контроля внимание пускает меня и туда, и назад, давая пищу для размышлений. Ты так самонадеянно ходил в мои сны, что не заметил присутствия меня в своих… Но тебя не интересует любовь, тебе не нужна сила и слава — ты жаждешь большего! Ты желаешь вернуться домой, желаешь стать «им»… Расскажи мне, кем «им», я желаю понимания хотя бы части происходящего со мной.

— Я мог бы казнить тебя за твои речи без объяснений причины, ты еще очень юна. Вырастай, уже пора повзрослеть и не искать разгадок земными формами… Все поймешь, но не теперь. Пока ты мой неисправный инструмент, который я попытаюсь настроить до ответственного дня. Пойдем, слезай с коня, разомни ноги.

— Ну, уж нет! Теперь мне нужны ответы на все мои вопросы.

Не успела я договорить, как подмятая не тяжелой, но довольно весомой массой провалилась во влажную, мягкую почву.

— Нет, не убью, ты права, но отрубить ненужные части в моей власти.

Я не стала разбираться, шутка это или явная угроза жизненно важным для меня органам и послушно помогла привязать коней.

— Там в овраге мой меч. Принеси его и положи в каяк.

Взяв под сосной несколько свертков, он направился к лодке.

— Послушай, Айниса, до перехода осталось четыре дня, Асима и Хайдария уже давно готовы. Тебя удалили от их общества по причине твоей страсти ко мне! Тут ничем не смогу тебе помочь! Ты должна либо прожить ее и перевести в новую, более тонкую субстанцию, или если не навсегда, то надолго застрять в звероподобном состоянии. Я тебе советую применить всю твою природную сообразительность, дабы не застрять тут и не подвести нас.

Я знала, что он прав и чуяла нутром как дрожит это человеческое, то, что он называет животным, эта дикая, почти безумная страсть к нему! Она поглотила меня с головой и…

— Аниса, не думай об этом, вообще о чем-либо, — он прижал

меня к себе, подавляя все иные инстинкты, кроме дышать.

— Все будет хорошо: даже если ты застрянешь, я вернусь за тобой. Но ты будешь приходить сюда снова и снова, пока не примиришься с собой, со своими страстями. Ты много видишь, но вся эта каша лишена для тебя какого-либо смысла. Пустые, не полные картинки… Ты не можешь, не познав, принять свою природу, а пока ты не принимаешь свою природу, путь к переходу закрыт — ты застрянешь, забыв все!

Я слышала его слова, как будто из трубы, далекими раскатами грома, то приближающимися, то внезапно удаленными, больше похожими на целый хор, сонм голосов, переплетенных, неразрывно связанных.

— Все твои знания беспочвенны, они пусты, не поддержаны ни эмоциями, ни опытом. Ты и сейчас слышишь только мои слова, не понимая их смысла. Твоя задача: примирить разум и чувства. Эта, на первый взгляд, простая задача будет с тобой многие годы жизни, временами кажущаяся невыполнимой и немыслимой.

Он чертил какие-то знаки маленькой тонкой палочкой, не смотря в мою сторону.

— Я действительно буду рад провести с тобой всю жизнь, нарожать детей, разводить коней, учить, врачевать, путешествовать… Но желания духа имеют притяжения гораздо сильнее наших страстей и желаний. Ты первая взвоешь, когда вспомнишь, кто ты и зачем.

Он встал и направился к лодке, погрузив все необходимое, мы отчалили в темную пустоту воды.

— Моя жизнь не принадлежит мне, как и твоя — тебе. — говорил он, направляя каяк к маленькому островку. Доплыв, в тишине, последние метры, впав в приторное послесловие, послевкусие, смакуя, весь поток его ярких образов, мы привязали лодку, ступая на прохладный пушистый мох. Чингиз вынес несколько свертков и маленький ларец. Развернув принесенное, он достал шкуру оленя и постелил на мох, сверху положил еще несколько шкур. Открыв ларец, он разобрал горсть серебряных предметов: круг, треугольник, квадрат и еще форму, которой определения я подобрать так и не смогла.

— Это Меркаба, два треугольника, один внутри другого. — ответил он на мой немой вопрос.

Чингиз, разложил все по сторонам света. Достал четыре камня, не ограненных и довольно крупных. Алмаз он положил на цветок миндаля и умастил амброй…

— Это источник Воздуха.

Достал амарант и сверху положил горсть рубинов, на него — довольно крупную бирюзу, умастил мускусом.

— Источник Огня — это кипарис и мак.

Он умаслил миром и сверху поставил сапфир, совсем невзрачный, без огранки.

— Источник Воды. Очень весело, — прокомментировал он мою вспышку яростного смеха, — я посмеюсь потом, когда доеду домой и выпью горячего чая. Это твоя ревность и боль выходят, покидают твое тело, раскрывая внутреннее зрение. Перестань мечтать о том, как ты должна хотеть жить! Живи так, как мечтаешь! — сказал он, пронизывая меня острым, как ледяной ветер, взглядом, где-то внутри очень любящим, но так далеко и безнадежно запрятанным! Может, я лишь рисовала его любовь ко мне красками своего самолюбия и надежды на то, что его человеческое все-таки возьмет верх над его поисками «Отчего дома».

Безапелляционно подписывая мне приговор следовать за ним, не проявляя интереса к направлениям и целям.

— Прекрати рисовать истории и образы, основываясь на чисто человеческих нормах и возможностях, смотри в корень, в самую суть! Рисуй сердцем и любовью, твори свои мыслеформы сама, перестань гоняться за призраками и тенями. Ты обладаешь огромным потенциалом энергии. Я говорю — потенциалом, а не энергией, так как при нынешнем состоянии мыслей и эмоций ты являешься диким и неуправляемым хаосом!

Я оставлю тебя, до перехода… Асима и Хайдария придут в полночь третьего дня. Мы не сможем пройти без тебя, даже если вдруг это случится, мы очень рискуем! Без перехода весь этот опыт, весь опыт этой твоей жизни улетит в тартарары, все наши беседы и мечты канут в безвременное, обезображенные своим бессмыслием… и ты сама задохнешься в собственном бессилии. А надежда на обретение друг друга станет нереальной и отойдет к границам мира. Сейчас спи, у тебя пара часов до полуночи.

ПРИРОДА СОЗНАНИЯ

Тени задвигались быстрее и яростнее. Он спугнул их, бросив на влажную траву свой амулет…

— Он защитит тебя от самой себя, — сказал, не опуская взгляда.

Мое старание сфокусировать себя на смысле его слов разрушали образы его мыслей, а в попытке следовать за образами я застревала в своих.

Вдруг, так неожиданно и очень резко, меня сковала дикая яростная боль, без каких — либо объяснений, не имеющая причин… начала… она не крепилась не к чему… просто была, произрастая и расширяясь внутри, разрывая меня и выворачивая наизнанку… я не могла думать, дышать, не могла искать ни источник ее возникновения, ни возможности борьбы с ней.

Дикая боль… Нудная… Последовательная… Зацепляющая каждую жилу и непрестанно натягивающая ее… меня, словно тетиву.

Я в аду… и я — сам дьявол… в своем аду… нет силы терпеть… нет мочи кричать, язык стал тяжелым и глупым, он не слушается, он сам по себе. В ушах застыл звук собственного голоса, ставший гомоном, гулом… Запахи стали затхлыми, воздух — спертым… Тошнота подкатывала невыносимыми волнами…

— Не то! — спокойно и тихо прокомментировал он мои старания. — Вытесняй боль, попробуй дышать в боль… дыши… и принимай, второго шанса не будет! Ты сольешься с потоком непринужденных, ты погибла, тебя сотрут в порошок… пожрут твои же демоны. Тебя будут сжигать на кострах… пытать… стирать память о прекрасном,… рабством будут ломать твою волю… ты ослепнешь, перестанешь слышать… ты упадешь на самое дно… Но однажды ты прозреешь и прозришь меня сквозь время и пространство… сквозь свои страсти… тоненькая ниточка твоей любви ко мне снова притянет тебя домой… тебя другую, новую…

Я кричу ему через боль, сметая ее с себя сбрасывая с себя безвольными руками, ставшими невесомыми или столь тяжелыми, что я уже не чувствую их крепления к себе: «Зачем мне эта чистота? Зачем такая сила, полученная ценой невыносимых…» Но крик утонул в хаосе мелькающего безумия, куда я и провалилась вслед за ним.

Очнувшись, смогла контролировать лишь направление взгляда. Все тело ломило, скручивало от боли…

Достав лилию и плющ, разлив сверху жидкий критский бадьян, уложил наверх горный хрусталь.

— Земля, — тихо сказала я, но слова, застрявшие комком в горле, так и не сложились в звуковую форму.

— Я не буду рассказывать тебе о сторонах света, ты знаешь, для чего все.

Да, я все вспомнила… жрица старых культов, имена богов и богинь канули в вечность, обряды разошлись по конфессиям и сами собой прижились в разных религиях.

Кое как, поднявшись, раздевшись, легла на шкуры. Несмотря на предутреннюю прохладу, чувствовала жар. Мне было интересно, что он видит, смотря на меня, нагую во всех смыслах и переданную ему до конца…

Как всегда, прочитав меня как раскрытую книгу, он еле сдержал усмешку или не сдержал… Самый темный предрассветный час скрыл его черты… И мои мысли понеслись в другое русло.

Он растер все мое тело маслами и травами, и, несмотря на близость дыхания, мягкость его рук, все было очень по-отцовски заботливо. Это немного укололо в самое сердце самолюбия.

— Научись не давить из себя чувства, а рождать их, всем сердцем любя и принимая свою пустоту и одиночество. Только раскрывшись безмолвию и своему предназначению, ты сможешь понять, принять и полюбить меня, через образ Единого, Вечного. А на меньшее я уже не согласен, и ты тоже! Зная тебя лучше и дольше, чем ты самое себя, скажу — ты, рожденная стать моей силой, пока являешься проявлением моей слабости, не явным, но резким.

Я не слышала его слов, я видела их образы, тени, звуки, весь этот хоровод освобождал меня от чего-то липкого, мрачного и очень мутного, как будто замазанного сажей, стеклянной паутиной.

Я несколько раз потерла глаза, было ощущение, что от жуткого жжения они выкатятся из орбит прямо на мох. От этой мысли стало весело и грустно, представив, как это произойдет во всех красках моего воображения. Я хихикнула… потом еще и, наконец, все это вырвалось в абсолютно неконтролируемый, безудержный смех, он был очень веселым и заразительным, вовсе не истерическим. Чин долго и пристально смотрел на меня, так и не решился присоединиться к веселью.

Ты всегда творил во мне! Всегда учил, любя и прощая! Я не желаю прощения! Но осознания, слияния, расширения… Я вижу тебя, чувствую тот день, что коснется меня твоим крылом…

Тебя нет… значит, меня нет… значит, ничего нет. И, разбив вдребезги мое понимание, и разорвав внешние… ты забрал мое безумие, я обрела твое спокойствие, Ты видишь, миры перевернулись. Ты выпил все темное, ведя меня играючи между сосудами сефирот.

Я почти сгорела в твоих огненных сферах и чувствую себя голой без моей тьмы.

И только вечность будет помнить тот миг, когда ты спас меня, ворвавшись в мой мир. Голоса в моей голове стали безмолвными. Силы слились с твоими, оголив мое внутренние. Золото заменили серебром. Мы стали поклоняться разным богам: ты — Солнцу, я — Луне.

Все прошло… но боль сменила печаль, терпкая и немыслимая по своей глобальной силе, полностью подчинившей меня и придавившей к полу. В собственном бессилии я почти завыла, но голос снова застрял посредине звука и больше не пропускал никаких импульсов. Потеря тебя… и того… другого, возможно тебя же, не знакомого, но более близкого и дорогого… не прошедшего сквозь меня, оставив порванные зияющие раны… за него я отдала все.

За его жизнь — свою… это все, что уже случилось в параллельных… невозможно… изменить… измерить… боль…

Отец! Пусть она раздавит меня, стерев память о будущем… я не смогу жить, если стану помнить весь этот ад, который уготован мне… неужели все написано? Предрешено?

Нет сил, не желаний… только вселенская грусть… когда-нибудь я проживу ее глубину… но не теперь. Я открываю глаза, по телу разбежалось приятное тепло, как будто сердце разорвалось и разлилось во мне, более не нуждаясь в венах и жилах, расправляясь, просачиваясь сквозь кожу и поры в бездонную высь великого «Нечто»…

Звезды так близко, что мое дыхание колышет их, они мерцают, создавая тихое движение в своем небесном шатре и неся за собой мой невесомый островок, уводя от утреннего тумана, привнесшего свои холодные тона в эту идеальную картину.

Вдоль берега бродит страж. То ли медведь с памятью о человеческом образе, то ли человек в шкуре медведя (одно другому, видимо, не мешало). Обходя дозором свои владения, ставшие ему бесконечным напоминанием собственной глупости.

Раксана — новое имя принесло много ответов, не забыв завалить еще большим количеством вопросов, правда, тяга к знаниям, похоже, оставила меня вне своего присутствия.

— Я не ожидал, ты превзошла саму себя, только твое имя пишется через «о» — «светом озаряющая». Я принес тебе вина, сыра и горячих трав. Встань, разомни затекшие конечности, это еще не все, что необходимо для перехода. Ты — ключи, которые отворят и затворят наши двери.

Он набросил на меня свой плащ. Пока я ела, он натирал мне ноги горячей, жирной и сильно пахнущей субстанцией; тело немое и непослушное, снова обретало гибкость и чувствительность.

С дикой силой захлестнула страсть, поднимающаяся все выше и выше от ступней к лодыжкам, по бедрам к позвоночнику… до самого сердца и выше, застряв огнем в горле… Чингиз отдернул руки, и я поняла, что это не я борюсь со своими демонами, а он пытается обуздать своих. Секунда промедления — и я бы уже не смогла воспользоваться этой теряющей контроль и ясность мгновенной слабостью. Я сбросила плащ и прильнула к нему всем телом, желая вдавиться порами, проникнуть в самую глубину его сознания, вытесняя его страсть к Создателю… Борьба за любовь с Богом — это уже заранее проигранное сражение, которое, испытывая нас, ставит на кон все… и сбрасывает тебя в пропасть забвения. Прилипая к его губам, все чувства, захватывавшие нас многими жизнями, проступали нашим дыханием, прикосновениями… Я видела нас в разных странах, разными лицами, удивительными историям многих воплощений, протекавших вместе и врозь, объятых ненавистью за эту страсть, любовь, неутолимую ничем: ни совместным счастьем единения и обладания друг другом, ни непреодолимым расстоянием…

Наша страсть к высшему проявлению мощи человеческого духа была больше нас самих, больше всего на свете. Ничто не могло нас усмирить и насытить… Самое страшное — мы знали туда дорогу, но билет оплачивало только одно чистое сердце, не принадлежащее никому и вмещающие все…

Он оттолкнул меня с такой силой, что кубарем скатившись в воду и потеряла сознание. Но видения уносили в междумирие. Мы были точкой в центре окружности, разливаясь до его пределов, распространяя себя по кругу и расширяясь до бесконечности. Вновь, сжимаясь, вращаясь против часовой, спиралью и разбрасывая себя множеством точек, возвратившись в линию, втягивающую свою середину, образуя треугольник, выплевывая угол, становясь квадратом, продолжая набухать и выдавливая углы, превращаясь в куб.

Раздаваясь, как шар, меняя формы, разливаясь в объемную пентаграмму, рождая последний угол и становясь Меркабой. Золотой и серебряный треугольники, входя друг в друга, смешивали краски, переплетая цвета… и мы уже вращаемся в Меркабе, сливаясь в нечто не имеющее ни формы, ни цвета… Все это в хоре звуков, имен.

Брия (последовательность имен, состоящая из комбинаций, возникающих в Ацелут): Алеф… Бет… Гемел, Адам, Адаам… Хева, Ева… Завершалось это хороводом чисел, имеющих тени-образы: 1234597618… 72, 72, 72, 216 Йод Хе Вав Хе… И с четырех сторон несутся на нас невиданные животные в ореоле силы и славы: С Востока — Дракон; и мы вторим имени, принесенному ветром — Рафаил; и желто-лиловым вспыхивает пространство…

С Юга в пламени приходит Лев. И Михаил — имя ему. Зелено-красной волной, горячей и нежной окутывает нас…

С Запада прилетает Орел в сине-оранжевом ореоле своей славы — Гавриил.

И с Севера земля несет Быка, в оранжево-оливковом свете являя Уриила и сменяя цвета на коричневый и черный…

Они проходят сквозь нас, насквозь, расчленяя на молекулы и атомы все наше существо…

Он есть Нешама (источник, разум и знание — высшие я), Хокма, Бина и Кетер его углы… Я есть Руах (сила воли, дух, стимул к действию), шесть сефирот, от милосердия к сердцу… Наши Анима и Анимус стерты пятью ликами Адама, Кадмона и мы прорастаем в Каввану (слияние человеческой воли с Божественной).

Нас разделяет человеческим воплем пронзенного копьем стража… несколько десятков воинов… разрушенное сознание не дает четкой картины восприятия… Мы просто наблюдаем за происходящим в замедленном действии. Хайдария и Асадия возглавляют это безумие… Они несутся вокруг озера, дикими гарпиями впиваясь в нас огненными глазами — бездонными колодцами ярости, призывая всех спешиться. Дикие валькирии, на ходу скинув одежду, спрыгивают в воду прямо с лошадей. Обезумевшие животные, не останавливаясь, уносятся в лес. Жертва принесена. Хозяин падает замертво. Луну закрывает темнота… В лесу слышится гул сражения, и запах пролитой крови доносится до нас.

Чингиз лишь медленно поднимается, показывая воинам свое присутствие. Ярким серебром острый меч разрубает пространство надвое. Отрубая дорогу в прошлое или будущее… Его сила заполняет все и замыкается в кругу воинов, принимающих и разделяющих ее.

Я точно знаю, что делать, чтобы открыть проход: раздираю кинжалом свои запястья и поднимаю вверх руки. Он подхватывает меня и, вскидывая над головой, как знамя перехода, уходит в трещину меж двух миров, омывая пороги кровью… Я сжимаю пространство единым махом… и все, кто должен, мчат, не разбирая дороги за своим господином.

Последняя капля сознания вместе с кровью покидает бледное, безжизненное тело посреди остывшего за эту бесконечную ночь озера-зеркала…

Зеркало души не может одновременно отражать и земное, и небесное, ибо одно исчезает с его поверхности, когда другое вырисовывается над его глубиной…

Элохим… Элохим… Элохим…