Multi venerunt, или Многие пришли

Александр Абалихин, 2016

Пешеход едва не погибает на оживлённом перекрёстке. Неожиданно обрываются все звуки, застывают автомобили и люди. В это мгновение он ощущает себя другим человеком – юношей, который жил на юге Франции во времена альбигойского крестового похода. Сын винодела-католика и его возлюбленная красавица-катарка становятся участниками исторических событий. Они проникают в Хрустальный храм, оказываются в осаждённом крестоносцами городе Безье, участвуют в обороне последнего оплота еретиков – крепости Монсегюр, им открывается мистическая тайна Чаши Грааля. Историко-фантастический роман «Multi venerunt, или Многие пришли» – третий из серии «Перекрёсток», в которую также вошли книги: «Страна Синих Ягод», «Озеро Веры», «Бабочки на крутых ступенях», «Пылающие души Виньеруны».

Глава 3. Признание старого катара

Грегуар и Вероника въехали в деревню. Местные жители встретили их настороженно. Насколько празднично выглядели белые дома под красными черепичными крышами, настолько мрачными казались жители Сомбре, которые носили чёрную одежду. Мужчины были одеты в чёрные рубахи и штаны, а на женщинах были длинные чёрные платья. Грегуар выделялся среди местных жителей своей белой, пусть и перепачканной грязью, рубахой и серыми штанами.

— Кажется, на меня все смотрят, как на чужака, — заметил Грегуар.

— Так ведь ты на самом деле чужак и одет непривычно для катара, — сказала Вероника.

Тут из-за угла небольшого дома, расположенного в яблоневом саду, окружённого плетнём, на котором сушилась рыболовная сеть, показался высокий седовласый синеглазый старик с густой бородой в просторном чёрном балахоне. Юноша остановил лошадь. Вероника спрыгнула на землю.

— Здравствуй, дедушка! — подбежав к вышедшему за калитку старику, весело сказала Вероника.

— Куда же ты пропала? — спросил старик. — Я переживал за тебя.

— Мне пришлось бежать из деревни от папских солдат. Мне удалось их провести. Как видишь, я вернулась живой и здоровой.

— И вернулась ты не одна, — сказал дедушка, придирчиво осматривая Грегуара. — Этот юноша уже сидит на нашей Авроре, словно на своей лошади.

— Это мой друг. Он бежал от папских солдат из своего дома в Монтэгле, — сказала Вероника. — Знакомься, Грегори, — это мой дедушка Мартин.

— Я недавно вернулся с озера, смотрю, а двери везде распахнуты — и в доме, и в сарае. И нигде нет ни тебя, ни лошади. Соседи потом рассказали, что видели, как ты ускакала на Авроре. Я уже испугался, что тебя, как и Оливию, похитили солдаты, — тяжело вздохнув, сказал старик.

— Кто такая Оливия? — поинтересовался Грегуар.

— Моя старшая сестра. Недавно её схватили солдаты, когда она работала в поле. Её увезли в неизвестном направлении, — ответила Вероника.

— Вы пытались её искать? — спросил Грегуар.

— Пытались, но безуспешно, — ответила Вероника. — Мы верим, что Оливия жива, и надеемся её спасти.

— Про некую Оливию вчера рассказывал мой старший брат, который недавно стал катаром, — вспомнил Грегуар. — Жером говорил, что она находится в заточении, а к её похищению причастен падре Себастьян — наш новый кюре.

— Тот молодой человек по имени Жером, который несколько дней укрывался у нас, не твой ли старший брат? — спросила Вероника.

— Возможно, это он, — кивнул Грегуар.

— Тот юноша похож на тебя, Грегори, — заметил Мартин. — Сейчас я начинаю припоминать и того высокого худощавого падре, который недавно пытался заигрывать с моей старшей внучкой. Вот же ведь повадились эти падре в наши края! Не к добру это.

— Да, раньше такого не было, — заметила Вероника. — Мы жили спокойно. Какое им дело до нас? Ведь мы никому не мешаем.

— В роще я подслушал, как падре Антонио говорил о некоем Итамаре. Вероника, ведь ты тоже упоминала о нём, — вспомнил Грегуар.

— Хватит разговаривать. Лучше проходите в дом, — предложил старик, который, как понял Грегуар, не хотел продолжать беседу об Итамаре.

Грегуар спрыгнул с лошади, которую Вероника тут же привязала к коновязи. Хозяева и гость прошли в дом, внутри которого была скромная обстановка — стол, две скамьи, три лежанки и небольшой ткацкий станок.

— Накорми гостя, внученька. У нас сегодня много рыбы. Приготовь жареную щуку, — сказал старый Мартин.

Вероника вышла из дома.

— Присаживайся, Грегори! — усаживаясь за стол, сказал старик.

Юноша сел на скамью напротив старика.

— Вот ведь, как получилось — я сегодня много поймал рыбы, да свою младшую внучку едва не потерял, — грустно произнёс старик.

— Вам надо быть осторожными. Я стал свидетелем, как по наущению падре Антонио солдаты пытались схватить Веронику. Возможно, католики из Ольне наговорили этому священнику на вашу внучку, будто она ведьма, — предположил Грегуар.

— Этого не может быть! — воскликнул старик. — Жители Ольне наши добрые соседи. Они уважают катаров и даже иногда приглашают меня и других стариков-катаров для разрешения споров.

— Откуда взялся падре Антонио?

— Не знаю. В округе нет католических храмов. Католики из Ольне ездят на службу в ближайший небольшой городок. Какая разница, откуда прибыл этот священник? Главное, что ему не удалось схватить Веронику.

— Ваша внучка ловко провела падре Антонио и солдат. Она усадила на спину лошади своего кота и привязала его к седлу. Её преследователи решили, будто в обличье чёрного кота на лошади их преследует ведьма. Они решили, будто это был не кот, а кошка, в которую обернулась Вероника. А потом коту удалось спрыгнуть с лошади, и он скрылся в кустах.

— То-то я думаю, куда это наш Бушар подевался?

— Было жутко смотреть на вороную лошадь, скакавшую по роще с истошно визжащим чёрным котом на спине. Сначала и я подумал, будто это не кот, а ведьма-оборотень скачет на лошади. Сообразительная у вас внучка!

Грегуар думал, что старик сейчас засмеётся, услышав его рассказ, однако Мартин даже не улыбнулся и задумчиво проговорил:

— Плохо, что Антонио обвиняет Веронику, будто она ведьма. Теперь падре и солдаты разнесут молву на всю округу, будто Вероника — ведьма-оборотень. Ведь некоторые люди и впрямь могут так подумать.

Тут за дверью послышалось мяуканье.

— Открой дверь, Грегори! — попросил старик. — Похоже, Бушар вернулся.

Грегуар подошёл к двери и приоткрыл её. Прошмыгнув в приоткрытую дверь, в дом проскользнул сверкавший золотистыми глазами взъерошенный чёрный лобастый кот. Он сразу же метнулся под лавку, стоявшую возле дальней стены, и там затих.

— Наверно, кот тоже натерпелся страха, — заметил Грегуар, вернувшись на место. — Теперь его не вытащить из-под лавки.

— Немножко успокоится, есть захочет и выйдет. Вероника обрадуется, когда узнает, что Бушар вернулся, — сказал Мартин.

— Умный котяра.

— Наш кот хитрый, — отметил старик. — А в наше время мало быть умным, ещё надо быть хитрым.

— И всё-таки, вы не знаете, о каком Итамаре говорил в дубраве падре Антонио? — поинтересовался юноша.

— Наверно, он имел в виду Итамара из Галилеи.

— Кто он, этот Итамар?

— Рыбак, живший в давние времена в Галилее. Я и мои две внучки — Оливия и Вероника — его потомки.

— А что случилось с родителями Оливии и Вероники?

— Десять лет назад они умерли от тяжёлой болезни, которая выкосила треть жителей Сомбре. Тогда же умерла и моя жена. Мне одному пришлось воспитывать внучек.

— Выходит, из-за того, что ваши внучки являются потомками галилейского рыбака Итамара, ими заинтересовался сам Папа Римский? Как шпионы Папы об этом узнали?

— В этом я сам виноват, — сокрушённо покачав головой, сказал Мартин.

Грегуар с удивлением взглянул на старика.

— Ведь я и мои внучки наизусть помним рассказ Итамара о самых важных событиях, происходивших в Палестине в древние времена. Это не простой рассказ — он содержит великое учение, которое Итамар запомнил со слов самого Учителя. Рассказ Итамара подробно передавался его потомками из поколения в поколение, из уст в уста. Ведь в некоторых случаях лучше не доверять перу и бумаге.

— Почему вы так считаете? — спросил Грегуар.

— Бумагу с текстом можно сжечь, а всё, что хранится в памяти, можно уничтожить, лишь умертвив человека. Пока об этом не знали те, кому не положено, мне и моим внучкам, ничто не угрожало. Я же совершил роковую оплошность — накликал беду на себя и внучек, когда однажды остановившийся на ночлег философ по имени Персиваль уговорил меня поведать ему рассказ об Итамаре. Он записал короткий рассказ, назвал его евангелием от Итамара и стал распространять среди жителей Окситании. На мою беду на одной из рукописей философ записал, что евангелие от Итамара ему поведал Мартин из Сомбре, то есть, я. Видно, та рукопись попала в руки ревностных католиков. Вот после этого шпионы Папы заинтересовались евангелием от Итамара, а заодно мной и моими внучками. Сам записанный Персивалем текст не особо волнует папских шпионов — его можно объявить подделкой и лжеучением. Папу Иннокентия наверняка интересует подлинник полного евангелия от Итамара. Он собирается отыскать древнюю рукопись и уничтожить её. Ведь ему неизвестно, что никакой рукописи не существует. Я слышал, что католические священники теперь называют апостола Итамара еретиком, а его евангелие — лжеучением. Впрочем, это не первое евангелие, которое отвергает Святая церковь. Я слышал, что из нескольких десятков евангелий выбраны только четыре, а остальные были уничтожены или сокрыты от мирян.

— Уж не тот ли это Персиваль, которого часто принимает у себя в замке граф Раймунд? Так Персиваль побывал у вас в Сомбре? — поинтересовался Грегуар.

— Действительно, он часто бывает при дворе графа Тулузского. Персиваль в тот раз проезжал через нашу деревню вместе с трубадуром Патрисом и старым художником по имени Данье. Все они тогда переночевали в сарае на сене. Эти путники довольно неприхотливы. В тот вечер я долго беседовал с Персивалем. Мы с ним часто встречаемся, когда он, путешествуя, следует через Сомбре.

За разговором Грегуар не заметил, как быстро прошло время. Дверь отворилась, и Вероника внесла на подносе миски с дымящейся ухой, ложки и кружки с водой. Она расставила на столе посуду и села за стол.

Изрядно проголодавшийся юноша стал уминать за обе щеки подёрнутую золотистым жирком уху. Он быстро съел полную миску варева. Хозяева тоже поели. Почуяв аппетитные запахи, из-под лавки выбрался чёрный кот.

— Бушар! Ты вернулся! — обрадовалась Вероника и с укором спросила деда и Грегуара:

— Что же вы молчали?

— Забыли тебе сказать. Всё уха перебила! Вкусная была! Никогда такой не ел, — признался юноша.

— Бушар, ты самый лучший кот на свете! Пойдём, я угощу тебя рыбьими хвостами, — позвала Вероника кота и вышла из дома. Гордо подняв хвост, Бушар последовал за девушкой.

После плотного обеда Грегуара начал одолевать сон, и он, задремав, едва не свалился со скамьи.

— Ложись-ка ты спать, Грегори, — посоветовал Мартин.

Юноша лёг на лежанку и, скинув рубаху, уснул.

Грегуар проснулся вечером, когда стало смеркаться. На соседней лежанке спал хозяин. Юноша вышел на улицу.

— Выспался? — спросила сидевшая на крыльце Вероника. — Я уже успела постирать твою рубаху. На солнце она быстро высохла.

— Спасибо. Как же сладко я спал! — потянувшись, сказал Грегуар.

— Пойдём к реке, — предложила Вероника.

Они вышли за пределы деревни. У реки, к берегам которой подступали ольховые заросли, было тихо, лишь мерно журчали речные струи.

— Здесь река намного шире, чем возле нашего дома. Тут очень красиво, — сказал Грегуар.

— Я часто сюда прихожу, — сказала Вероника.

Неожиданно для себя, он привлёк её к себе и поцеловал в щёку.

— Не надо, — отстранившись, сказала Вероника.

— Понимаю. У вас, катаров, не принято целоваться?

— Дедушка будет недоволен, если об этом узнает. Пора возвращаться домой, — решила Вероника.

Они направились к деревне. Возле сарая Вероника остановилась и сказала:

— Переночуешь здесь, на сене. В этом сарае часто ночуют странники.

Грегуар приоткрыл дверь и заглянул в сарай. Из темноты послышался громкий всхрап. От неожиданности юноша вздрогнул.

— Не пугайся. Это Аврора, — сказала Вероника.

— Я не боюсь, — сказал Грегуар и шагнул в темноту.

И в этот же момент на него упало что-то тяжёлое и мохнатое. Раздался пронзительный визг. Юноша успел прикрыть лицо локтём и спихнуть с себя визжащее существо.

— Кто это? — спросил перепуганный Грегуар.

— Бушар. Ты его тоже напугал, — засмеялась Вероника.

— Вот же зверюга! — постепенно приходя в себя, проговорил Грегуар.

Скрипучая дверь закрылась. И тут нежные руки Вероники обвили его шею. Голова у него закружилась, он сделал шаг в сторону, обо что-то споткнулся и упал на ворох душистого сена, увлекая за собой Веронику.

— Что ты делаешь, Грегори? — тихо проговорила девушка, когда Грегуар поцеловал её в податливые губы.

Замирая от предчувствия близкого счастья, Грегуар прошептал:

— Я люблю тебя, Вероника!

— Поцелуй меня ещё раз, Грегори! — прошептала Вероника.

В это мгновение Грегуар решил, что очутился в раю…

Грегуар проснулся, когда сквозь щели в стенах сарая стали пробиваться тёплые солнечные лучи. Рядом с ним безмятежно спала Вероника. Юноша с восторгом посмотрел на красавицу. Взгляд его задержался на её левом плече, на котором выделялось коричневое родимое пятно в форме рыбки. Вероника потянулась и, приоткрыв веки, тут же встала. Она стряхнула с платья сухие травинки, вышла из сарая и направилась в дом.

Грегуар почувствовал на себе чей-то взгляд. Он повернул голову и увидел лошадь, осуждающе косившую на него карим глазом. Юноша смутился и вышел на улицу. Навстречу ему из дома выпорхнула Вероника и, с укором взглянув на Грегуара, сказала:

— Хорошо, что дедушка всё ещё спит. Он не знает, где я провела ночь.

— Вероника, я люблю тебя! — воскликнул Грегуар.

— Молчи, грешник!

— Хорошо, я буду молчать, — пообещал юноша. — Надеюсь, нас с тобой не казнят твои односельчане, если узнают, что мы с тобой были вместе?

— Катары никого не станут убивать. Это мой и твой грех, который надо искупить.

— Теперь несколько дней нам нельзя ни есть, ни пить?

— Теперь нам надо каяться перед Господом.

— Согласен. Только можно вечером снова с тобой встретиться?

— Ты страшный грешник и безумец, Грегори!

— Мне сейчас так хорошо, что я готов сочинять стихи или написать картину, — сказал Грегуар.

— Ты умеешь рисовать и сочинять стихи? — удивилась Вероника.

— Немного. Отец несколько лет назад нанял бродячего художника, который всё лето учил меня писать картины.

— Надо же! А у нас гостил художник, который оставил кисти и краски. Оливия пыталась разрисовывать красками холст, но у неё ничего не вышло.

Вероника тяжело вздохнула.

— Ты любишь сестру? — спросил Грегуар.

— Да. Мне страшно за неё.

— Она спасётся. Вот увидишь!

— Я каждый день молюсь за неё… Так тебе принести краски и холст?

— Принеси, — обрадовался Грегуар. — Я хочу написать реку и восход солнца. Мне хочется изобразить виноградники, реку и далёкие холмы.

— Ты рассуждаешь как тот художник, который недавно останавливался у нас. Он тоже изображал на холсте деревья и жителей деревень с мотыгами в руках. Жаль, что свои картины он унёс с собой.

— Как звали того художника?

— Данье. А путешествовавший вместе с ним трубадур Патрис даже посвятил мне стихи, — сказала Вероника.

— Вот как… Я тоже посвящу тебе стихи, — пообещал Грегуар.

— Не переживай! Патрис был влюблён не в меня, — улыбнулась Вероника. — Он вздыхал по Оливии и посвящал ей намного больше стихов, чем мне.

— А ведь Данье и мне давал уроки рисования, — сказал юноша.

На крыльцо вышел Мартин и, прищурившись, посмотрел на поднявшееся над холмами малиновое солнце.

— Как спалось, дедушка? — спросила Вероника.

— Спал, как убитый, — признался старик. — А вы, как гляжу, не выспались, хотя ты, Грегори, и проспал вчера полдня.

— Лошадь в сарае всю ночь всхрапывала над ухом, — соврал Грегори.

— А я всё переживаю за Оливию, поэтому тоже плохо спала, — сказала неправду Вероника.

— Что сегодня будете делать? — спросил старик.

— Ты разве забыл? Ведь мы с тобой собирались сходить на пасеку за лавандовым мёдом, а Грегуар хочет написать картину, — сказала Вероника.

— Я не приветствую это баловство. Художники занимаются ненужным делом, — недовольно проворчал старик. — К тому же мы, катары, не признаём иконы.

— Но я решил написать вовсе не икону, — заметил Грегуар.

— Всё равно. Всё это блажь! — буркнул Мартин.

— Дедушка, Грегори в своё время учился у нашего знакомого Данье, — сообщила Вероника.

— Хорошо, пусть Грегори рисует, — согласился старый катар. — А то я уже подумывал выбросить краски, которые у нас оставил Данье.

— Пройдём за мной, Грегори! — позвала юношу Вероника.

Зайдя в дом, девушка вытащила из-под лежанки небольшой подрамник и маленький сундучок, который выставила на стол. Вероника открыла крышку сундучка — в нём лежали свёрнутые холсты, кисти, шпатель, квасцы и красители в маленьких закупоренных баночках. У Грегуара загорелись глаза.

— Прекрасно! Только мне ещё понадобятся яйца, чистая вода, и уксус, — сказал Грегуар, потирая руки.

— Я сейчас принесу уксус и кувшин с чистой водой, а за яйцами надо сходить к старому Давиду, который живёт на другом конце деревни. Он держит кур и коз. Давид ест курятину, яйца и даже козлятину, — поморщившись, сказала Вероника.

— Он католик?

— Нет. У него своя вера. Он давно поселился в нашей деревне. Старый Давид живёт спокойно, никому не мешает и его никто не обижает. Катары ко всем иноверцам относятся терпимо. Я схожу к нему и принесу несколько яиц.

Вероника выставила на стол кувшин с водой и плошку с уксусом, взяла стоявшую в углу корзину и вышла из дома. Не успел Грегуар рассмотреть разноцветные порошки, находившиеся в баночках, как Вероника вернулась с корзиной, на дне которой лежали яйца.

Вскоре Вероника вместе с дедом отправилась на пасеку.

Юноша приготовил краски, натянул на небольшой подрамник холст, взял кисть и начал писать по памяти картину. Вначале он изобразил на холсте дерево, росшее на берегу реки, и придирчиво посмотрел на своё творение. Грегуар помнил, как писал миниатюры его учитель, и понимал, как ему далеко до мастера Данье. Краски на картине Грегуара были тусклые, и дерево вышло непохожим на то, которое он видел на берегу.

Не завершив работу, Грегуар решил прогуляться и направился к реке. За прибрежным кустарником Грегуар услышал плеск воды и осторожно выглянул из-за ветвей. В реке он увидел купающуюся обнажённую Веронику.

— Как ловко она плавает, словно рыбка, эта милая плотвичка из Сомбре! — прошептал Грегуар.

Обнажённая юная купальщица, плескавшаяся в прозрачной воде, была прекрасна. Грегуар понял, чего не хватало на картинах известных художников — обнажённых юных красавиц. Его учитель Данье тоже никогда не писал их. По крайней мере, Грегуар ни одной такой картины не видел. Тут в висках юноши стали по очереди стучать назойливые молоточки и звенеть нежные колокольчики.

«Грех изображать такое! Тебя накажет Господь!», — грубо стучали молоточки.

«Господь даровал людям красоту и любовь!», — мелодично звенели колокольчики.

«Так никто не делает. Писать картину, на которой изображена купающаяся девушка, нельзя — это страшный грех! Ведь на Веронике нет одежды!», — протестовали молоточки.

«И птицы, и рыбы, и звери не носят одежду. А ведь как красивы парящие в небе птицы, и скачущие по дороге лошади, хотя на них нет и лоскутка одежды!», — ласково трезвонили колокольчики.

«Это запрещено! Тебя потом покарают. И если это сделает не Господь, то католические священники и папские солдаты!», — предупреждали молоточки.

«Всё обойдётся. Если бы карали всех талантливых людей, на Земле прекратилась бы разумная жизнь. Сами священники и солдаты будут втайне любоваться твоим творением», — веселились колокольчики.

«Женское тело греховно уже само по себе, им нельзя восхищаться, тебя осудят не только католики, но даже катары», — бубнили молоточки.

«Твоей картиной станут восхищаться нормальные люди, а благочестивые католики будут пускать слюни от удовольствия!», — игриво смеялись колокольчики.

«Ты сгоришь в аду!», — злились молоточки.

«Спустя века обнажённых женщин будут рисовать великие художники, не страшась угроз церкви и осуждения людей», — сообщили колокольчики.

«Никогда такого не будет!», — возмущались молоточки.

«А вот и будет! И никто этому не станет удивляться», — уверяли колокольчики.

«Даже мыслить об этом не смей! Иначе ты погубишь свою душу!», — угрожали молоточки.

«Ничего не бойся! Ты совершишь благое дело. Другого случая не представится. Пиши картину сейчас!», — настаивали колокольчики.

И тут у Грегуара от восторга перехватило дыхание — он увидел выходившую из воды прекрасную Веронику. Прошедшей ночью он не видел всех изящных линий и завораживающих изгибов её тела. На чистой коже красавицы под солнечными лучами искрились капельки воды. На её левом плече выделялось родимое пятно в форме рыбки.

Грегуар не стал дожидаться, когда Вероника его заметит, и поспешил незаметно отойти подальше от берега реки. Он возвратился в дом, где застал вернувшегося с пасеки старика, который прилёг на лежанку. На столе стоял жбан с золотистым душистым мёдом.

— Грегори, ты не видел Веронику? — спросил старик. — Я вернулся один. Вероника решила искупаться в реке.

— Нет, я её не видел, — снова соврал юноша.

— Отведай мёд! — предложил старик.

— Не хочу.

— Как вижу, ты решил всерьёз заняться рисованием. Весь стол перепачкан красками.

Грегуар стал тряпкой оттирать стол от краски. Тут дверь отворилась, и в дом вошла Вероника с мокрыми волосами. Юноша не сводил с неё глаз. Даже теперь, когда на ней было чёрное платье, а голову покрывал чепец, она была прекрасна. Заметив на себе восторженный взгляд Грегуара, Вероника смутилась.

— Как же ты долго купалась, внученька! Я уже стал волноваться. Ещё немного и я послал бы за тобой Грегори, — сказал старик.

— Вода тёплая — видно успела прогреться после непогоды и сильного ливня. Не хотелось выходить на берег, — объяснила Вероника.

— Что ж, я уже отдохнул. Пойду задам овса лошади, — сказал Мартин.

Старик встал с лежанки и вышел из дома. Когда за ним затворилась дверь, Вероника спросила:

— Куда ты ходил, Грегори?

— Вышел немного размяться. Погулял по деревне.

— А картину ты так и не успел нарисовать, хотя холст не такой уж и большой, — сказала Вероника, взглянув на незаконченную работу Грегуара.

— Я её скоро завершу, — пообещал юноша и, улыбнувшись, сказал:

— Ты очень красива.

— Не говори так больше. Так говорить плохо.

— Ладно. Не буду. Скажи, где ты была так долго?

— Я не только купалась. Сначала я молилась в поле. Просила прощения у Господа за то, что совершила сегодня ночью. А ты молился?

— Нет.

— Скверно. Мне кажется, что ты неверующий. Католик ли ты?

— Не говори и не спрашивай сейчас меня об этом. Мне всё равно, кто я.

— Отчего ты так заговорил? — удивилась Вероника.

— После того, как узнал тебя, я стал другим.

— Тебя искушает дьявол.

— Меня возносят на небеса любовь и красота, — возразил Грегуар.

В это время с улицы донеслись мужские голоса.

— Кажется, к нам идут, — сказала Вероника.

— Тут можно где-нибудь спрятаться? — с тревогой спросил Грегуар.

— Прятаться не придётся. Я узнала голоса. Это друзья, — успокоила юношу Вероника.

Дверь распахнулась, и в дом, один за другим, зашли три человека. Самый старший из вошедших — высокий худощавый мужчина с седой бородкой. На нём был серый плащ и надвинутая на глаза войлочная шляпа. На левом плече гостя на лямке висела большая холщовая сумка. Он скинул с плеча сумку и положив её на скамью.

— Добрый день, Вероника! — снимая шляпу, сказал седой мужчина с бородкой.

— Милости просим, уважаемый Данье! Заходите, гости дорогие! — сказала Вероника.

— Мы возвращаемся в Тулузу, полные впечатлений, — сказал человек в сером плаще и, присмотревшись, спросил Веронику:

— А где твоя сестра Оливия?

— Оливию похитили папские солдаты, — грустно сказала Вероника.

— Этого не может быть! Бедная Оливия! Я её отыщу и освобожу! — покрывшись багровыми пятнами, воскликнул светловолосый зеленоглазый юноша в короткой коричневой куртке и узких кожаных штанах, у которого за пояс были заткнуты длинный нож и флейта.

— Спасибо, Патрис, но, похоже, это почти невозможно, — вздохнула Вероника.

— Ради Оливии я готов на всё! — с жаром вскричал Патрис, и выхватил из-за пояса нож.

— Думаю, тебе не стоит хвататься за нож. Я попытаюсь действовать силой слова и воспользуюсь своими связями, — вступил в разговор третий гость — невысокий плотный широкоплечий мужчина лет сорока. Он был одет в красивую синюю куртку, отороченную белым воротником, и ярко-зелёные штаны. На голове у щёголя красовался сиреневый берет с белым пером, из-под которого выбивались золотистые кудри.

— Спасибо тебе, добрый Персиваль! — с благодарностью произнесла Вероника.

— Я обращусь за помощью к графу Тулузскому, — снимая берет, пообещал Персиваль. — Раймунд уважает меня. Он заставит похитителей освободить Оливию. Наверняка её удерживают в одном из монастырей.

— Персиваль, хоть ты и философ, но ты наивен, — заметил Данье. — Да будет тебе известно, граф сам боится папских легатов, которые его постоянно заставляют каяться и требуют прекратить поддерживать катаров. Как только Раймунд узнает, что ты хлопочешь за катарку, то даже тебе он откажет в помощи.

— Раймунд не боится папских легатов! — с жаром воскликнул Персиваль.

— Когда мы ещё были в Тулузе, я слышал, что граф Тулузский просил покаяния у Римского Папы, — сказал Данье.

— Для катаров это очень плохо, — сказал зашедший в дом Мартин.

— Как поживаешь, добрый старик? — спросил его Персиваль.

— У нас беда. Мою старшую внучку похитили, — вздохнув, сказал Мартин.

— Вероника об этом нам уже сказала. Как только я вошёл в дом, сразу увидел на столе краски и холст с незаконченным рисунком. Сначала я подумал, что Оливия пишет картину, — сказал Данье.

— Вот этот юноша нашёл такое занятие, — кивнул на Грегуара старик.

— Так этот молодой человек пишет картины? Постой! Кажется, тебя зовут Грегуар? Я обучал тебя, — внимательно посмотрев на юношу, вспомнил Данье.

— Да, вы мой учитель, — улыбнувшись, сказал Грегуар.

— Мы расстались, когда ты был щуплым подростком, а теперь ты возмужал. Ты был прилежным учеником. Это твоя картина? — подойдя к столу, спросил художник.

— Моя. Я её ещё не закончил.

— Что ж, посмотрим, чему я тебя научил… Знаешь, Грегуар, у тебя на картине нет движения и жизни. Дерево возле реки мёртвое. Ты рисуешь, как художники-северяне, а не как окситанец! — покачав головой, сказал Данье.

— Этот юноша разве окситанец? — подозрительно присматриваясь к Грегуару, спросил Патрис.

— Я родом из Монтэгле, — сказал Грегуар.

— Я знаю эту деревню. В Монтэгле проживают почти одни католики. С ними не следует иметь никаких дел, — хмуро произнёс Патрис.

— Жители Монтэгле никогда не выдавали ни катаров, ни других еретиков, — обиделся Грегуар.

— Сказать-то ты всякое можешь, католик! — процедил сквозь зубы Патрис.

— Мой старший брат стал катаром! — выпалил Грегуар.

— Неужели ты и теперь скажешь, что жители Монтэгле никого не выдают?! — закричал Патрис. — А сам ты первым встречным выдал родного брата. Нынче о своих родственниках-катарах не следует много говорить. Впрочем, что говорить о таком болтуне, как ты?

— Ты что-то имеешь против меня? — нахмурился Грегуар.

— Я не хочу с тобой разговаривать. Мне просто противно болтать с глупцом, — усмехнулся Патрис.

Тут Грегуар с силой ударил кулаком Патриса в скулу, и тот рухнул на пол.

— Хватайте этого католика! Бейте его! — закричал лежавший на полу Патрис.

— Что ты вопишь, трубадур? Какое тебе дело до того, что он католик? — примирительным тоном произнёс Персиваль, протягивая руку и помогая Патрису подняться.

— И то, правда. Этот католик из Монтэгле — нормальный парень, — похлопав Грегуара по плечу, сказал Данье.

— Что ты к нему прицепился, Патрис? Ведь я тоже католик, хотя и допускаю порой в своих трактатах рассуждения, критикующие католическую церковь и Папу Римского, — сказал Персиваль.

— Пусть он объяснит, что делает здесь, в деревне катаров? — прохрипел Патрис. — Неужели он заглянул сюда лишь для того, чтобы нарисовать на холсте дерево и речку твоими красками, Данье?

— Какая разница, каким образом этот юноша здесь оказался? Но если Мартин и Вероника впустили Грегуара в свой дом, то я не сделаю ему ничего плохого. К тому же, Грегуар — мой ученик, — сказал Данье.

— Не надо ссориться. Лучше давайте отметим нашу встречу, — предложил хозяин. — Мы выйдем из дома, чтобы пообедать под открытым небом. Вероника, принеси нам три кувшина с водой и кувшин с вином. У нас от прошлого урожая остался только один кувшин вина, и поэтому гостей придётся угощать разбавленным вином. А ещё, Вероника, приготовь уху, пару фаршированных щук и пожарь плотву.

Все с радостью приняли предложение хозяина. Вероника занялась приготовлением еды. Она затопила очаг, находившийся на улице под навесом, а мужчины зашли за дом и сели за стол под высокой оливой.

Персиваль и Данье положили рядом с собой на скамью свои головные уборы. Патрис продолжал исподлобья поглядывать на сидевшего напротив него Грегуара, который отвернулся и смотрел в сторону.

— Стоит ли дуться друг на друга, юноши? — сказал старый катар, усаживаясь во главе стола. — Разве не лучше жить в мире? Ведь наши тела и души постоянно испытывают муки. Разве добрым людям не пристало помогать друг другу, чтобы было легче переносить тяготы жизни?

— Помогать добрым людям — это хорошо, а вот врагам оказывать помощь не следует, — буркнул Патрис.

— Патрис, ты сейчас рассуждаешь не как катар, а как преданный Папе католик, — заметил Данье.

— Я мало встречал католиков, которые не были бы преданы Папе, — буркнул Патрис. — Таких, как ты и Персиваль, не так много.

— Ты ошибаешься, — сказал Данье. — Я знаю деревни и города, в которых живут католики, которые лучше относятся к катарам, нежели к папским легатам, епископам и кюре, присылаемых из Рима. Эти католики готовы отдать жизнь за катаров, хотя и не приемлют некоторые их правила и обряды.

— Ты так горячо вступаешься за католиков, что, кажется, будто ты, Данье, ревностный католик, — недовольно проворчал Патрис.

— Видишь ли, по рождению я католик. Впрочем, я не склонен считать себя безраздельно преданным католической церкви и Папе Римскому — признался седой художник.

— Однако ты и не катар. Я ни разу не видел, чтобы ты преклонил колени перед Совершенным катаром. Но и в католические храмы, насколько я знаю, ты тоже не заглядываешь. Уж не сарацин ли ты? — недоверчиво спросил Патрис.

— А ты уж не папский ли шпион? Слишком много ты хочешь у меня выведать, — нахмурился Данье.

— Не так важно, как ты веришь. Главное — оставаться добрым человеком, — заметил Персиваль.

— Ты имеешь в виду доброго катара или доброго католика? — спросил Патрис.

— Я имею в виду добрых людей — и катаров, и католиков, и сарацинов, — ответил философ.

— Кстати, добрый человек ещё и Давид, который живёт на краю деревни. У него своя вера, — поддержал разговор старый Мартин.

— И ты, Персиваль, и ты, Данье, произносите похожие речи, и слишком наивно рассуждаете, возлагая излишние надежды на человеческую доброту, — сказал Патрис.

— Может, потому мы с ним так давно дружим, что думаем почти одинаково, — заметил философ.

— Скажите, к какой вере вы больше склоняетесь? — поинтересовался Патрис.

— Я ещё не сделал выбор, — пожав плечами, сказал художник.

— Я пока размышляю над тем, какая вера более правильная. Впрочем, на свете, столь много вероучений, что трудно понять, какое из них истинное. При этом я готов помочь катарам распространить их учение на всю Окситанию, потому что у людей должно быть право выбора, — ответил философ.

— Вы взрослые люди, а до сих пор не сделали выбор. Ведь нельзя жить без веры! — воскликнул Патрис.

— Господь в моём сердце, — сказал Персиваль.

— Согласен с тобой, друг! — Данье похлопал по плечу философа. — Я считаю, что Господь должен быть в сердце каждого человека. Например, божественная благодать снисходит на меня, когда я берусь за кисть и начинаю писать очередную картину.

— Ты пишешь интересные картины, — сказал Персиваль.

— Мне хочется писать быт простых людей и природу, — заметил художник.

— Данье, твои картины действительно хороши, в отличие от мазни некоторых умельцев, — бросив насмешливый взгляд на Грегуара, усмехнулся Патрис.

Грегуар вспыхнул и тяжело задышал, готовый в любой момент наброситься с кулаками на трубадура.

— Патрис, тебе пора сочинить новые стихи и песни. Я не слышал в последнее время от тебя ничего нового, — заметил Персиваль.

— С той поры, как я расстался с Оливией, стихи не приходят мне в голову Я не смогу писать стихи до тех пор, пока не спасу Оливию, — заявил Патрис.

— Вы ещё не всё не знаете, — сказал Грегуар.

— О чём же ты нам хочешь поведать, юноша? — поинтересовался Персиваль.

— Веронику едва не похитил один падре. С тремя папскими солдатами он преследовал её. Падре называл Веронику ведьмой. Однако она избежала участи своей старшей сестры, — после этих слов Грегуара все сидящие за столом нахмурились.

— Откуда ты об этом знаешь? — спросил Патрис.

— Я своими глазами видел, как Вероника обдурила падре Антонио и папских солдат, — сказал Грегуар и поведал историю с неудавшимся похищением Вероники.

После его рассказа раздался взрыв дружного хохота. Однако вскоре лица собравшихся за столом мужчин снова стали серьёзными.

— В Тулузском графстве действует не один падре и не один отряд папских солдат, — сказал Персиваль.

— Верно. Падре Антонио действует не в одиночку. Мой брат рассказывал, что в похищении Оливии он винит падре Себастьяна, нашего нового кюре из Монтэгле, — добавил Грегуар.

— Да будет тебе известно, что падре Себастьян вовсе не кюре, а епископ и доверенное лицо фонфруадского аббата Арнольда, — сказал Персиваль. — Он занял место вашего бывшего кюре.

— Персиваль, оказывается, ты хорошо осведомлён о делах папских шпионов в Окситании, — удивился Патрис.

— Между прочим, падре Себастьян сластолюбив, — сказал Персиваль.

Услышав эти слова, Патрис встал и с силой ударил кулаком по столу.

— Скажи, Мартин, почему за твоими внучками устроили охоту? — спросил хозяина Данье.

— Я знаю причину такого внимания к моим внучкам. Мне не следовало рассказывать тебе, Персиваль, об Итамаре, — сказал Мартин.

— Я виноват. Я уже говорил, что написал на одной из рукописей того рассказа твоё имя, Мартин, да ещё назвал твой рассказ евангелием от Итамара. Эта рукопись, из-за моей неосторожности, попала не в те руки. Сам не могу понять, как меня угораздило отдать эту рукопись человеку, который оказался ревностным католиком. Мне очень жаль, что я стал причиной твоих бед, Мартин, — расстроился философ. — Прости меня!

— Господь простит тебя, философ. Думаю, скоро солдаты доберутся и до меня, — сказал старый катар. — Не удивляйтесь, если однажды увидите меня в придорожной канаве с перерезанным горлом или выброшенным на задний двор фонфруадского замка со следами пыток на теле.

— Что ты такое говоришь, Мартин! Сейчас же замолчи! — воскликнул Данье.

— Мы не дадим тебя в обиду! — сказал Патрис.

Он выхватил из-за пояса нож и с такой силой вонзил его в стол, что тот задрожал.

— Вот это по-нашему! — послышался знакомый Грегуару голос, и из-за угла дома появился его брат Жером в накинутом на плечи чёрном плаще.

Следом за Жеромом показался его высокий спутник, на котором был такой же чёрный плащ. Все сидевшие за столом с удивлением взглянули на пришедших.

— Не узнал меня, Мартин? — спросил Жером.

— Как тебя не узнать! — воскликнул старик и, встав из-за стола, крепко обнял Жерома.

— Если бы ты знал, Мартин, как изменилась моя жизнь после того, как я познакомился с тобой и другими катарами, — с благодарностью произнёс Жером. — Как же я счастлив, что узнал о вашем учении!

— За те дни, пока ты укрывался у нас в Сомбре, ты стал для меня внуком, — сказал растроганный старик.

— А что столь далеко от дома делаешь ты, мой маленький брат? — спросил Жером.

— То же, что и ты — спасаюсь от кюре. Точнее, от епископа Себастьяна, — ответил Грегуар. — Ведь к нам в дом нагрянули папские солдаты.

— Зачем же тебе было бежать от падре, добрый католик? — насмешливо спросил Жером.

— Наверняка, это произошло из-за тебя и Этьена. Представляешь, что теперь ожидает наших родителей!

— Падре Себастьян не посмеет их тронуть. Мы живём в Тулузском графстве, а не в Бретани или Лотарингии, — заявил Жером.

— Да. У нас, в Бретани католики не церемонятся с еретиками, — вступил в разговор спутник Жерома — светловолосый молодой человек.

— Со мной пришёл мой друг Этьен, — Жером представил своего спутника.

— Присаживайтесь, дорогие гости! — сказал Мартин.

Только Жером и Этьен сели за стол, как из-за угла дома вышла Вероника.

— Еда скоро будет готова, — сообщила девушка и, увидев Жерома, воскликнула:

— Как я рада тебя видеть, Жером!

— Я тоже рад. Наш с Этьеном путь лежал через Сомбре, и мы решили зайти к вам, — сказал гость.

— Как твои дела? — присаживаясь за стол, поинтересовалась Вероника.

— Нормально. Вот только Оливию я пока так и не нашёл. Но я её обязательно отыщу и спасу, — пообещал старший брат Грегуара.

Патрис хмуро посмотрел на Жерома и, рывком выдернув из стола нож, заткнул его за пояс.

— Мы идём к переправе через Рону. Нам стало известно, что из Тулузы недавно вылетела одна важная птица, — поведал Жером.

— Что же это за птица? — заинтересовался Персиваль. — Я хорошо знаю всех важных и редких птиц, живущих в садах графа Тулузского.

— Это залётная птица, — сообщил Жером.

— Однако эта птица недавно больно клюнула и обидела графа Тулузского, — добавил Этьен.

— Вот как? Я слышал об одном голубе, прилетевшим в Тулузу из своего гнезда с берега Тибра. В Окситанию в последнее время повадились летать голуби из Рима. И зачем же вам понадобилась эта птица? — поинтересовался Персиваль.

— Хотим немного потрепать ей пёрышки, чтобы она рассказала нам о своих планах, а также сообщила про украденную папскими солдатами горлицу, — сказал Жером.

— Боюсь, что у него вы ничего не узнаете. Тот голубь — птица слишком высокого полёта. Ему не до горлиц. О своих планах он вам тоже ничего не расскажет. И хочу вас предостеречь, чтобы вы ненароком не свернули тому голубю шею, — предупредил философ. — В его родном гнезде только и ждут смерти невинного голубка, чтобы в отмщение напустить на равнины и горы Окситании стаю хищных птиц.

— Мы не собираемся убивать этого голубя, — сказал Жером.

— Данье, о чём они говорят? — спросил Патрис.

— Да ну их! Разве этих философов и катаров поймёшь? — отмахнулся художник, хотя до этого он внимательно прислушивался к беседе Персиваля с Жеромом.

— Ну и правильно, что решили не приканчивать эту птицу. А то ныне появились такие катары, которые отвергают главную заповедь: «Не убий!». Они уничтожают преследователей катаров. Надо вести себя очень осторожно, чтобы не заполыхали по всей Окситании жаркие костры. Огонь, раздуваемый крылышками голубей, может оказаться страшным, — сказал Персиваль.

— Хватит говорить загадками, Персиваль. Лучше обсудим более важные вещи. Ведь Мартину и Веронике теперь надо скрываться от вездесущих папских шпионов, — сказал Патрис.

— Я никак не могу понять, каким образом враги смогут доказать, что ты, Мартин, и твои внучки — потомки Итамара? — признался Данье. — Ведь указание твоего имени на рукописи, которую состряпал Персиваль, ещё не говорит о том, что ты, Мартин, являешься потомком апостола Итамара.

— Так ведь многие катары знают, что я и мои внучки — потомки Итамара, рыбака из Галилеи, который общался со Спасителем и передал своим потомкам его учение. Потом Итамар переселился в эти края, — сказал Мартин.

— Но, насколько я знаю, большинство катаров руководствуется евангелием от Иоанна, а не от Итамара, — заметил Патрис.

— Не только письменные источники легли в основу катарского учения. Мы, потомки Итамара, владеем знанием евангелия, каким его поведал своему сыну сам Итамар, — рассказывал Мартин. — Итамар завещал, чтобы мы не возвеличивали учителей, пренебрегая самим учением. У нас, катаров, нет священников, которых назначает Папа Римский, — сказал Мартин.

— Я видел, как простые катары падают ниц перед Совершенными катарами и, унижаясь, расстилаются в нижайшем поклоне перед ними до самой земли. Мне кажется, что Совершенные катары ничем не лучше католических священников, — сделал вывод Грегуар.

— Я не говорю о том, кто лучше, а кто хуже, а только стараюсь объяснить, почему мы, катары, веруем иначе, чем католики. Мы следуем учению истинной церкви — церкви Агнца Божьего и Святого Грааля. Мы не признаём власти Папы, не создаём себе новых кумиров и не строим храмов. Мы отрицаем основные таинства католической церкви — крещение, причастие, соборование и другие, — сказал старый катар.

— А у вас есть доказательство, что вы — потомки Итамара? — продолжал допытываться Данье у Мартина.

— У меня и моих внучек есть подтверждение того, что Итамар — наш предок, — уверенно сказал старый катар.

— И что же это за подтверждение? — спросил Грегуар, заинтересовавшись признанием старого катара.

— Это отметина на теле, которая передаётся из поколения в поколение потомкам Итамара. Эта знак, указывающий на то, что Итамар ловил рыбу, когда впервые повстречался с Великим Учителем.

— И какой это знак? Неужели, рыбья чешуя? — усмехнувшись, спросил Грегуар.

Вероника обиженно поджала губы, а лицо старого катара стало хмурым.

— Не смей так говорить, Грегори! — возмущённо воскликнула Вероника.

— Почему мне нельзя пошутить? Ведь твой дед может кощунствовать, произнося ересь, — сказал Грегуар. — Причём, как я понял, вы, катары, следуете еретическому учению не только на словах, но и на деле.

— Брат, не суди людей, не зная сути вещей. Между прочим, особая отметина на теле, а точнее, родимое пятно в форме рыбки, у потомков Итамара есть на самом деле, — заметил Жером.

— Откуда ты об этом знаешь? — спросила Вероника, подозрительно взглянув на Жерома.

Тот, смутившись, не ответил и уставился себе под ноги. Патрис, в свою очередь, не моргая, смотрел на Жерома. При этом на скулах трубадура заиграли желваки.

— Мартин, ты можешь нам показать этот знак? — попросил Данье.

— Хорошо, — согласился старый катар и, расстегнув ворот своего чёрного балахона, обнажил левое плечо.

Грегуар изумился, увидев на плече Мартина коричневое пятно в форме рыбы.

— Я тоже покажу вам родимое пятно, — сказала Вероника.

Она расстегнула ворот платья и открыла белое плечо с такой же, как и у её деда, отметиной.

Грегуар едва не проговорился, что уже видел пятно на её плече, однако сдержался.

— Точно такой же знак и на том же плече есть и у моей старшей сестры Оливии, — застёгивая ворот, сообщила Вероника.

Грегуар догадался, откуда Жером знает о родимом пятне в форме рыбки. Ему стало понятно, что Оливия для Жерома значила так же много, как и для него самого — Вероника. Об этом догадался и Патрис, у которого стали раздуваться ноздри, как у норовистого жеребца.

— Точно такие родимые пятна были у моего деда, матери и дочери. Они передались и моим внучкам — Оливии и Веронике, — сказал Мартин.

— С такими родимыми пятнами опасно жить в просвещённой Европе, — ехидно заметил Персиваль.

— Мы гордимся этими знаками, а также знанием, переданным нам Итамаром! — с гордостью произнёс Мартин. — Я могу многое поведать из того, что слышал от своего деда и матери.

— Если не секрет, что такого особенного мог поведать Итамар, если он был простым рыбаком? — спросил Грегуар.

— Ты судишь опрометчиво, юноша, — обиженно сказал Мартин. — Он был не совсем простым рыбаком. Один его хороший знакомый был членом Иерусалимского Синедриона. А ты знаешь, Грегори, что не все в Синедрионе выступали за казнь Великого Учителя?

— Кажется, три члена Синедриона были против, — сказал Грегуар.

— На самом деле противников было значительно больше. А знаешь ли ты причину, по которой ещё несколько членов Синедриона проголосовали против казни? — спросил Мартин.

— Наверно, им стало жаль этого доброго человека, — сказал Грегуар.

— Это только часть правды. Многие считали, что его мученическая смерть привлечёт к его учению много последователей. Римский префект тоже долго размышлял, прежде чем утвердил решение о казни, всё-таки, принятое Великим Синедрионом, — сказал Мартин.

— Если бы всё предначертанное свыше, и произошло, то случилось бы немного позже, — философски заметил Персиваль.

— И ещё важный момент — копьё римского солдата Лонгина, которым он проткнул грудь Великому Учителю и чаша, в которую Иосиф Аримафейский собрал кровь, истёкшую из его ран…

Мартин не успел договорить. В это время с улицы донеслось цоканье копыт и громкие голоса людей.

— Точно так скрипела крытая повозка, на которой в Тулузу въезжала одна важная особа, — вспомнил Персиваль.