Этот ты. Рассказы и эссе

Александр Косачев

Я люблю слова сильнее, чем все остальное, чем музыку или, например, кино. Ведь слова – вещь гораздо более близкая нашему сознанию, это то, что рождено из самой его глубины.Неосязаемые, не обладающие привычной человеку материей и поэтому как бы попросту не существующие, они, тем не менее, оказывают на нашу реальность такое воздействие, что, право, становится не по себе.Ибо, как говорил Алан Мур: «Слова – это магия». И действительно, слова – это древняя и единственная существующая магия. Книга содержит нецензурную брань.

ПРОФЕССИЯ СПИД

I

Я заразился СПИДом так: один козел, озлобившийся на весь мир из-за того, что в нужный момент не смог застегнуть ширинку, подсунул мне иголку, кишевшую его паразитами.

В принципе, на моем месте мог быть любой: мальчик, только пошедший в первый класс или богобоязненная дама, верующая в своих мускулистых ангелов хранителей. Видит небо — мне эти ребята не помогли, но суть остается той же: я заболел не из-за своих прегрешений или атеистических убеждений, я просто сел туда, куда должен был сесть мой приятель — на третий ряд во второе кресло.

На экране как раз показывали рекламу нового российского фильма, где сытые медийные мальчики осеменяли все, что движется, похлеще быков колхоза «Заря». В это время я вдруг ощутил инородный элемент, настойчиво вторгающийся в пределы моего мягкого места. Нечто подобное чувствуешь, когда тебя жалит оса: сперва смутное ощущение того, что в твоем организме что-то изменилось, затем легкий дискомфорт, перерастающий в жгучую боль, и, наконец, ты вскакиваешь и хватаешься за собственную задницу, как схватился бы за упругие ягодицы своей подруги.

Из седушки, сверкая, торчал кончик иголки; смущаясь, так как моя выходка привлекла внимание всего зала, я попытался беззаботно усмехнуться и сел на соседнее кресло. Людям стало весело, раздались шутки, пьяные компании захохмили, молодые люди распустили перед девушками хвосты остроумия, но я этого уже не слышал; казалось, что голоса раздаются где-то под водой, неясные, тихие, но почему-то тяжелые, давящие на мозг так, как давят на него сосуды утром, если вы перепьете вечером.

Наваждение продолжалось, наверно, минут десять, прежде чем я решился поднять аккуратно сложенную бумажку, что лежала под роковым сиденьем. Обычный листок в клеточку, вырванный из тетради, на обложке которой должен был быть очаровательный осенний пейзаж. Развернув находку, я обнаружил написанные крупным почерком слова, леденящие только что заболевшую кровь: «Поздравляю, вы заражены СПИДом». В этот момент начался фильм, и единственное, что я могу тут еще добавить — это была самая грустная комедия в моей жизни.

II

С тех пор моей целью, смыслом моего существования стало распространение жадных паразитов в тела изнеженных, вечно беспечных, не понимающих как им повезло жить, девок; девок, которые хуже мужиков сдерживают свои постоянно голодные половые органы, которые готовы отклянчить и подставить задницу любому, кто поманит их развращенным взглядом.

От того козла, заразившего меня, я получил не только вирус, но и вселенскую злобу. Однако в мои планы не входило разрушение жизни какого бы то ни было добропорядочного гражданина, и я не собирался делать своей жертвой первого встречного.

Мне было ясно, что мой недуг можно использовать как оружие, обратив его против тех, кто не умел и не хотел ценить жизнь, кто был счастлив и смеялся, кто был лучше меня. Не веря в бога, я, тем не менее, возомнил себя божьим орудием, позволившим себе выбирать между смертными, заслужившими мою благосклонность, и смертными, навлекшими на себя мой праведный гнев.

Полем битвы я выбрал ночные клубы с их нескончаемыми пьяными толпами, где под покровом темноты и хмеля каждый чувствует себя центром мира: этакие трясущиеся сосуды похоти и лицемерия.

Я никогда не был пляжным мальчиком с пронзительными голубыми глазами, поэтому мне крайне тщательно приходилось выдерживать дресс-код, дабы на крючок моды и стиля поймать глупую голодную рыбу. Удивительно, как это легко!

Стоит только наплевать на все и всех, и люди, в особенности девчонки, начинают липнуть к тебе, как уличная грязь к новым брюкам, а после пары стаканов виски с колой безразличность становится основой твоей души.

За все время моей охоты ни разу мне не приходилось делать первый шаг самому. Ничего не имею против, когда девушка отвечает взаимностью заинтересовавшемуся ею парню. Это естественно: он распускает хвост, она оценивает ее перья. Но когда ее пах зудит настолько, что она не может долго ждать и сама пускается на поиски чесалки, то на арену выхожу я, не оставляя перевозбужденным кошкам, ластящимся о мои бедра, ни единого шанса: все, кто тогда тряс передо мной сочными грудями, теперь больны СПИДом.

Выловив жертву, я сразу вез ее домой на своей старой девятке. Некоторые цацы, завидев мой авто, возмущенно пыхтели, как ежи, обливающиеся кипятком, и скорее возвращались в клуб, в надежде найти кобеля состоятельнее.

Дома, предварительно угостив будущий рассадник болезней советским шампанским, я ставил даму раком (ненавижу миссионерскую позу) и после скучного недолго секса спускал в пьяное тело ту дрянь, частью которой был сам.

III

Однажды все поменялось. Должно было поменяться, иначе смысла в этом повествовании не было бы никакого.

К сожалению, я не встретил милую красавицу, которая раздобрила бы меня, словно Соня своего Раскольникова. Напротив, мне досталась жуткого вида спичка с такими же спичечными ручками-ножками — иначе говоря, ходячая палка с удивительно длинным горбатым носом.

Давно известно: чем страшнее девушка, тем она стервознее и похотливее; эта же Спичка была просто сумасшедшей. Нет, не в хорошем смысле: фраза «безумцы всех умней» ее не касалась. Про нее скорее можно было бы сказать: «Безмозглая шлюха». Она так отчаянно запрыгивала на меня, что даже несмотря на весь свой дутый цинизм, я постыдно краснел и чувствовал себя так же неловко, как тогда в кинотеатре, а потому не прошло и получаса, как мы потащились в моей развалюхе на край города. К счастью, эта бестия уснула и не стала делать мне минет прямо за рулем.

Дома все прошло по укоренившемуся сценарию, кроме одного момента, который, наверно, и поменял привычный, но такой мерзкий ход вещей: вместо того, чтобы спустить в ее лоно, я поставил ее на коленки и брызнул на это страшное длинноносое личико, после чего похлопал ее по щеке и пошел в душ. Личная гигиена — важная штука, независимо от мировоззрения и жизненного настроя.

Хоть и вел я себя, словно бесчувственный холодный камень, я точно помню, что тогда мне от всего этого стало вдруг так одиноко, так тоскливо, что я мог бы заплакать, если бы не маска цинизма, которая, однако, ужасно топорщилась: она была мешковата, была велика, как тот громадный ранец на хрупкой спине первоклассника.

Все это выглядело так же глупо, как глупо выглядят малолетки с сигаретой в зубах и нахальным взглядом, но украдкой озирающиеся в поиске взрослых; так же глупо, как закончить ссору и гордо уйти, но, уходя, запнуться о старую половичку; так же глупо, как воображать себя героем, но заскулить перед настоящими хулиганами на глазах своих друзей; глупо, как просидеть десять минут в кафе для приличия, а потом только сходить в туалет. Глупо, ужасающе глупо; глупо настолько, что об этом не снять фильм, не рассказать трогательную историю, не похвастаться перед праведниками, дескать, смотрите какой я козел и горжусь этим!

Да только мог ли я понять это тогда, смывая под грязной ржавой водой остатки семени со своего упавшего члена? Да конечно мог бы! Если бы кто-нибудь врезал мне от души и сказал, что я трус и нытик, осознание истинной сути моего естества явилось бы незамедлительно. Но окружающие — родные, друзья, знакомые — лишь подыгрывали мне, дивясь, мол, какой я стал независимый и гордый. Каждый, стоя рядом со мной, чувствовал и вел себя как последний моральный урод и циник; все вдруг начинали умничать и говорить холодно-вежливо, а я…я хотел плакать.

И стоя под душем, я чувствовал, как набухают от слез глаза, но не было еще той силы, того катализатора, заставившего бы меня пустить хоть одну слезинку. Не было до тех пор, пока я не вернулся в комнату, где моя Спичка рыдала майским жуком, проснувшимся осенью. Глядя на ее мощные искренние потрясания, слушая звуки, от которых любой нормальный мужчина свирепеет и теряется одновременно, а именно звуки плачущей женщины, я не выдержал и заревел.

Да-а, то была странная картина: голый парень и залитая спермой девчонка, льющие независимо друг от друга крокодиловы слезы, словно нашкодившие брат и сестра в ожидании строгих родителей.

Однако главное заключалось в том, что плач вымыл как соринку и мой цинизм, и мою злость.

Конечно, мы не поженились и не жили долго и счастливо: во-первых, она действительно была страшной, а во-вторых, она была больна. Уже этого достаточно, чтобы мне хотелось расстаться с ней как можно скорее. Я думаю (и надеюсь), она поняла мое молчаливое извинение, но впереди ее ожидало туманное и далеко не беззаботное будущее.

Как и многих других, которым довелось побывать в моей постели.

Знаю, что фактически это ничего не изменит, но мне действительно очень и очень жаль; то, что я сделал — плохо и ужасно, но нельзя отрицать и того, что в сражении за мою душу победило добро, хоть для этого и пришлось пожертвовать телами нескольких распутниц.

Но что такое бренная оболочка по сравнению с бесконечной душой? Спросите тех, кто болеет — именно этот ответ единственно правильный. А мое раскаянье — лишь мое раскаянье, лишь моя победа, которую, увы, нельзя проглотить вместо таблетки и спокойно ждать выздоровления.