Лента Мёбиуса

Александр Кучаев, 2021

Закончится ли когда-нибудь эта тягомотина, связанная с опасностью быть пойманным? Вспомнилось слово, данное матери: не сесть заново. Но одно дело – обещать и совсем другое… Не зарекайся ни от тюрьмы, ни от сумы!

Глава вторая

Речные богатства

Речка Неряма впадала в более крупную реку, а уже та — в Енисей.

— Ну вот и дошли почти, — сказал Пётр, когда узкая речная лента открылась перед нами в понижении между лесом. — Спасибо нашему другу юкагиру.

— Да, спасибо ему, конечно, — поддакнул я, вставая рядом с товарищем.

Оба мы понимали, что, если бы не подробное описание Колгоновым той сложной гористой местности, золотую россыпь нам век бы не найти. Он настолько точно перечислил особенности рельефа, что под конец мы двигались, словно по путеводителю; за одной приметой открывалась другая, и так до самого водопада Карва с золотыми самородками.

Кем и почему было дано такое название отвесному таёжному стоку, Колгонов не сказал; вероятно, топонимная история сия уходила вглубь веков и там терялась. Лично мне оно напоминало лишь о речевых особенностях карело-финских народов, древние племена которых передвигались и по этим краям.

У падения воды, ниже его, ширина речки была метров четыре-пять, а выше — почти вдвое меньше, и в этом месте и дальше к истоку она больше походила на ручей. Однако, по словам юкагира, ближе к устью в Неряму впадало ещё несколько притоков, и от бережка до бережка в тех местах было уже метров двенадцать, а где и пятнадцать. Вся длина русла составляла примерно километров семьдесят пять, потому, конечно, правильней было обозначение, что это малая река.

Непуганой рыбы в Неряме водилось — чуть ли не руками лови. Она на глазах ходила у самого дна и одиночно, и косячками. Мы сначала диву давались, глядя, сколько её и как вольготно она чувствует себя в прозрачной чистой воде, несомненно, способствовавшей размножению.

Сбросив поклажу, развели костёр на ровном береговом лужке, представлявшем собой небольшой укромный пятачок между деревьями, удочками поймали в омутках несколько щучек и язей и сварили уху. К тому времени уже наступала ночь, так что после еды сразу легли спать.

Утром позавтракали остатками ушицы и принялись за дело, ради которого пришли сюда: поиск кусков и зёрен драгоценного металла.

О том, что просторы Сибири, в частности её реки, богаты золотом, известно, наверное, каждому мало-мальски начитанному человеку.

В памяти моей сохранился рассказ одной женщины-татарки, услышанный ещё в подростковом возрасте. О том, что мать её во время Великой Отечественной была золотодобытчицей — исключительно удачливой. И она довольно-таки неплохо жила в те лихие поры, потому как за сданное золото, в котором воюющее государство остро нуждалось, получала мануфактуру, продукты питания и другие необходимые товары, которые были недоступны большинству простых граждан.

Скорость течения Нерямы на перекатистом выеме перед водопадом была ой-ёй какая, узкие потоки воды так и неслись с тихим несмолкаемым шумом и довольно ощутимо били по ногам.

А ниже Карвы русло становилось почти горизонтальным; именно на этом сравнительно спокойном отрезке и могли находиться гнёзда с концентрацией драгметалла. Воды здесь было по середину голени, а у бережков и вовсе по щиколотку, так что сквозь прозрачность её можно было рассмотреть каждую песчинку и каждый камешек.

Петру повезло с самого начала, своё первое золото он нашёл минут через пять поисков. Это был окатыш граммов тридцати весом.

Удача подхлестнула, и мы принялись за промысел с ещё большим рвением, забыв про еду и рыбалку.

Вскоре мне тоже попалось несколько крупных зёрен, за ними — кусочек продолговатой овальной формы граммов сорока.

Сначала мы просто ходили по воде и краями берегов, пристально вглядываясь в донные отложения, а потом стали подковыривать песок и гальку сапёрной лопаткой и плоским на конце заступом, вытесанным из обрубленной жерди, и фортуна улыбалась нам всё чаще. Ну и опытность кое-какая стала появляться и делала своё дело.

Особенно тщательно проверяли русловые углубления — и большие, и малые; именно в их отложениях таились наиболее крупные куски драгметалла, долгими годами обглаживаемые текучей водой и разными взвесями.

Лично я в полной мере почувствовал азарт золотодобытчика, будоражащий кровь, и вновь и вновь с нетерпением входил в реку на поиски. Подобное же настроение владело и Петром, это хорошо было видно по его горящим глазам и устремлённому выражению лица.

К полудню вымотались оба, от холодной воды начало сводить ноги.

На лужковом пятачке постоянно горел костёр, время от времени, когда совсем уж было невмоготу, мы подсаживались к нему, отогревались и по мере надобности подкладывали сухие сучья.

— Всё, Карузо, хватит! — возгласил наконец мой товарищ. Выбравшись на берег, он приблизился к горящим углям. — Хватит пока. Сил нет терпеть. Так и обезножеть можно совсем.

— Как скажешь, давай закончим, — ответил я, следом за ним вылезая из воды. Пётр тянул руки к огню и постанывал, наслаждаясь исходящим теплом. — Ладно, посиди здесь, а я рыбу половлю.

— Вместе половим. Сейчас, минуту ещё, ноги только отойдут.

— Да ты грейся, я один порыбачу.

Спустившись ниже по берегу до первого омутка, я забросил в воду удочку; немного погодя Пётр присоединился ко мне. Вскоре на крючки попались два ленка и три хариуса — каждый едва достигал полуметра. Небольшие размеры их, наверное, были из-за условий обитания в Неряме — узких берегов её, небольшой глубины и как следствие сравнительно ограниченной кормовой базы, хоть и при чистой воде. А может, это были молодые особи, ещё не достигшие половозрелого возраста.

Однако на уху для двоих такого улова было вполне достаточно.

Пётр взялся поварничать, а я прошёл вдоль речки выше и принялся осматривать дно на галечном створе возле крупных каменных выступов.

«Он» лежал в понижении у большого горбатого валуна, с приточной его стороны — обкатанный самородок, на две трети затянутый смесью песка и мелкой гальки. Поддев лопаткой, я взял его в руки. Струи воды смыли тонкий илистый налёт с нижней его части, и металлический кусок целиком предстал в своём естественном посверкивающем виде. В нём было не меньше семисот граммов.

— Смотри, — сказал я, вернувшись к стоянке, и протянул самородок Петру.

— Ого! — воскликнул тот, расширяя глаза. — Вот это сюрприз! Ну-ка дай.

Он взвесил находку на ладони.

— Надо же, граммов семьсот или восемьсот будет! С виду — чистое золото. Но, допустим, только наполовину он золотой, остальное пустая порода, кварц и прочее, всё равно мы уже богачи… почти. И до этого ещё с полкило насобирали. В прежней, дозоновской жизни я слышал, что один грамм рудного золота стоит тысячу рублей.

— Не торопись радоваться, Сипай. Мы в тайге, и ещё неизвестно, что нас ждёт впереди и чем закончится.

— Да я не радуюсь, Карузо, просто трезво оцениваю вещи. Я хочу сказать, удача пока на нашей стороне и всё идёт без сучка и задоринки. И у нас есть всё необходимое для обитания — великое спасибо Колгонову, снабдил, чем надо. Мы не голодные, одеты, обуты. Рыбы в нашем распоряжении вон — через край. И золото нашли, как и хотели, и будущее наше обеспечено, попервоначалу уж точно. Надеюсь, будет везти и дальше. Самое главное — смотреть в оба, не попасться в розыскные сети, расставленные для нас.

Его рассуждения были наполнены здравым смыслом, а уверенность в себе являлась одной из составляющих нашего фарта.

— Ладно, готово, сварилась, — сказал Пётр, сняв пробу с ушицы. — Жирная, наваристая получилась. Да спиртяги давай по чуть-чуть тяпнем. Для дополнительного согрева и чтобы и дальше всё у нас было на «отл».

Выпили граммов по двадцать спирта и принялись за еду.

— А мне нравится эта работа, по душе как-то она, — сказал я, черпая ложкой вкусный горячий бульон.

— Какая? — спросил Пётр, не отрываясь от еды. — Поиски золота?

— Она самая. Была бы возможность, так и жил бы в тайге, добывал золотишко и сдавал государству или ещё кому. А на вырученное покупал всё необходимое. И чтобы поменьше контактов с людьми, а только наедине с природой; по мне, это — благодать, да и только, и лучше ничего не придумаешь и не надо!

— Гм, лучше… Тебя можно понять: шесть лет армейского ярма в стороне от обычной гражданской жизни и столько же на зоне — не шутка, поневоле будешь сторониться всех и вся. Очерствел ты душой, Валёк, одичал, вот и тянет тебя к бирючеству.

— Не знаю, может, и так. Я иной раз думаю, за что мне счастье такое лагерное выпало? Уж не наказание ли это за войну в Сирии, за участие в ней? Война-то чужая была — пусть бы сирийцы и разбирались между собой, и нечего мне было влезать к ним. Имел полное право отказаться, а нет, согласился, денежек зашибить хотел — там ведь прилично платили, в России большинству такие заработки и не снились. Чтобы потом с этими деньжатами на гражданке получше устроиться. Вот и устроился!

Ничего не ответил Пётр на мои рассуждения, наверное, был занят своими думами.

На второй день нашего пребывания у Карвы, часа в три пополудни, пошёл затяжной дождь, довольно сильный, и мы до ночи сидели в палатке, поставленной под елью, пили горячий чай, восполняя убыль тепла, отнятого рекой, и вели всяческие разговоры про жизнь.

— Карузо, вот ты был в Сирии! — сказал Пётр, между прочим. — Что тебе больше всего запомнилось в этой стране?

— Мне лично?

— Да, именно тебе.

— Больше всего запомнились два «ж»: жара и жестокость воюющих сторон по отношению к противнику.

— Ты имеешь в виду боевиков?

— Сипай, все там были хороши и в жестокости, и даже в зверствах — никто ни в чём не уступал друг другу. Гражданская война — это такая штука, она особенно всех озлобляет и заставляет видеть в противнике изменника, подлежащего уничтожению.

— Ну а тюрьмы там есть?

— Где же их нет? Без них нельзя, какая бы ни была страна, она без таких заведений и месяца не продержится; надо же куда-то девать всякого рода уголовников: убийц, грабителей, мошенников. В Сирии тюрем предостаточно.

— А тюремщики, Карузо, они такие же, как у нас, или другие по отношению к заключённым?

— Разница с нашими есть, конечно, и заметная.

— И в чём она состоит?

— Как бы сказать получше… Представь себе различие между лютой стужей и испепеляющим пеклом. Представил? Что хлеще и быстрее угробит человека? Вот, примерно, такой же контраст между их тюремщиками и нашими.

Пётр помолчал немного, обдумывая, видимо, мои слова, а потом сказал:

— Интересно, Карузо, как бы ты относился к зэкам, будучи тюремным надзирателем?

— Не стал бы я им ни за что, даже если бы меня приневоливали к этому.

— Но под угрозой смерти стал бы?

— Да, Сипай, если только при таком условии: под угрозой смерти.

— Так вот я и спрашиваю, как бы ты вёл себя, будучи тюрьманом в том же «Полярном медведе»?

Дождь продолжал лить с прежней силой, а в палатке под елью, возле крохотного костерка было сухо, тепло и улежно, и мы чувствовали себя почти счастливыми.

Я добавил себе в кружку чаю, отпил глоток, затем другой и сказал:

— Моё поведение свелось бы к тому, что устроил бы тебе побег.

— Только мне?

— И тебе подобным — осуждённым безвинно. И Филиппу Никитичу Татаринову заодно.

— Татарину, лагерному смотрящему?

— Да, ему. Справедливый человек на редкость, хоть и мафиози. И сам я вместе с вами рванул бы в бега. И Жилу — Михаила Болумеева — взял бы с собой.

Пётр вытаращил глаза, глядя на меня.

— И Жилу, этого урку конченого!

— Его. Он же правая рука Никитича; тот без Болумеева с места не тронулся бы.

— Ты серьёзно всё — о таком устроительстве побега, фактически массового?

— Более чем, как на духу говорю. Всю свою службу тюрьманом, как ты сказал, посвятил бы этому.

В своё время я немало начитался книжных рассказов о золотоискателях и случаях их ограбления и даже убийства разными бродягами и бандитами. Поэтому я постоянно был настороже и каждое утро — и вечером тоже, перед сном — с пистолетом наготове обходил окрестности нашей стоянки — по обе стороны Нерямы. На случай появления непрошеных гостей.

Однако ничего представлявшего опасность не обнаруживал, никаких подозрительных следов, кроме звериных. Всё же глухое это место было возле Карвы, в сотнях километров до ближайшего жилья, и вероятность столкновения с кем-либо из людей была ничтожной.

На Неряме мы пробыли трое суток. Отдохнули душевно и физически, оценили в спокойной обстановке все плюсы и минусы своего положения беглецов и тронулись дальше в общем направлении на юг — поднаторевшие уже в длительном путешествии и готовые к преодолению новых трудностей.

В наших рюкзаках было не меньше четырёх килограммов золотой руды, по примерно равной части у каждого. С таким количеством драгметалла мы чувствовали себя настоящими богачами, и нам грезились картины успешной обеспеченной жизни в свободном человеческом сообществе, далёком от тюремных камер и издевательств надзирателей.

Шли многими часами без остановок, подобно верблюдам в пустыне, чтобы не выбиваться из ритма и проходить максимально большие расстояния; доводилось мне вояжировать с караванами этих горбатых животных на Ближнем Востоке, преодолевая десятки километров.