Руны на клинках

Алексей Лавров, 2023

Артём воюет, получает новые звёзды и постепенно понимает, насколько отличается война в мире магии от того, что он знал о войне в своей реальности. Гардарика совсем не СССР, мир магический, и он, оказывается, не всё знает о людях.

Глава 4

Наши боевые роли за нами жёстко закреплены, но командир имеет право их менять в бою по необходимости. А бой начался, как пересекли вражеский фронт, даже немножко раньше.

Только свою ответственность Серёга не может никому передать, потому сказал он Паше пока поглядывать, а его слова про командование — военный юмор. Ну, всё, чего не бывает, военный юмор. Можно не смеяться, этим военный юмор отличается от гражданского.

Павлик ответственно бдит за командира, остальные спят, а я как маг чувствую экипаж, машину и уверенно себе еду. Ощущение, что вчера только вылез из водительского люка.

Главные вопросы уже обдумал в бою, а сейчас думать лень. Бездумно смотрю в пространство, прекрасно зная, что в мозгах варится решение олимпиадных задач и там же откладываются все увиденные ландшафты. После рейда нарисую маршрут для самопроверки.

Сначала наши роты вернулись к развилке. Всем батальоном немного проехали по асфальтовой левой дороге и свернули на грунтовку. По ней пылили дольше, потом свернули в поле…

А хорошая нынче уродилась рожь! Или пшеница, всё равно не разбираюсь. Главное, что злаки эти в данный момент вражеские, и вымахали они до самого верха водительского обзора. Пришлось открыть люк, в триплексы плохо видно.

Ехали колонной, но я всё равно смотрел по сторонам, не надеясь на Пашу. Он у нас малой хоть и бдительный, но не-маг, может на что-то не обратить внимания. И четыре глаза всегда лучше двух, особенно когда ты кадет, маг и параноик.

Впрочем, в поле на что-то обращать внимание не пришлось, одни злаки, и где-то высоко в небе в стороне идёт воздушный бой. Поле через полчаса закончилось. Выехали на грунтовку, и впереди я увидел дома какой-то деревни.

Закрыл люк и добавил в сон Серёги немного тревожности. Тот проснулся и припал к прицелу. Следуя наставлению «Танковый рейд», раздел «Действия танков в сельском населённом пункте», батальон наш разделился: две роты охватывают село с запада, и две с востока. Командир и первый взвод первой роты контролируют южный выезд из деревни.

— Паша, твой верхний пулемёт, — сказал Серёга.

— Есть, — ответил малой.

Курсовой станковый работает только в своём секторе, хоть я и заранее перевёл его в крайне правое положение. Но в этот момент от машин требуется скорость.

Чуть не опоздали, из деревни по ещё не перекрытой дороге впереди пытаются выскочить мотоциклы и бортовой грузовик. Открываю по ним огонь станкового пулемёта. Дырявим машины большими пулями в несколько стволов.

Паша не отвлекается, держит под прицелом верхнего пулемёта правый фланг. Остаётся контролировать выезд отделение командира первой роты, остальные продолжают охват села.

С другой стороны деревни происходит тоже, остаётся командир самого маленького номера, другие едут дальше. В результате с севера въезжаем колонной из трёх рот. Дурость полная, но, раз комбат не выходит в эфир, соблюдаем радиомолчание и действуем по наставлению.

Попаданец во мне морщится, из каждого окна ведь могут ударить противотанковые гранатомёты. Но их пока не придумали. Вот придумают, не будем больше лезть в такие деревни, а пока на каждом перекрёстке улиц оставляем по взводу и едем на поселковую площадь.

Рядом со входом в большое здание, явном управлении сельским предприятием, стояли три тополя, а над дверями висел красный флаг с чёрной свастикой. В конторской комнате на стене портрет канцлера Шульце.

Других следов оккупации не обнаружили, а равно не нашли в доме ни одного человека. Если бы не отзвуки далёкого воздушного боя, решил бы, что тут снимают кино.

Знамя содрали, канцлеру чёрным маркером дорисовали бороду и усы и расположились в пока освобождённой деревне на временный постой. Трупы европейцев и прострелянные машины убрали с дороги, три десятка танков поставили, чтоб в глаза не бросались, и всегда можно было на них удрать. Командиры расставили посты, определились с очерёдностью и объявили длительный отдых. Три часа, а может даже целых четыре.

Некоторые ждут, что на меня станут нападать злобные полицаи, и я снова всех поубиваю. Совсем не исключаю, что форма полицая и карабин лежат пока в сундуке, и в горнице временно сняли со стены изображение канцлера Шульце. Просто я, маг, не ощущал и малейшей агрессии.

Остановились мы у добродушного мужичка Николы, его жены Гали, обоим за тридцать, и их деток, подростков, старшей сестрицы и младших братцев. Острой радости наше появление не вызвало, хотя селяне и демонстрировали радушие. Мы запросто так разнесли с улицы хороший забор из штакетника и заехали во двор на танке.

За поломанный забор, задавленную танком курицу и другие продукты Паша, как честный человек, сначала предложил европейские картинки, глянцевые журналы и пластинки. Хозяйка отчего-то прикрыла в ужасе ладонью рот, а хозяин стал ещё радушнее — сказал, что ничего ему не надо, все очень рады освобождению, только других продуктов у них нет, аж самим не хватает.

Вообще-то у нас лежат коробки сухпая, но мы ведь в рейде! И в деревне. Паша полез под комбез и вынул марки, проницательно спросив:

— Может, вам денег?

Пехота отдавала трофейные купюры, а запасливый Павлик складывал до поры. Вот пригодились. Забор и курицу оценили в двести марок, другие продукты в триста, а сейчас освободителей приглашают вместе пообедать.

За большим общим столом ели из глубоких мисок наваристый борщ со сметаной, потом гречневую кашу с курятиной и пили квас. Я орудовал ложкой молча и слушал общий разговор.

Люди высказывали реальное неудовольствие войной, что некоторым дома ровно не сидится. В первые дни все молодые парни получили повестки, в поле теперь работать некому. И дети, скорей всего, не пойдут в этом году в школу. А остальное их пока не касается, так они головы себе политикой не забивают.

Увы, это цена демократии — большинству ведь реально всё равно. Люди так и говорят солдатам Гардарики, ибо им ничего за откровенность не будет. Вот если спросят солдаты Красной Армии, европейских ценностей или иного тоталитаризма, те же люди чётко будут знать все «за» и «против». Так что боярин даже рад услышать, что им фиолетово. Это значит, что он реальный боярин.

Галя собрала нам большую корзинку кровяных колбас, сала, масла, домашнего хлеба, пирожков, творога…

Павлик как-то пропихнул её в люк и разместил запасы в танке, а потом присоединился к основному составу. Мы геройским экипажем прям во дворе возле танка расстелили немецкие комбинезоны и отрубились.

Нам не мешали хозяйственные хлопоты семейства, блеянье и взвизги домашних животных, жужжание самолётов высоко в небе или выстрелы дисковых автоматов, что временами раздавались в отдалении. Если ребята стреляют, значит им надо, а мы хорошие освободители, у нас есть марки, и можем спать спокойно.

Через два с лишним часа сна нас разбудили взводный Вася и два его танкиста. Павлика с автоматом Вася поставил охранять танк, а остальным велел идти за ним. Навестили второй Васин экипаж, он поставил караулить танк малого Антона, а остальные бойцы присоединились к компании.

Девять человек с автоматами пошли к западному въезду в деревню. Путь пролегал через поселковую площадь, и мы увидели, что у здания администрации на ветвях тополей развесили за шеи четверых мужчин среднего возраста, а пятый выглядел на пятьдесят с хвостиком. Все висели в штатском с табличками «предатель».

По пути взводный рассказал, что это не деревня, а какой-то проходной двор, постоянно сюда ездят. Вот при автоматчиках на трёх мотоциклах в легковой машине ехал старший из повешенных, тоже повешенный помоложе и целый немецкий капитан.

Солдат сразу пристрелили, а с офицером и штатскими побеседовали. Мужики сначала упорно молчали, да немец сказал, что они староста деревни с помощником. Тогда те тоже указали своих подручных, все трое прятались, кто в подполе, кто на чердаке, а кто в сено зарылся. Они сразу сознались, просили только домашних пощадить. И причём тут домашние? Мы ж не оккупанты какие-то — немца расстреляли, а этих вздёрнули.

А знает всё это Вася потому, что ему из-за автоматных очередей не спалось, пошёл разузнать, что случилось. Слабенький в Васином экипаже маг, моему сокурснику Витьке только бы самому выспаться. Тоже, кстати, наводчик орудия, хоть стреляет метко.

Сменили мы первый взвод на двадцать минут. Расселись, чтоб с дороги не отсвечивать комбезами. Я поднял взгляд на самолёты высоко в небе, а Вася перешёл на немца. Этот европеец при военной администрации городка ведал поставками продовольствия из пяти деревень. И капитан! Да у нас бы…

По грунтовке к нам пылил крытый грузовик. Вася примолк, я опустил мечтательный взор, и мы позволили машине въехать в село. Без затей врезали из девяти автоматов. Какой-то идиот прострелил слева скаты — и как теперь это толкать?

Пришлось просить ближайший к нам экипаж, чтоб танком оттащили с глаз долой. Пока ребята цепляли тросы, мы отволокли в уже приличную кучку застреленных немцев. Судя по форме, семеро связистов. Что-то забыли в селе, а, может, проездом здесь.

Вот закончили с немцами, расселись, я залюбовался воздушным боем, и Вася продолжил, что у нас на эту должность вряд ли поставят офицера, справится и сержант. А в частях у них в среднем на звание выше. У нас на ротах просто лейтенанты, а у них оберы, правда, и роты у них больше. А если взять дальше, вообще ужас. У нас на полках капитаны, а у них полковники.

— А как по зарплатам? — почтительно спросил Васин водитель Сеня.

— Если смотреть по довоенному курсу, наши за должности платят гораздо лучше, — сказал Вася.

— Это потому, что за нами правда! — веско изрёк Сеня.

Все ему покивали серьёзными лицами.

* * *

Когда нас сменил на посту другой взвод, Вася снова спать не советовал. И вскоре мы простились с радушными хозяевами, расселись в танке по своим основным ролям и поехали далее.

Я смотрел в прицел пушки, размышляя над моральной проблемой. Русские не могут без правды. В СССР такие же Сени думали, что, раз им платят гораздо меньше — это и есть лучшее доказательство, что за ними правда.

Выходит, доказательства правды от размера выплат не зависят? Но в советах сидят такие же бояре, кто задаётся такими же вопросами и никогда не даст и гроша за то, что можно взять даром.

Вывод прост и однозначен — это очень разные правды. Если правду СССР я понимаю почти интуитивно, просто на ней воспитан, то правду и — самое главное — логику Гардарики мне только предстоит постичь. Пока уясним, что за правду Гардарики нужно хорошо платить.

В принципе это даже неплохо, ведь мне, солдату, платит Совет обороны. А как оно вообще, можно обдумать потом. На этой положительной в целом ноте я пока проблему закрыл и далее бездумно смотрел в прицел.

От деревни мы выстроились походной колонной и поехали в поля. Пересекали грунтовые дороги, одни злаки сменялись другими, а я через прицел смотрел в небо. Там шёл воздушный бой.

От удара «Катюш» и нашего беспредела у развилки прошло несколько часов. Наш батальон ищут всё время. Кто-то может идти по следам гусениц, но не торопится, его задерживают две мысли.

Он, во-первых, думает, что же будет делать, когда настигнет русские танки. А, во-вторых, быстрее нас обнаружить с воздуха — столько танков запросто не спрятать. И ищут нас истребители.

Лучше с этим справляются специальные разведывательные самолёты, но их сбивают, господство в небе не завоёвано. У истребителей больше шансов вернуться, однако найти наши танки они могут только случайно.

Нужно ведь снизиться и смотреть на землю, а это не позволяют русские истребители. И с каждой минутой зона поиска увеличивается со скоростью «Рысь-1» на марше. Врагу может помочь только наша предсказуемость, тогда ещё можно устроить засаду возле важных объектов…

Наконец-то, закончились эти поля, едем по грунтовке. Пыль до неба, зато увеличили скорость. Дорога заметно поворачивает влево, идёт вдоль железнодорожной насыпи.

Впереди танк тормозит и останавливается. Стоим и чего-то ждём, на холостых оборотах жжём соляр. Потянулись секунды, я не отрываюсь от прицела, оглядываю окрестности.

В отдалении послышался паровозный гудок, нарастает шум приближающегося состава. Вдруг раздался одинокий выстрел из танковой пушки, тут же меняется тон поезда.

— Паша, бронебойный, — говорит Серёга. — Тёма, поверни башню и бей танки.

Весь заинтригованный разворачиваюсь. А! Танки ехали на платформах! Командирская машина загнала снаряд по рельсу перед локомотивом, и эшелон полетел под откос.

Насыпь высокая, паровоз заваливается набок, и в него влетают первые снаряды. Один прямо в кабину, вряд ли там кто-то уцелел. Передние платформы тоже встают на борт и под напором задних складываются гармошкой.

Танки закрепили на платформах тросами за гусеницы от сильной тряски, но на такое точно не рассчитывали — машины срывает, они падают. Схватываю картинку и загоняю снаряд врагу в крышу. Павлик подаёт следующий бронебойный. Пушку чуть в сторону, выстрел. Паша с новым снарядом…

Танки точно ехали с экипажами. Малая часть запускает двигатели, пытается повернуть к нам башни — их пробивает по два-три снаряда. Люди ползут, вскакивают, по ним очередями бьют наши пулемёты.

Ещё подъезжаем. Все враги пробиты, однако некоторые отчего-то ещё не загорелись. Добросовестно добиваем и сдержано улыбаемся. Двадцать четвёртых «панцирей» не доехали до фронта.

Все машины врага горят, тела лежат без движения. Серёга дал отбой стрельбы. Машина впереди разворачивается и едет на грунтовку, продолжаем движение. Лёха сказал:

— Столько танков одним махом! — он деловито уточнил. — Тёма, ты свои запомнил?

— Но они же на платформах, — ответил я в сомнении.

— Запишут на батальон, — проговорил командир.

Грунтовая дорога плавно изгибалась и под прямым углом примыкала к асфальтовой. Она в свою очередь упиралась в регулируемый полевой жандармерией железнодорожный переезд.

Жандарм как раз опустил флажок и упал, сражённый пулемётной очередью. Машины и мотоциклы с обеих сторон от переезда пришли в движение, а их поразили пули крупного калибра.

В этот раз Серёга решил пушку не задействовать. На всём ходу танк стрелял из обоих пулемётов. Я в прицел со скукой наблюдал, как очереди оставляют рваные дыры в кузовах, кромсают убегающих в поле европейцев.

Наш головной танк тем временем свернул к переезду, доехал до путей и попёр по рельсам. Ну, логично, поезд же только прошёл, четверть часа у нас точно есть. Или из искорёженного состава подали на станции сигнал бедствия, и движение на участке временно остановлено.

Катимся одним траком по шпалам, другим по щебёнке сбоку, а правый рельс под днищем. Я любуюсь в прицел, солнце садится за горизонт. Ужин мы явно пропускаем.

— Серёж, может, на ходу поедим? — спросил я командира.

— Павлик, займись, — распорядился тот.

Паша полез в корзину, передал нам куски хлеба, колбасы, огурцы и помидоры. Потом отважно вылез из своего люка и передал порцию Алёше. Только когда сел на своё место, приступил к трапезе сам.

Пока ели, запивая из фляжек квасом, стемнело. Колонна съехала с насыпи в поле, и мы попросили добавки. Павлик засветил фонарик и снова полез в корзину. Свежие продукты нужно до завтра употребить, и молодые же ещё организмы.

* * *

Лёша включил фары, но в их свете вижу только корму впередиидущего танка и злаки. Серёга открыл командирский люк и смотрит наружу. Вокруг рокот двигателя и летняя ночь.

Уже утром батальону нужно прорываться на свою сторону. За первые сутки враг преодолеет оторопь, соберётся, предупредит о нас охрану объектов, начнёт стягивать резервы. На второй день наши шансы устремятся к нулю, и на третий выбраться станет нереально. Нас уничтожат.

Хотя уже сейчас наши танки полностью окупились, а мы… солдаты всегда погибают. Но плох тот солдат, кто не мечтает дожить до старости. У нас хорошие танки и хороший комбат — мы выберемся к своим.

Я наполнился ночным благодушием и смотрел в прицел добрыми глазами. Часа два давили злаки, и колонна вдруг плавно остановилась. К нашему танку подошли взводный Вася и командир другого танка Саня.

— Серёга, идём к комбату, — сказал Вася.

— Пока старший Тёма, — проговорил командир и вылез из танка.

Я раздражённо подумал, что он мог ничего не говорить, у меня такое же звание. И вообще ни к чему хорошему ночные вызовы к начальству не приводят. Я пересел на командирское место и выглянул в люк. Мимо нашего танка от хвоста колонны шли группы танкистов. Комбат собирает командиров — совсем плохой знак.

Двадцать минут стояли на холостых оборотах, и я дождался. Командиры возвращались бегом. Я поспешно пересел на своё место. Раздался топот по броне, и в командирское кресло упал суровый Серёжа. Он деловито поведал:

— Лёха, сейчас разбираемся в шеренгу. По сигналу гасим фары и едем вперёд минут пять. Когда закончится поле, ориентируемся по прожекторам аэродрома. В охране пулемётные доты и точки с 85-мм орудиями. Тёма, пушки первая цель, доты игнорируй. После первого выстрела разрешена радиосвязь, остальные приказы по ходу дела. Поехали, Лёш.

Поехали вперёд. В шеренгу из колонны встать просто — если передний танк твоего взвода поехал налево, нужно остановиться слева от него в пяти метрах. А если впереди танк уже другого взвода, то надо ехать направо, для своих передний ты, и они становятся правее.

Серёга по пояс выглядывает из люка. Разобрались в цепь и по его команде двинулись. Быстро разгоняемся, идём по полю во всю мощь. Он падает в кресло, прикрыв люк, и командует:

— Лёха, фары.

В прицеле плавно погасла картинка, ещё нет ночного видения. В темноте ползут секунды. Я себе не вру, прямо сейчас враг услышал рёв моторов, напряжённо вглядывается в темноту…

Прожекторы появились внезапно, сначала их свет заливает обзор. Давлю желание их расстрелять и стараюсь разобраться спокойно. В пятнах света и силуэтах что-то угадывается.

Лучи нашаривают машины. Стреляют в того, кого видят, а 85 миллиметров у немца — это конец танку и с двух километров.

— Паша, фугасные, — говорит Серёжа.

Слишком много здесь прожекторов… выстрел.

— Тёма! Отставить прожекторы! — кричит командир.

— Иди в жопу! — рычу в ответ. — Паша, быстрее!

Выстрел, минус ещё один фонарь. Впереди и справа танк в луче. В следующую секунду его пробивает орудие. Я вижу нечто похожее на вспышку и чувствую чьё-то торжество.

Луч уходит от подбитого танка. Умник Лёха впритирку с его кормой сделал дорожку, и я по памяти стреляю.

— Лёша, так пока стой, — сказал Сергей.

Луч останавливается, кого-то поймал. Бью в прожектор, а то достал слепить. В подбитый танк, за которым мы прячемся прилетает два снаряда один за другим. Замечаю две вспышки. Снаряд в левую…

— Лёха, вперёд и дорожка! — сказал Сергей.

Паша дослал снаряд. Теперь только одна вспышка справа, и она уже на прицеле. Всё равно хорошо убедится, что с ориентированием у меня порядок. Выстрел.

Павлик с новым снарядом. А что-то много у противника прожекторов… выстрел.

— Тёма, один-то оставь! — ворчит командир.

В шлемофоне раздался голос комбата:

— Врубаем фары. Первая рота штаб, остальные к самолётам!

Блин, а доты? И пехота ещё в окопах рядом. Но с комбатом не спорят, тем более уже проехали. Лёша догоняет остальных, пересекает линию охраны.

— Паша, пока отбой, дальше мы сами, — сказал Серёжа.

Вообще-то, ещё остались у врага пушки, но это же европейцы — расставили их по периметру площадки. Чтобы выстрелить в тыл, нужно орудия разворачивать, и они тут в основном стоят как зенитки.

А мы поймали фарами «мессер» и жахнули из пулемётов зажигательными. Самолётик взорвался, так в его свете остальные хорошо видно. И близко к ним подъезжать не нужно.

Другое дело штаб и склады, первой роте пришлось отработать фугасными снарядами. И то им повезло с немцами, что расположились в добротном доме. Наши бы под землю закопались со своими картами, что и свои не сразу найдут.

— Уходим, — скомандовал комбат. — Радио запрещаю.

А вот и конец нападения, можно порадоваться. Уничтожили мы авиачасть противника, полсотни самолётов со всем хозяйством. Ушли так же, как и пришли, через те же позиции. Даже охранников убили по минимуму, лишь чтоб не мешали сделать работу. Остальные пусть пока живут, нам сейчас некогда.

Потеряли четыре танка, кого-то из экипажей даже подобрали живьём. То есть я про всех сразу не знал, а водитель танка, за которым мы прятались, обнаружился у нас на броне.

Серёга выглянул в люк, когда уже полем шли, и обнаружил парня. Вот натерпелся бедняга! Покормили его от нервов и с ним за компанию, да после боя, добили корзинку.

А когда кончилось поле, нас ждало новое испытание. Стало известно командованию, что из-за жары обмелели речки. А что в танках щели, командованию не докладывали. Брод преодолели успешно, только пришлось выбросить немецкий патефон, европейскую полиграфию и пластинки, а то нафиг они нужны без патефона.

На берегу речки образовалась приличная куча подмокшего европейского добра. Что характерно, в ней не было коробок сухпая. Они тоже намокли, но их придержали в надежде потом сменять пехоте или ещё как-то использовать.

Единственным сухим из брода вышел водитель подбитой машины, в танке для него просто нет места. Рано утром мы сначала заметили в небе силуэты «кукурузников», наших работяг войны, и обрадовались, как родным — фронт близко. И вскоре мокрые и злые мы всем батальоном пошли в атаку.

С той стороны нам навстречу должна была атаковать вторая половина полка, только этого мы тогда наверняка знать не могли. Радиомолчание же никто не отменял.

Ну, там трах-бабах и ура — в нас стреляют, мы стреляем. С тылу и неожиданно хорошо нападать, можно заодно раздавить пару батарей полевых пушек, и вообще нас не ждали.

Вот внезапно, умело, организованно и немного с перепугу мы доехали до первых траншей противника одновременно со своими, что шли с другой стороны. Чуть друг дружку на радостях не перестреляли, да быстро разобрались.

Вышли мы из рейда. Но того парня на броне уже не было, и нигде больше он не нашёлся. Потерялся где-то, никто и не заметил. Его Севой звали, кадет, перешёл на третий курс…