Бог, которого не было. Белая книга

Алексей Френкель (2022)

«Бог, которого не было» — это роман-исповедь. В Иерусалиме, рядом со Стеной Плача, есть почтовое отделение. Обычное почтовое отделение, но все письма, где в графе «Получатель» написано: Бог, Всевышний, Элохим, Адонай, Отец Небесный и т. д., приходят именно туда. Конверты вскрывают, а письма закладывают в расщелины Стены Плача. Считается, что так Бог быстрее узнает и скорее отреагирует. Двадцатилетний парень, приехавший из России, получает эту нехитрую работенку — вскрывать конверты с письмами Богу. Читать письма категорически запрещено, но наш парень однажды не сдержался и полюбопытствовал. А потом совсем не сдержался — и ответил. Вместо Бога. Потом ответил на еще одно, потом еще. Впервые в истории человечества у этого самого человечества было настоящее, вещественное доказательство существования Бога. Он отвечает на письма… Десять лет. Многобукаф. Три книги романа — белая, черная, красная. Исповедь Бога, которого не было. Исповедь, записанная на айфон. Наперегонки со смертью. В книге присутствует нецензурная брань!

Господи мой боже, зеленоглазый мой

На кухне пахло бемолями и котлетами. Безалкогольными. Я, закрыв глаза, курил, а Булат Шалвович продолжал бережно протирать мою душу от накопившейся в ней пыли.

Господи мой Боже, зеленоглазый мой…

Я почувствовал чей-то взгляд. Похоже, зеленоглазый. Но это был не ты — на меня, прислонившись к косяку кухни, смотрела виолончелистка. Или скрипачка. Первая. А может, вторая. Без своих инструментов они все были абсолютно одинаковые. И все в очках. Я подошел и протянул руку, чтобы снять с нее очки, — вдруг у нее действительно глаза зеленые и вообще она — Бог. Она по-своему все поняла и отвела мою руку.

— Извини, я не могу, — сухо заявила то ли скрипачка, то ли виолончелистка с неопознанным цветом глаз, показывая кивком головы куда-то в вечность.

Я вспомнил про Тефаль, ушедшую от нас к Моцарту, смутился, хотел было объяснить девушке все про Окуджаву и зеленоглазого бога, но не смог и виновато заткнулся.

— ПМС, — невозмутимо сказала то ли виолончелистка, то ли скрипачка.

— Не понял, — не понял я. — Ты… с завхозом?

— Дурак, — фыркнула то ли скрипачка, то ли виолончелистка. — Месячные у меня, понял?

— Понял, — понял на этот раз я; а она, словно в подтверждение своих слов, сняла очки.

Глаза оказались серые.

Мы помолчали: говорить было абсолютно не о чем.

— Хочешь, Катьку позову? — после паузы проявила заботу Тефалина ученица. — Вторую скрипачку, — в ответ на мой непонимающий взгляд пояснила она.

«Уж если спать, то только с первой», — хотел несмешно пошутить дурак я, но вовремя сдержался и молча покачал головой.

Я уже видел в серых глазах вопрос: а не голубой ли ты? Причем научный такой вопрос, даже этимологический, без всякого осуждения; но в этот момент на кухню зашла женщина-моль. В руках у нее была пластинка Окуджавы.

— Возьмите на память о Валентине, — протянула она мне конверт. — Я видела, что вам понравилось.

Я, вовремя вспомнив, что Тефаль звали Валентиной Николаевной, автоматически взял пластинку и как-то нелепо прижал ее к животу.

— Я хочу раздать все, — продолжила женщина. — Раздать и уехать. В Израиль. Теперь меня больше ничего здесь не держит.

Я молчал, прижимая к себе нарисованного на обложке Булата Шалвовича.

Женщина-моль пошла к двери, затем обернулась и неожиданно сказала:

— И вы уезжайте.

И я вдруг понял, что меня тоже ничего не держит и что надо уезжать. Посмотрел на нее, хотел что-то сказать, но не смог: у неведомой никому Тефалиной родственницы были зеленые глаза. Как у бога Окуджавы.