Однажды летом мы спасли Джульетту

Анастасия Малейко (2020)

Федор любит рисовать комиксы, Нина — читать книги, Герка Железный — качать мышцы. Пашка, Катя, Гриша, Герда… Все они такие разные, но все они встретились… на сцене. Любительский театр в старом Дворце пионеров. Раньше подобных коллективов было много, а сегодня собрать «колючих» подростков в труппу может лишь энтузиаст — такой, как молодой режиссер Борис. …Италия, Верона, лето. Семья Монтекки и семья Капулетти. Между ними — война. Да, подопечные Бориса замахнулись на классику, на самого Шекспира. На скольких подмостках мира разворачивалась эта трагедия! Вот только на этот раз судьба Джульетты будет совсем другой.

5 июня, суббота

Кеды

Вчера Она подарила мне кеды. Пошла в кладовку, попросила принести табурет, встала на него и с верхней полки, где лежат старый пластмассовый Дед Мороз, елочные игрушки и коробка со всякой ненужной ерундой, достала кеды. Не знаю, сколько они там хранились. Синие, с белой подошвой. Пыльные, но новые. И главное — мне как раз. Это у Нее так всегда. Ходит, шляпы старые раскладывает, а потом вдруг из шкафа или из кладовки вытаскивает мятый пиджак. Примерь. Широченный, в полоску. И никогда не признается, откуда у Нее это, говорит — волшебство, кто-то подбросил. Очень оригинально.

Я-то знаю откуда. Кто-то отдал. Или нашла на дороге. Это часто случается — Ей правда попадаются лежащие на земле сумки, шелковые платки и даже рубашки. Магический реализм. Это я недавно на одном сайте вычитал. Если в реальности происходят чудеса, которые нельзя объяснить наукой, значит, это магический реализм.

Вот и говорю Ей, как только кеды надел:

— Ну что, опять магический реализм?

Она:

— Нет, магический реализм — это когда лягушки с неба падают или стены становятся прозрачными, а это — обыкновенный секонд-хенд.

Ясно. Еще не хватало, чтобы с неба лягушки валились. Потом Она сказала, что это не просто кеды, это — чудо-обувь.

— Помнишь, — говорит, — у Рэя Брэдбери про теннисные туфли?

Брэдбери я читал прошлым летом, там еще одуванчики все собирали и в бутылки закатывали, чтобы зимой эти бутылки открывать и нюхать.

— А что там про теннисные туфли? — спрашиваю.

Зря я задал этот вопрос. Другой бы как ответил? Ну, там про одного парня, сказал бы другой, про то, как он увидел в витрине теннисные туфли, кеды по-нашему, и как он их хочет купить, но денег у него нет. Тогда владелец магазина предлагает парню работать помощником. И вот он работает месяц или два и в награду получает кеды-мечту. Но это — другой. Она же полезла в шкаф за книжкой «Вино из одуванчиков», стала листать ее, нашла место про кеды и прочитала вслух: «Люди, которые мастерили теннисные туфли, откуда-то знают, чего хотят мальчишки и что им нужно. Они кладут в подметки чудо-траву, что делает дыханье легким, а под пятку — тугие пружины, а верх ткут из трав, отбеленных и обожженных солнцем в просторах степей. А где-то глубоко в мягком чреве туфель запрятаны тонкие, твердые мышцы оленя. Люди, которые мастерят эти туфли, верно, видели множество ветров, проносящихся в листве деревьев, и сотни рек, что устремляются в озера. И все это было в туфлях, и все это было — лето».

А я в это время сижу в коридоре на низкой скамейке в новых синих кедах и слушаю. Красиво, конечно. Романтично. Чудо-трава, тугие пружины, твердые мышцы оленя… Тоже — магический реализм получается. Потому что никаких пружин, и трав, и мышц в кедах нет. Подошва — вулканизированная резина. Все остальное — из плотной ткани. Плюс шнурки. Сказочник был этот Брэдбери. Чехов бы так не написал, а дал бы точную картину — какого цвета, из чего, зачем.

Так Ей и сказал из коридора — сказки это. А Она с кухни — это не сказки, а образ. Одушевление предмета. Чтобы жить было интереснее.

— А вино из одуванчиков — тоже образ? — спрашиваю.

— Нет, — говорит, — это воспоминания о лете. Открываешь бутылку — а там травой пахнет и цветами, и ты сразу не дома с горячими батареями, а на зеленой поляне. Птицы поют, велосипедисты едут, солнце, мороженое и все такое.

— Зачем мне бутылку с одуванчиками открывать? — спрашиваю. — Я и так лето вспомнить могу, без бутылки.

Тут Она в коридор заглянула, посмотрела на меня внимательно и обратно в комнате скрылась. А мне расхотелось гулять, и я пошел к себе. В кедах.

Лежу, как в кино, в обуви на своем полосатом диване, размышляю. Смотрю на стену. А на стене — гитара и балалайка. Наверное, если бы в мою комнату вошел такой романтик, как Брэдбери, он бы подумал, что я музыкант. «О, молодой человек, — сказал бы он, — да вы любитель музыки!» Ну, как сказать, дорогой Рэй, как сказать. На балалайке я играю с семи лет — школа у нас такая, с музыкальным уклоном. «А гитара тогда зачем?» — спросит неутомимый Брэдбери. Видите ли, дорогой Рэй. Вам ли не знать, что, когда взрослеешь, хочется выглядеть солидно. Балалайка маленькая и смешная — особенно при моем росте в метр семьдесят два. Вот и пошел я учиться играть на гитаре во Дворец пионеров.

История про гитару, которую я вспомнил и записал 5 июня вечером

Дворец пионеров построили давно, лет пятьдесят назад. И хотя пионеров больше нет, название оставили. Его видно из нашего окна — большой, розово-белый, с огромным баскетбольным мячом на крыше. Внутри Дворца — много секций и кружков. Фотолюбители, собиратели конструкторов, вышивальщицы, туристы, художники, археологи… На втором этаже, в конце коридора, — дверь в комнату, где учат играть на гитаре. Аккорды я запомнил быстро, и пьесу первую тоже легко выучил, «Листопад» называется. Через два месяца устроили отчетный концерт. Все, кто занимался вместе со мной в кружке, выходили по очереди с гитарами на сцену, садились на стул, ставили ногу на подставку и с серьезным видом исполняли пьесу.

Пьес было две — «Листопад» и «Элегия». А участников концерта — девятнадцать. Десять человек играли «Элегию», а девять — «Листопад». Все приблизительно моего возраста, и сначала было странно смотреть, как участники тренькают с большой сцены одни и те же мелодии. Но наш руководитель Олег Палыч сказал, что отчетный концерт — это для закалки духа, ибо не каждый может на сцене сыграть так же, как в классе. Так и сказал: «ибо». Еще он сказал, что лучшему исполнителю достанется приз.

Ну вот, дорогой Рэй, если вам еще интересно меня слушать, я был пятнадцатым. Вышел на сцену, посмотрел в зал. Там сидят все наши, а горстка родителей — подальше, на галерке, чтобы не смущать. Сел я на стул. Поставил ногу на подставку. Уложил гитару на ногу. И замер.

Секунд тридцать прошло — все затихли, даже те, кто разговаривал. Ждут, когда я играть свой «Листопад» начну. А у меня не получается его играть, надоел он мне вместе с этой «Элегией». Вот представьте себе, Рэй, что у вашего героя много пар теннисных туфель — все шкафы и полки ими уставлены. Как вы думаете, мечтал бы он о них, увидев в витрине? А? В общем, посидел я на том стуле, посмотрел на всех в зале, а потом встал и вышел.

Олег Палыч вечером Ей позвонил и долго что-то объяснял — Ее на концерте не было. Сказал, что у меня страх сцены и что мне надо обязательно выступать, чтобы побороть этот страх. Она смеялась, а потом долго выспрашивала у меня подробности: как я сидел, о чем думал, какая тишина была — звенящая или не очень. И как это я додумался до того, чтобы просто встать и выйти. Ты, говорит, молодец. Ты настоящий. Горжусь тобой.

Никогда не знаешь, что именно Ей понравится.

С того концерта мои хождения на второй этаж Дворца пионеров закончились, и я стал учиться играть на гитаре по интернету. Вот такие у меня бутылки с одуванчиками, дорогой Рэй. Надо бы нарисовать к вашей истории с теннисными туфлями комиксы. Вот только с Сэлинджером закончу, потом — с Чеховым, а потом сразу возьмусь за вас.