Великие и мелкие

Анатолий Белкин, 2020

Эти истории – о том, как ничтожные и мелкие существа или те, кого мы считаем ничтожными и мелкими, могут повлиять на судьбы действительно великих людей. И не только на них. Порой они вмешиваются и меняют ход исторических событий или способствуют резким поворотам в культуре, науке и даже самой жизни. Но обстоятельства, при которых это происходило, часто казались самим участникам событий такими случайными и частными, что эти выдающиеся люди даже не догадывались, как важно то, что с ними приключилось. Все имена персонажей этой книги являются подлинными, так же, как и всё остальное. Любое сходство со случайными людьми исключено. Им просто нет места на этих страницах.

Александр Герцен, Николай Огарёв

Ящерица Lacertilia

По старому московскому обычаю, прокусив друг другу мочку уха, обливаясь слезами и кровью, весной 1827 года на Воробьёвых горах обнявшись стояли два молодых человека — Саша Герцен и Коля Огарёв. Плача и целуя друг друга, они поклялись в вечной дружбе и служении всему возвышенному и благородному. Весенний ветерок остужал их воспалённые лица, и дорога впереди казалась яркой и бесконечной. Но, спустившись с горы, они сразу убедились, что жизнь вокруг абсолютно несовершенна и что их задача — её изменить.

Первое знаменательное событие во славу свободы совершил Огарёв. После смерти батюшки, получив колоссальное наследство, он стал мультимиллионером, владельцем громадных пространств, тысяч крестьян, десятков деревень, лесов, полей и рек. Коленька Огарёв решил купить всем крестьянам хорошие книги, ботинки, приличные пальто, галстуки и запонки и дать всем вольную. Крестьяне плакали и умоляли барина не губить их и оставить всё по-старому. Но в страсти к свободе Огарёв был непреклонен! Специально вызванные казаки срывали с мужиков лапти, натягивали на несчастных штиблеты, вязали им на шею банты и галстуки и силой гнали к барину за «вольной грамотой». Детей старше семи лет переодевали в мундирчики, похожие на гимназические, и давали в одну руку таблицу умножения, а в другую — тульский пряник. Стоны баб и плач детей не смущали Огарёва. Он знал, что путь к новой жизни непрост!

Свои «вольные» мужики тут же заложили или скурили в самокрутках и снова оказались там же, где были. А вот Коля Огарёв половину состояния уже потерял. Разочаровавшись в России, он решил уехать в просвещённую Европу. В это время Александр Иванович Герцен интенсивно работал над вопросами теоретическими. Ума он был выдающегося. Сам Белинский пророчил ему место в «Истории» Карамзина. Огарёв из-за границы писал ему: «Сашенька, приезжай! Если тебе нужны деньги, то ещё есть, правда, Кропоткин уже много взял и не отдаёт…»

В 1847 году Герцен с несколькими идеями уехал в Париж. Путешествуя по Европе, останавливаясь в шикарных отелях и снимая виллы, Герцен всё больше убеждался, что и Франция, и Италия, и Швейцария «погрязли в мещанстве, которому не видно конца». Но в Россию он решил не возвращаться, потому что «там вообще нечем дышать». Живя в Ницце, гуляя по знаменитой набережной, Герцен напряжённо думал о всяких гадостях для «погрязших в разврате буржуа». И за десертом из лесной малины с коньяком в отеле «Мажестик» наконец придумал! Он послал Огарёву телеграмму в Лондон. В ней он велел скупать по всей Европе ящериц, особенно обратить внимание на тех, что из Шотландии, — они лучше переносят холод. Ящериц в террариумах складировать в отдалённом месте, сняв для этой цели приличный загородный дом. Огарёв, прочитав телеграмму, даже бровью не повёл и приступил к делу. Уже через два месяца он писал Герцену: «Саша, приезжай! Ящериц уже тысячи, что с ними делать?» Герцен ответил: «Мало. Покупай ещё. Скоро приеду».

В 1852 году в подвале загородной виллы под Парижем Герцен и Огарёв провели неслыханный эксперимент. К хвосту каждой ящерицы были привязаны маленькие бумажки с текстом на французском, английском и русском языках. Это были статьи Сен-Симона, Белинского, самого Герцена и Петра Кропоткина.

Ящериц, которых уже два дня не кормили, нанятые люди в одну ночь одновременно выпустили в разных городах Европы, в том числе в портах Лондона и Амстердама. Голодные ящерицы мгновенно начали разбегаться. Многие бросились их ловить и успевали схватить животных за хвост. Повинуясь инстинкту, ящерицы в момент смертельной опасности сбрасывали хвост, и тот вместе с текстом оставался у людей в руках. Это был сильный удар! Все силы правительств, армии, полиции, таможни ничего не могли противопоставить смекалке двух русских аристократов! Но деньги у Огарёва ещё оставались, и Герцен, как настоящий друг, волновался.

— Мы не должны останавливаться! — заявил он Огарёву.

— Я и всё, что у меня есть, — твоё! — пылко произнёс Огарёв. Он весь сиял и умолял друга ещё что-нибудь придумать.

Перебравшись в Лондон, Герцен задумался о крестьянском вопросе и решил помочь общественному движению в России конца 1850-х — начала 1860-х годов. Но сделать это было непросто. Опытная и хорошо организованная русская секретная полиция уже давно держала его в поле своего зрения. Требовалась свежая идея. И Герцен придумал! Он решил использовать для борьбы за светлое будущее то, что этому будущему мешает. Учитывая повальную религиозность тёмного крестьянского населения России, он на деньги Огарёва договаривается с судоверфями Верхнего Клайда о перевозке в Россию «партии церковной утвари», а с хозяйственным управлением Синода — о размещении заказа на её изготовление в Англии.

На металлургических заводах Бирмингема он помещает заказ и отливает несколько сотен небольших колоколов особой конструкции и совершенно легально отправляет их в Россию. В Петербурге Синод распределяет колокола по всей стране в губернские, волостные и уездные приходы. Никто ни о чём не догадывался до тех пор, пока их не подняли на колокольни и в подвешенные на звонницы колокола не ударили пономари. С первым же ударом на каждом колоколе раскололась и отлетела двойная стенка, и на православный народ с колокольни вниз полетели сотни листков с прокламациями. Эффект был смертельным! Церковь стала главным распространителем революционной заразы. Идеи Герцена буквально падали на головы людей с неба, под колокольный звон. Империя была почти парализована. Отменять службы в православной стране было невозможно, а бить в колокола становилось преступлением!

Герценовский «Колокол» навсегда вошёл в историю России, и в этом смысле Белинский оказался прав. Но Карамзина, к сожалению, заменили другие историки, которые вообще на семьдесят лет вырвали у колоколов языки.