Берингийский мост. Или «Книга перемены дат»

Анатолий Викторович Лебедев

Книга описывает двухвековую историю культурных связей между американским востоком и азиатским западом на географической территории обширной страны Берингии, существующей вне зависимости от политических границ

11. РЫМЫРКЭН И ДОМ ВОЛКА

При всей пестроте и многообразии новых интересов и сторон бытия, Арктика не отпускала. Уже работая на Витязе, я снова вырвался к Балаеву в тундру. И застрял на добрых два месяца, наслаждаясь олениной и хариусами с приправой в виде диковинного заварного картофельного пюре от американского Дяди Бена (Uncle Ben’s), еще одного напоминания о славной торговой компании Олафа Свенсона. Добираться на озеро Рымыркэн довелось тогда на совхозном вездеходе, у которого при форсировании одной из речек разрушилась главная ходовая деталь — ведущая гусеницу звездочка. Мы встали на галечной косе в нудном, бездельном и голодном ожидании вертолета, который должен был привезти новую деталь. Конечно, у всех четверых пассажиров тундрового корабля при себе были и карабины, и удочки, так что настоящий голод в летней тундре нам не грозил. Но уходить далеко от машины за оленем было нельзя: вертолеты работают в тундре постоянно, и предсказать заранее, кто и когда сможет завернуть к нам, никто не мог. Так что основной едой были хариусы, печеные на костре, без хлеба и соли, тундровые ягоды и жалкие наскребушки макарон и круп, которые удавалось собрать в кузове вездехода.

Разумеется, добравшись до Балаева, мы отвели душу, и мне даже единственный раз в жизни удалась охота на оленя. У Балаева был принцип: запасы консервов, хранящиеся у него на перевалбазе для кочующих оленеводов, использовать для себя лишь в крайнем случае, который никогда, впрочем, не случался. Семью кормила охота, рыбалка, ягоды, грибы, и даже бережно выращенная на особо отобранной почве редиска в добавок к диким луку и чесноку. Во мне нет ни грана того, что делает человека охотником, но у Балаева кончилось мясо, и я ушел в тундру, вооружившись карабином и биноклем. За тем оленем я бегал полдня, но охота удалась, и мой друг Николай был безмерно доволен, гася дивными котлетами мое беспокойство по поводу опоздания на работу в бухту Витязь.

Однако, олень — это много мяса, и его нужно как-то хранить, чтобы хватило надолго. Тут на помощь тундровику приходит природный холодильник — мерзлота, которая всюду под рукой. Точнее — под ногой. Берешь ломик, или кирку и лопату, и ковыряешь глину, пока не дойдешь до ледяных кристаллов в ней. Быстро снимаешь плотный, как камень, слой, укладываешь на его место завернутое в пластик мясо и укрываешь хранилище теплыми вещами — шкурами, или дерном. Морозильник готов, и будет верно служить даже в нередкую 30-градусную жару, когда комары и оводы особенно зверствуют вокруг разгоряченных людских тел. Там же можно хранить и свежую рыбу, если доведется наловить с запасом в соседней речке или в озере.

Наверное, из всех этих пестрых событий могло бы родиться множество ярких рассказов, и кому-то они бы принесли реальную радость. Но для меня в простом пересказе перипетий путешествий не хватало главного — интриги и смысла. Без которых описанные приключения литературой никак не становятся. Что-то из пережитого, конечно, стало тем бисером, из которого позже складывались материи рассказов и повестей, но, разумеется, далеко не все. И это правильно. Глядя на нынешний разгул информационных технологий, приходится признать, что деление людей на тех, кто умеет печатать на клавиатуре и тех, кто умеет мыслить и анализировать окружающий мир, очень правильно. Подлинная литература сегодня окружена бесконечными каскадами, потоками текстов, погружена в них, подобно золотому самородку, сохраняющему свою чистоту мириады лет внутри массивов пустой и скучной породы. И любая в этом золоте примесь, равно как и отсутствие великого смысла в том, что силится выглядеть литературой, лишает ее защиты. Наверное, этим особо и сильна северная литература, или, если шире — любая литература, замешанная на дикой природе, осмысленной и впитанной человеком. Она химически и физически защищена от примесей и фальши, как защищены от небоскребов поселения людей на вечной мерзлоте.

Наконец, оглядываясь назад, на мозаичное панно прожитого и подборку написанного, рано или поздно задаешься вопросом: что же было важнее? Сама жизнь, выстроенная твоей волей, часто безрассудными решениями и поступками, неизбежными предательствами и утешительными высокими жертвами, или то, что и как о ней удалось рассказать в книгах? Для кого-то, кто через сто лет сможет открыть книгу и узнать о тебе, давно ушедшем в небытие, книги конечно важнее. Для себя и близких, всех, кто был рядом и умел жить со вкусом, время, потраченное на писание и издание книг, может, однако, показаться и украденным у жизни. У детей, у семьи, у любимых и у тех, кому нужна была твоя так и не оказанная помощь.

Могила Джека Лондона

Дом Волка

Об этом крутились в голове мысли, когда мы с племянником Сашей-Алексом, уже давно американцем по ту сторону Берингийского моста, стояли в калифорнийской долине Сонома у вызывающе скромной могилы Джека Лондона — романтика, писателя, поэта Севера, так и не сумевшего достроить свой Дом Волка. Это мрачное каменное строение вдруг подарило мне идею последнего и главного романа «Дом без окраин». Он был начат во время экспедиции с геологами в горах Памира, дописан в зимовье на берегах Японского моря и вручен эмигрантскому издателю из Риги Габриэлю Валку в Нью Йорке в один из моих визитов в эту неформальную столицу Мира. Габриэль, искушенный в издании советских диссидентов, заинтересовался свежим взглядом на мир из далекой Берингии. Но, хотя у нас нашлись и общие знакомые из Риги, как любой бизнесмен он запросил предоплату. По счастью, новые друзья на Аляске быстро перечислили ему нужную сумму, и книга была издана в русскоязычном издательстве «Эффект». Позже мне привезли положенные авторские десять копий, и лишь через двадцать лет роман дошел до российского читателя уже в приморском издательстве «Рубеж», знаменитом публикациями авторов из числа дальневосточной эмиграции.