Вольные: цена свободы

Анжелика Николаевна Галецкая (2024)

Смерть Сиятельной оставила мир без путеводной звезды, а ее жрецов — на распутье: открыть людям правду и потерять власть или оставить все как есть. Молодой служитель церкви Шиан и девушка Милиа, сбежавшая от мужа-тирана — два потерянных человека, вынуждены объединить свои силы в борьбе против тьмы. В то время как она подбирается ближе, а единственный, кто еще может спасти мир, скрывается, опасаясь за свою жизнь, герои должны столкнуться не только с внешними врагами, но и с собственными демонами.

Глава 3

Глава 3

Горе сеющим семена неправды,

ибо взойдут они и порослью своей

затмят солнце.

(Глас Шанти, Наставление о чести)

Голоса сливались в неразборчивый монотонный гул. Духота, пронизанная вонью горелых шкварок, людского пота и кислого пива, клонила в сон. Кимер осоловело уставился взглядом на дно пустой глиняной кружки, стыдливо прикрытой ошметками пены. Третья? Или четвертая? Он сбился со счета. Да и какая, к Маару, разница?

Подозвал разносчицу. Однако, вместо нее подошел сам трактирщик.

— Давай еще, — промычал Кимер, постучав по столешнице ладонью.

— Иди-ка ты… домой, служитель, — склонившись над ним, сквозь зубы процедил мужчина.

— Гонишь? — криво усмехнулся он.

— Оглядись. Как ты им всем в глаза завтра смотреть будешь?

Кимер захохотал. Громко. Басисто. Уже и икота вцепилась в нутро, и слезы полились из глаз, а он все никак не мог остановится. Не было ему нужды поднимать взгляд на людей — за десятки лет в храме служитель изучил их вдоль и поперек. Кимер знал, что он там увидит.

Презрение. Отвращение. Стыд — не за себя, лакающих то же самое теплое вонючее пиво, а за него.

— Что? — отсмеявшись и утерев широкой ладонью слезы, громогласно, как привык на службе, спросил он заплетающимся языком. — Думаете, вы… лучше меня? А?

В зале повисла тишина — лишь с кухни доносилась вялая перебранка.

— Сидите тут… а завтра придете ко мне — беленькие, чистенькие… просить благословения… — все больше и больше распалялся Кимер, брызжа слюной. — А сами-то! Сами!

— Ты же клятву Златокудрой давал, — наконец, тявкнул кто-то из угла.

— Давал, — ухмыльнулся он, а потом широко развел руками, смахнув кружку со стола — та, тихо звякнув, раскололась на черепки. — Только все… нет больше вашей Богини. Не-е-ету!

В зале сначала робко, будто ворчание далекого грома, а потом все громче и громче стали возмущаться.

— Гони его в шею, Марин!

— Жрецы совсем распоясались.

— Пьянь подзаборная…

Кимер прикрыл глаза и блаженно улыбнулся. Как же он устал. Изо дня в день продолжать вранье. Делать вид, что все в порядке, что мир живет прежней жизнью. Но сейчас он положит конец этой игре.

***

Это была дневная служба. Кимер натянул ризу, плотно облепившую тело, с досадой покачал головой. Надев остальное облачение, коснулся лбом знака Сиятельной и вышел к алтарю. Нутро жгло от съеденной тушеной капусты, а во рту стояла горечь. Ведь знал же, что так будет, а все равно не удержался — да еще и миску вылизал.

Прихожане уже ждали его. Мать с трепетом прижимала к груди младенца, что-то нашептывая тому, а отец… Отец смотрел на него так, словно от служителя зависело, какое имя будет даровано Златокудрой. Кимер прямо на ходу привычно осенил их благословением и, достав из глубокого кармана потертый требник, повернулся к родителям спиной. Пожалуй, именно это его и спасло позже, когда все произошло.

Служитель зачитал отрывок из Писания, несколько молитв, окропил крохотные слюнявые губки соком канаго, смотревшемся чужеродно на лице ребенка и вернулся к Пламени.

— Златокудрая Тэли, яви нам свою милость. Даруй чаду сему имя и возьми нить судьбы его в свои Сиятельные длани, — пропел Кимер, с удовольствием вслушиваясь в эхо собственного голоса, загудевшее под сводами храма, и уставился в белые лепестки священного огня.

Мгновение. Еще одно. Пламя не отозвалось. В смятении служитель повторил моление шепотом, но богиня, словно издеваясь, молчала.

Ужас захлестнул с головой. За что? Почему Златокудрая не отвечает ему? Где он оступился? Но времени на размышления и самокопание не оставалось — Кимер уже затылком чувствовал, что родители подозревают неладное. Слава Сиятельной, они не видят его лицо.

«Что делать? Давай же, думай!» — лихорадочно соображал он, пытаясь найти выход из ситуации. — «Имя. Всего-то и нужно — дать ему имя. Никто и не заметит подвоха! Никто не узнает, что оно не настоящее».

Служитель начал перебирать имена в голове, стараясь найти более благозвучное, пока не прошиб холодный пот — кто завернут в пеленки? Мальчик или девочка? Все младенцы выглядят на одно лицо, что бы там их родственники не говорили. Хоть бы на этот раз неспособность различать эти морщинистые мордашки его не подвела!

— Визна! — голос дал петуха.

Кимер, не чувствуя под собой ног, медленно обернулся. Родители ребенка с тревогой смотрели на него.

— Визна, — уже громче повторил он, молясь самому Виару, раз уж Златокудрая глуха к его просьбам, чтобы это оказалась девочка.

Мать младенца с улыбкой громко выдохнула, а муж ее, чем-то недовольный, поджал губы и что-то шепнул на ухо супруге. Сухо поблагодарил служителя, и они оба покинули храм, торопясь сообщить имя ожидающим снаружи родственникам — на обряд Наречения допускались только родители или опекуны.

А вечером… Вечером Кимер уже был готов. Когда-то, много лет назад, на рассвете своего служения, он нарекал Эстира. Теперь мальчик, который, казалось, еще недавно, носился по улице, играя в литос со сверстниками, вырос в статного юношу, готового к обряду Сочетания. Отец его, счетовод, слыл человеком суровым, замкнутым, а вот мать… Тириса торговала в мыльной лавке и, скучая — днем туда редко захаживали — с удовольствием включилась в беседу со служителем. Да, дети быстро растут. Да, сынок у нее славный, учится у аптекаря — Златокудрая избрала для него добрый путь. Ах, конечно, и зазноба есть — дело-то молодое. Зовут как? Митея.

Нужно было видеть глаза Эстира, когда Кимер, вглядываясь в немое Пламя, провозгласил это имя во время обряда. Мальчишка сиял, словно начищенный до блеска знак Тэли.

Служитель соврал и на следующий день, на Наставлении — судя по разочарованной веснушчатой мордашке, неудачно. И через день. Городишко был небольшой: всего два храма — по обе стороны от реки Келеи, узкой и петляющей, словно узоры вышивки на ризе, да крохотная часовня Виара на кладбище. Потому большинство прихожан Кимер знал и в лицо, и по имени. С каждым разом у него получалось лгать проще и складнее, а душу все реже терзали муки совести. Однако…

За несколько дней до Сияния в их захолустный Стириас прибыл Владыка. Без предупреждения. Просто взял и явился прямо посреди очередного Наречения. Кимер, прекрасно осознавая, что за утерю благодати Златокудрой ему грозит отречение, а за ложь и вовсе… Стыд и ужас затопили все его существо целиком. Как мог, он старался оттянуть момент своего позора, запинаясь, путаясь в словах молений.

Он был не первым служителем, переставшим видеть в Пламени волю Тэли. Богиня пристально наблюдала за своими «наместниками» и, стоило чаше ее терпения переполнится, она беспощадно лишала благодати тех, кто становился недостоин звания. И все же… Все же милосердие Сиятельной являлось одним из ее многочисленных благодеяний, и чтобы впасть в немилость, нужно было действительно постараться. И, как Кимер не пытался понять, где и как он провинился, ничего стоящего ему в голову не приходило.

Наконец, родители младенца, польщенные визитом самого Верховного Жреца, попросили Энелисса наречь ребенка. С замиранием сердца Кимер ждал решения Владыки. Кажется, даже не дышал. Однако, старик отказался, сославшись на недомогание после долгого путешествия — и пол, каменный, потертый, словно разверзся под ногами служителя. Дольше тянуть не имело смысла: Кимер назвал имя и повернулся к отцу и матери новонареченного, мельком взглянув на Верховного Жреца. На лице Энелисса не отразилось ни единой эмоции: только умиротворение, сдобренное легкой улыбкой, предназначенной счастливым родителям, вскоре покинувшим храм. Растерянность быстро сменилась надеждой: похоже, зрение уже стало подводить старика, ведь он должен был увидеть настоящее имя в Пламени, а это значит…

Разговор с глазу на глаз, в ризнице, последовавший за Наречением, истер домыслы Кимера в прах. Владыка сухо поблагодарил его за верное многолетнее служение, а потом, как бы невзначай упомянул слухи «о Пламени, кои всенепременно нужно пресекать, ежели такие появятся». Затем старик, сопровождаемый неприлично многочисленной, на взгляд Кимера, охраной, направился в правобережный храм, оставив служителя левобережного в полном душевном раздрае.

Кимер долго еще думал и гадал, зачем Верховный жрец потворствует его вранью, продолжая выдавать собственную ложь за волю Златокудрой. Правда, с каждым днем это становилось сложнее и сложнее. Нет, люди все еще верили. Слепо верили. Вот только каждое Наречение, Наставление и Сочетание бултыхалось булыжником на дно его души, тянуло вниз, пасть на колени и, стеная, молить о прощении. Пока Кимер не уверился в мысли, что благодать Тэли больше не сходит на ее служителей по одной простой причине — Богиня мертва.