Моя вторая новая жизнь

Анна Миллер (2024)

Девушка с тяжелым прошлым решается на побег от своего парня-наркоторговца, похитив крупную сумму денег из его сейфа. Однако трагическая случайность переворачивает всё с ног на голову: её душа оказывается в теле старшеклассницы элитной частной школы. Но случайность ли это?

Глава 3

Когда я вновь открыла глаза, в палате было пусто. Все те же белые стены, но никаких пищащих аппаратов, лишь один датчик на пальце левой руки, и никаких незнакомцев вокруг. Может они мне приснились? Или я просто сильно ударилась головой?

Я пытаюсь шевелить руками, правая неподвижна, чем-то пережата, хочу ее поднять и не могу. Ноги двигаются слишком медленно, от долгого бездействия. Я слегка приподнимаюсь на кровати, опираясь на левую руку, ее я чувствую. Тело ноет, а местами я ощущаю тупую боль, все покрыто ссадинами и синяками, что-то обработано, отвратительно пахнущими, антисептическими растворами и перевязано. Правая рука в гипсе. Никогда раньше не ломала кости. Несмотря на мой бунтарский характер, в детстве я была очень осмотрительна и не ввязывалась в игры, которые могут привести к травмам. Я пытаюсь поставить ноги на пол, но не достаю. Неужели, они так высоко подняли больничную койку. Смотрю на ступни и шевелю ими, ногти бледные, почти прозрачные. Зачем они стерли мой ярко-красный лак?

В палате приглушенный свет и мне дискомфортно, кажется, что я в какой-то пещере, из которой не могу выбраться. Хочется увидеть солнце, и я опускаю ноги на прохладный пол. Рядом с кроватью заботливо подготовлены ходунки, как у стариков в доме престарелых. Я не гнушаюсь ими воспользоваться, потому что оцениваю свои возможности. Без их помощи до окна мне не добраться.

Сквозь ролл-шторы пробиваются янтарные линии света. Каждый шаг простреливает спину. Передвигать ходунки одной рукой тяжело, мне больно и кружится голова, но я не останавливаюсь. Нажимаю кнопку под окном и шторы начинают медленно подниматься, окрашивая комнату в огненные цвета закатного солнца. Открывается вид на знакомую парковку. Сюда мы с мамой когда-то приехали среди ночи. Кажется, будто это было только вчера.

Сколько дней я была в отключке? И часов нет, видимо сняли, когда накладывали гипс. Надо найти сумку с деньгами. Если она вообще уцелела после аварии. Да уж, не в то время и не в том месте, это мое проклятье. Не надо было ехать в Портленд, плохая идея. «Никогда не возвращайся назад», — всегда ведь себе это говорила.

Я добрела до двери, за ней кипела больничная жизнь. На меня мало кто обратил внимание, и я пошла дальше, с усилием передвигая ходунки, к посту медсестер, где они шумно что-то обсуждали.

— Это ужасно! Вот так не выспался человек и унес с собой в могилу кучу людей.

— Ой, а как та девушка, еще в реанимации?

— Да, она в коме. Полицейские даже имени ее не знают, представляешь, при ней не нашли никаких документов. Ее родные видимо даже не знают, что с ней случилось и где она. Ужасно! Если бы я не знала где моя дочь, с ума бы сошла.

— Ну может девушка из пятой палаты расскажет, кто она такая. Они ведь рядом сидели, и та ее спасла, значит, они были знакомы, как считаешь?

Значит, Сора в коме? Но мне казалось я закрыла ее от удара. Видимо потом случилось что-то еще.

— О, ты проснулась, — одна из медсестер, полная женщина в совершенно не подходящем ей розовом костюме, все-таки обратила на меня внимание, — Как себя чувствуешь? Тебе пока не стоит бродить здесь одной, ты еще под наблюдением. Давай я тебя провожу обратно, скоро придет врач и осмотрит тебя.

Она подхватила меня за локоть и неспешно повела в палату, придерживая ходунки.

— Скажите, где я могу забрать свои вещи? — спросила я пока мы шли, — В багаже была спортивная сумка, а на правой руке часы, вы знаете где они?

— Наверное у твоих родителей. Не переживай, они отошли за кофе и скоро вернутся.

— Мои родители? Вы что-то путаете. У меня нет родителей.

Я скептически вскинула левую бровь вверх, и инстинктивно сморщилась в ожидании боли. Последние пару недель мне этот жест давался с трудом из-за рассечения. Но сейчас боли не было. Я аккуратно коснулась брови, но шрама, который я уже привыкла чувствовать на своем лице, там не оказалось. Врачи за одним и бровь мне подлатали?

— Родители есть у всех, милая, — с натянутой улыбкой произнесла медсестра.

Я отвлеклась от ощупывания своего лица и сурово посмотрела на нее. Мое терпение подходило к концу. Я ведь не маленький ребенок, чтобы со мной так разговаривать.

— Женщина, я может и сильно ударилась головой, но совершенно точно помню, что моя мать умерла, а отца я вообще никогда не видела, так что может вы все-таки уточните, где я могу найти свои вещи и когда мне можно будет отсюда свалить?

Улыбка спала с ее лица, губы возмущенно поджались.

— Детка, я бы на твоем месте не разговаривала так со взрослыми. И чему только вас учат в этих элитных школах, ума не приложу.

Перестав сюсюкать и показав, наконец, свое истинное лицо она закатила глаза и поспешила уйти, резко произнеся напоследок:

— Скоро придет врач, у него и спросишь. А пока, не вздумай выходить из палаты.

Столько лет прошло, а в больницах Портленда ничего не изменилось. Медсестры как были стервами, так и остались. Моя мать тоже была такой высокомерной с пациентами, будто она не просто медсестра, а чуть ли не главнее врача. Хотя ее подруги всегда говорили, что она — сама милота, но я видела другую ее сторону.

Эта Свинка Пеппа, в своем розовом костюмчике, несла полный бред и, конечно, я не собиралась ждать несуществующих родителей или врача. Он, скорее всего, вызовет полицейских, чтобы меня опросили по поводу случившегося. А вдруг они уже нашли мою сумку с деньгами и только и ждали, когда я очнусь. Мне нельзя здесь оставаться.

Я снова встала с кровати, на которую она меня усадила. Ноги были ватные, но ходунки я брать не стала и неуверенной походкой подошла к небольшому шкафу в углу палаты. Мне нужно было переодеться, а здесь обычно хранят одежду пациентов. Внутри, аккуратно сложенные, лежали черные брюки на размер меньше, чем у меня, и мягкий кашемировый свитер нежно-голубого цвета. Откуда они взяли эту одежду? Неужели моя сильно повредилась во время аварии? Жаль, я так любила свою кожаную байкерскую куртку.

Управиться со свитером всего с одной здоровой рукой не так-то просто, даже несмотря на то, что я левша. С трудом одевшись, я с удивлением обнаружила, что брюки оказались мне в пору. Вот что творят несколько дней в больнице. Ни в шкафу, ни в палате больше ничего не было, поэтому я в белых больничных тапочках осторожно выглянула в коридор. Медсестры уже разошлись и на посту никого не было, поэтому я сразу направилась к лифту. Лучше было бы спуститься по лестнице, меньше вероятность на кого-то наткнуться, но я еще плохо передвигала ногами и каждый шаг вызывал боль. В лифт со мной зашли несколько человек, посетители и парочка пациентов, все ехали на первый этаж. Мне почему-то было не по себе, все вокруг минимум на голову были выше меня и казалось, что я как Алиса уменьшилась, выпив какое-то зелье из флакона. Лифт остановился раньше и, когда двери открылись, вошел врач в накрахмаленном белоснежном халате с планшетом в руках. Он подозрительно посмотрел на меня, но ничего не сказал и встал рядом. Я ощущала его взгляд на себе. Может он понял кто я? Поэтому, как только двери лифта открылись этажом ниже, я поспешно, на сколько позволяли ноги, вышла.

«Отделение интенсивной терапии», — прочитала я табличку, как только двери лифта мягко шелестя закрылись за мной. Ну конечно, я ведь недостаточно пострадала. К физической боли необходимо добавить щепотку душевной. Я снова нажала кнопку вызова лифта, чтобы быстрее убраться с этого проклятого этажа, но в груди защемило. Это была не острая боль, а будто часть меня хочет пойти дальше, не уезжать так поспешно, прожить этот момент. Я ведь знала, что в Портленде меня ждет именно это чувство. Будто меня лишили чего-то очень важного, оторвали часть души, хоть я и не верю во всю эту чушь с душой. Когда мы умираем, то умираем, больше ничего не остается, иначе Лилу и мама не бросили меня и всегда были бы где-то рядом. Но их нет, я давно научилась с этим жить. Но именно здесь мне наивно кажется, что я могла бы вернуть себе ту потерянную часть.

Я направилась по коридору, слева была сплошная стена, а справа, через одинаковое расстояние, окна, открывающие вид в каждую палату, на каждого человека, который вынужден там быть и не способен сам выбрать жить ему или умереть. За них все решают аппараты, гоняющие кровь по их сосудам и заставляющие их легкие подниматься и опускаться в нужном ритме. Я шла медленно, боясь снова увидеть Лилу. Я знаю, что ее там нет. Я развеяла ее прах над океаном, как она бы того хотела. Но боль не утихает, шрамы не затягиваются полностью, а оставляют рубцы, как напоминание, что я все еще жива, а ее больше нет.

Я хочу развернуться и уйти, но что-то тянет меня дальше, тянет дойти до той самой палаты, где мы с мамой видели ее в последний раз. И я иду, спотыкаясь на каждом шаге. Я закрываю глаза, я знаю, там кто-то сейчас борется за жизнь, я слышу, как предательски пищат датчики и шумят мониторы. «Открой глаза», — говорит голос в моей голове, и я подчиняюсь. Меня ослепляет яркий свет, и я вижу себя, бездыханно лежащую на кровати. Это всего лишь иллюзия и я интенсивно моргаю, чтобы убрать ее. Но она не уходит.

В палате, подключенная к аппарату искусственного дыхания, ле

Конец ознакомительного фрагмента.