Что на роду написано…

Арт Пашин (2024)

Начав читать этот роман, оторваться от него уже невозможно. Захватывающий и непредсказуемый сюжет детективного жанра держит в напряжении до последних страниц. Любовная лирика, непреодолимая страсть, психология отношений, встречи, разлуки, мгновения счастья, драматические повороты судьбы увлекают в водоворот сильных чувств. Повествование переносит нас в Москву, Лондон, Киев, другие города и поселки прошлых времён. Из памяти живописно и зримо всплывают картины былого, вызывая понятную ностальгию. Действие развивается в верхних кругах большого бизнеса, сплетенного со спецслужбами и политикой. Деньги и власть, но вместе с тем, неизбежно, и риск создают в этих кругах особую атмосферу: раскованную, но одновременно накалённую. Поэтому, несмотря на витающий в этой среде богемный флёр, действия героев романа расчетливы, умны и точны, неожиданны и опасны, а намерения неоднозначны. Правда, карты путает страсть… Деньги, нажива — вот настоящая страсть людей этого круга, как скептически думают многие. Вовсе нет… Основан роман на реальных событиях, на судьбах реальных людей, поэтому за ним стоит целая жизнь — как последние дни золотой осени, уходящая в прошлое жизнь…

Глава 8

1914–1930 годы, Остёр

История жизни предков Пашиных друзей Лены и Гарика была действительно необыкновенна и нетипична даже для того сумбурного предвоенного и предреволюционного времени, когда великие князья, нацепив красные банты, вышагивали в антимонархических демонстрациях, а кузнец с Литейного завода, ещё вчера вступивший в какую-то прогрессивную партию, название которой он так и не смог выговорить, ковал из чугуна образ Спасителя, приговаривая: «Чтоб на века, чтоб вера не угасла».

И вот в самый канун первой империалистической на заднем пороге главного дома Остёрского поместья князей Еланских объявился довольно высокий человек, одетый в чёрный глухой сюртук с маленькой шапочкой на затылке.

Проходивший мимо слуга с удивлением оглядел необычного пришельца и поинтересовался:

— Чего угодно? И почему с заднего входа?

— А угодно мне быть принятым его высокопревосходительством, а с главного входа нам нельзя.

Лакей пожал плечами и буркнул:

— Доложу дворецкому, а там уж как енирал решит.

Прошло немало времени, пока мальчонка из прислуги поманил странного человека пальцем и, указав на длинный коридор, выпалил:

— Иди коридором, там увидишь дворецкого Осипа — он тебя к ениралу и проводит.

Генерал от инфантерии князь Сергей Аристархович Еланский разучивал на виолончели «Турецкий марш». Аккомпанировала ему на рояле миловидная молодая женщина. Первой увидев остановившегося на пороге необычного гостя, она опустила руки от клавиш, слегка кивнула незнакомцу и направилась к выходу из музыкального салона.

— Спасибо, Варенька. Продолжим позже.

Князь повернулся к визитёру и рукой пригласил пройти в салон:

— С кем имею честь?

Гость стушевался, как-то ссутулившись, откашлялся и с сильным южным акцентом представился, поклонившись:

— Глава еврейской общины Гродненского уезда Лейба Исаак Бен Шмуль Шапиро.

Сергей Аристархович от неожиданности происходящего немного растерялся и, чтобы скрыть растерянность, улыбнувшись, заметил:

— Да у тебя имён больше, чем у принца Ольденбургского.

— Это для представительства. А так я просто раввин Лей-ба Шапиро.

— Чем обязан? — голос генерала приобрёл свойственный ему командный регистр.

— Милостивейше прошу, ваше высокопревосходительство, приютить малую толику беженцев.

— А что же вам в Гродненском уезде не жилось? И почему именно у меня?

— В насиженном месте уж больно притеснять нас стали. И молодой барин пьяницей оказался, и его холопы, как напьются сивухи, давай дома наши крушить да баб наших гонять. Вот и снялись мы с насиженного места. А к вам подались, потому что наслышаны, что человек вы праведный, справедливый; хоть строгий, но своих в обиду не даёте. А кроме того, черта оседлости впритык у вашего поместья проходит — 70 вёрст от Киева и 80 до Чернигова.

— И сколько же вас, убогих?

— Девятнадцать мужеского пола, двадцать баб да семеро детей малых.

Генерал Еланский был человеком неудержимой храбрости, манёвры его полков в сражении под Плевной вошли во все штабные пособия. Но, как многие отважные люди, генерал был крайне сентиментален.

Раскуривая длинную трубку, князь Еланский в задумчивости расхаживал из угла в угол салона. Затем махнул рукой, дёрнул длинный шнур колокольчика. Вмиг в салоне появился дворецкий.

— Осип, пришли ко мне управляющего.

Управляющий Евсей явился незамедлительно и, склонив в поклоне голову, зычным басом оповестил:

— Слушаю приказания, вашество.

— А помнишь ли ты, Евсей, спорные земли наши с помещиком Барыкиным? У Деснянской затоки…

— Как не помнить, вашество. До сих пор так и стоят в запустении.

— Барыкин вот уже год как преставился, а молодой барин за границей и возвращаться, по-моему, не собирается. Там и постройки какие-то, припоминаю, имеются…

— Точно так-с, вашество.

— Пошли Сеньку показать место этим горемычным. Пусть поселяются.

Евсей оглядел просителя, радости при этом не испытав, но ничем и не выказав неудовольствия. Вместе с гостем он двинулся к выходу.

— Эй, как тебя? — генерал окликнул раввина. — Крестьяне у меня народ не злобивый, но суровый. Как примут иноверцев, не знаю. Шалить не будете — авось, приживётесь.

— Мы люди работящие, горя хлебнувшие, век не пожалеете, — раввин поклонился до пола.

Так на краю огромного Остёрского поместья князей Еланских поселилась маленькая еврейская община…

…А тут подоспела Великая Октябрьская. Хотя была она никакой не Великой и, как потом оказалось, даже не Октябрьской, а просто к осени 1917 года граф Львов и трусоватый Керенский чётко осознали, что править державой, да ещё во время мировой войны, — это вам не писать прокламации да выкрикивать с думской трибуны замшелые постулаты о демократии, равенстве и братстве. И пока адмирал Колчак и генерал Корнилов рвались в верховные правители, власть в стране упала в руки никому не известной партии социал-демократов, последние лет десять болтавшихся по разным столицам Европы. Недолго мудрствуя, большевики, так странновато назвало себя левое крыло этой партии, напоили вином из бадаевских погребов несколько сот морячков, которые перебили полтора десятка юнцов из юнкерского взвода защищавших Зимний дворец и, войдя в него, объявили себя российской властью, присовокупив красивое слово «советская». А так как боевые генералы, дворянство и купечество ни в какой советской власти обитать не собирались, разразилась братоубийственная Гражданская война, унёсшая за три года от голода, болезней и погибшими в боях почти половину населения некогда великой державы.

Все эти бурные события поначалу обходили стороной укрывшееся в черниговских лесах остёрское поместье Еланских. В марте 1918 года после мистической смерти генерала Корнилова под Екатеринодаром его адъютант, полковник Владимир Еланский, споров знаки отличия Добровольческой армии и водрузив на их место боевые ордена царской армии, прикрылся шинелью и отправился пешком к родному остёрскому дому, где его вот уже пятый год ждала невеста, графиня Варенька Самарина.

Через несколько месяцев, перейдя несколько фронтов, исхудавший и больной Владимир подошёл к воротам усадьбы. Света нигде не было видно, дом как будто вымер. И только внимательно приглядевшись, он увидел в окне одного флигеля трепещущий огонёк.

Дверь открыла Варенька. Всмотревшись в высокого бородатого мужчину в грязной солдатской шинели, она на пару шагов отступила в дом, а затем, распахнув руки и повиснув у жениха на шее, зашлась в безумном крике:

— Володенька, Володенька, живой!

И, если бы не подошедший Осип, оба рухнули бы на ступеньки крыльца.

Прошло больше недели. Когда поначалу метавшийся в горячечном бреду Владимир стал приходить в себя, к нему в комнату зашёл теперь редко встававший с кровати генерал. Присев на край постели больного, старый князь долго смотрел на измождённое лицо сына и, тяжело вздохнув, спросил:

— Как же ты, боевой офицер, кавалер Георгия, мог оставить армию, да ещё в трагический момент гибели командующего на поле брани? Бедный Лавр… — генерал перекрестился.

Владимир смотрел в потолок. И, с трудом выговаривая слова, ответил:

— Генерал Корнилов погиб не в бою. И именно его нелепая смерть — шальное ядро влетело в окно дома, где отдыхал генерал, — указала мне, что это не моя война. Ты знаешь, во время мировой я участвовал в самых горячих сражениях, брал с генералом Селивановым неприступный Перемышль, участвовал в Брусиловском прорыве. Кстати, Алексей Алексеевич даже не вступил в Добровольческую армию…

Владимир тяжело задышал: видимо, последние силы оставили его. Отвернувшись к стене, он затих.

Князь поднялся и, склонив седую голову, вышел из комнаты.

Только через несколько дней, когда Владимир смог подняться с постели и сделать несколько шагов по комнате, продолжился их прерванный разговор. Накинув халат, Владимир открыл дверь в бывшую Варину гостиную и замер на пороге. С ужасом и недоумением он увидел, во что превратилась некогда любовно и со вкусом обставленная комната. Сейчас она представляла собой тесный склад, заполненный разномастной мебелью из главного дома. Только теперь он до конца осознал, в каком положении оказалась его семья.

С трудом протиснувшись между сервантом и покосившимся платяным шкафом, Владимир увидел на стене портрет Вареньки, написанный часто гостившим в имении Еланских Валентином Серовым. Юная графиня Самарина смотрела на Владимира широко распахнутыми глазами, а на губах её играла беззаботная девичья улыбка. Род Самариных брал своё начало ещё от Рюриковичей и потому был особо почитаем в среде московского дворянства. Но рано потерявшая родителей Варенька воспитывалась у родственников по материнской линии — Трубецких. Познакомились они на балу в Английском клубе в первый же год, когда графиня стала выезжать в свет. Ей представил Владимира кузен Никита Трубецкой, однополчанин молодого поручика Еланского.

Распорядитель бала объявил мазурку. Владимир Еланский, поклонившись, спросил, никому ли не обещан танец.

— Нет. Мы только приехали, — покраснев, ответила графиня.

— Тогда соизволите составить мне пару?

Варенька, помедлив, кивнула, и они влились в поток танцующих. После смены партнёров, когда Варенька вернулась к Владимиру, он чётко осознал, что эту талию хотел бы обнимать до конца жизни.

— Почтеннейше прошу записать все оставшиеся танцы за мной.

— А разве так можно? Что скажут люди?

— Если очень хочется, то можно. А люди всегда о ком-то говорят. Для этого и существуют балы. Хотя о нас с вами, я уверен, никто ничего плохого сказать не посмеет.

Варенька снова покраснела и, взглянув на открытое, красивое лицо Владимира, положила руку ему на плечо. Зазвучал полонез.

Через полгода, когда лейб-гвардии Черниговский полк покидал московские квартиры и отправлялся на учения, князь Владимир сделал Вареньке Самариной предложение, которое было благосклонно принято и самой графиней, и её опекунами.

Условились, что по окончании манёвров Владимир возьмёт отпуск и они поедут в летнее имение Еланских получать благословение его родителей.

Молодые люди прибыли в остёрское имение в начале августа 1914 года. И, получив благословение князя Сергея Аристарховича и его супруги Гликерии, назначили свадьбу через месяц в петербургском дворце Еланских. А через неделю император Николай II объявил о вступлении России в войну и всеобщую мобилизацию. Генерал и поручик Еланские получили предписания явиться по месту службы.

Прощаясь с невестой, Владимир попросил Вареньку дождаться его возвращения здесь, в остёрском имении, что она с благодарностью приняла.

На следующий же день мужчины отправились на фронт.

Через год, в 1915-м, генерал Еланский по возрасту и состоянию здоровья был с почётом отправлен в отставку и вернулся домой. А ещё через полгода умерла его жена — княгиня Гликерия. Огромное имение осталось на попечении старого князя и Вареньки.

Стряхнув эти приятные и тяжёлые воспоминания, Владимир даже как-то взбодрился. Он жив, Варенька рядом, положение тяжёлое, но не трагическое. Настоящая трагедия — это братоубийственная война.

Протиснувшись наконец в коридор, Владимир направился к спальне отца.

Застал он его за странным занятием: князь спарывал генерал-полковничьи погоны с парадного мундира. И, управившись, сложил их поверх боевых наград в резную дубовую шкатулку.

— Ну вот, — прохрипел генерал. Видно было, что каждое движение даётся ему с трудом. — Регалии упрятаны. Ты свои ордена и погоны тоже уложи сюда. На пару у нас с тобой орденский набор — иной фельдмаршал может позавидовать.

— Зачем это, отец?

— Закопай в саду и место приметь. Потомкам покажешь: при любой власти пусть знают, что пять поколений князей Еланских кровь проливали за Россию-матушку. А многие и голову сложили на поле брани.

Он перекрестился, поцеловал орден Святого Георгия и передал шкатулку сыну.

Как будто обессилев, старый солдат прилёг на кровать, а Владимир присел рядом на кушетку.

— Расскажи, отец: как вам жилось все эти окаянные годы? Что сейчас происходит в поместье?

— Нет уже, Володенька, никакого поместья. Всё прахом пошло. Поначалу все эти страшные события обходили нас стороной. Козелец, что в двадцати верстах от нас на Черниговском тракте стоит, разграбили большевики и народ по миру пустили. Хороша власть народа! А нас как бы пока не замечали. Но недолго. Как-то поутру слышу конский топот, изрядный, не меньше эскадрона. Смотрю в окно: на шапках вместо кокард красные ленты. Ну, понял: пожаловали. Во двор въехал на гнедом коне командир — любо-дорого посмотреть. Выправка кавалеристская, в портупеях крест-накрест, конь под ним так и пляшет — горяч гнедой, но послушен. Лицо, смотрю, у поганца вроде знакомое. Понял: из бывших. Тот по всей форме представился: «Комдив Примаков, прибыл по распоряжению губернской чрезвычайной комиссии произвести обыск барского дома. Изъять драгоценные предметы, лошадей, скот и продуктовые припасы». Я его тогда и вспомнил: он у тебя при галицинском деле ещё в 1914-м не то унтером, не то прапорщиком служил и в штаб ко мне с донесениями прибывал. Он меня тоже узнал, но виду не подал. Хотя и разбойничать особо не стал. Всё ценное из главной усадьбы, конечно, забрали, скот и лошадей увели, зерно конфисковали. Но не всё: крестьянам на посев оставили, да и пару лошадей и коров с телятами. После этого мы в Варенькин флигель и перебрались. Кое-какую мебель из дома забрали. С тех пор теснимся здесь. Да и то сказать, осталось-то нас: я, Варенька и Осип с женой Дашей. Ну и вот ты, слава Господу, вернулся.

— Ну а что на фронтах происходит ты, конечно, отец, не знаешь?

— Почему это не знаю? Всю диспозицию юга Украины в голове держу.

— Откуда же сведения?

— Так управляющий наш бывший, Евсей, теперь ихними «советами» командует. Вот ещё чего понять не могу: что это за «советы» такие и с кем они всё советуются? Видимо, друг с другом. Да леший с ними. В общем, теперь Евсей у нас за главного. Но старого командира не забывает. Каждое утро Осипу передаёт сводку с фронтов и для меня иногда газетёнку черниговскую. Так что расстановку сил приблизительно представляю.

— И как ты оцениваешь положение нашей армии?

— Как сложное, но пока не безнадёжное. Тут ко мне приезжал черниговский помещик Черной, я его ещё по Балканскому походу помню. Он у меня в дивизии полком командовал. Картёжник и пьяница, но храбр. В 1916-м был ранен под Верденом и вышел в отставку. И что ты думаешь: собрал в Чернигове почти три тысячи сабель, почитай дивизию, присвоил себе звание генерала от кавалерии. Явился ко мне в бурке с газырями, в генеральской папахе. Советовался, не принять ли ему бой под Черниговом, куда движется дивизия Крыленко…

— И что ты посоветовал?

— Какой бой? У Крыленко почти десять тысяч бойцов. А с левого фланга махновцы кругом посты расставили. В тылу Пархоменко расквартировался. Так что и манёвра нет, и отступать некуда. «А делать тебе, Григорий, вот что следует, — сказал я ему. — Прорывайся с боями на юг к Петру Николаевичу Врангелю под крыло. Если я правильно мыслю, туда с Дона движется Антон Иванович Деникин. Глядишь, в Тавриде сильный форпост сложится. Отстоите Крым — может, и во всей кампании перелом наметится…» Ну вот, в фронтовых делах я тебя просветил. Теперь давай подумаем, как жить дальше будем.

— Не жить, а выживать, — с горечью заметил Владимир.

— Мы с тобой люди военные и в окопах мерзли и голодали. А вот женщин наших — Вареньку и Дарью — сберечь надо. Мне-то недолго осталось, сон страшный видел. Так что вся ответственность за них на тебя ляжет. А теперь слушай и сделай, как я скажу… В поместье в моём кабинете секретер помнишь?

— Конечно, батюшка.

— Под столешницей справа — потайной рычажок. Нажмёшь, задняя стенка секретера в сторону отъедет. Вообще-то тайник сделан для секретных документов: там лежат мои записки по фортификации и осадной обороне. При оказии Антону Ивановичу передашь — может, пригодятся при обороне Перекопа и Чонгарского ущелья. Но это ещё не скоро будет: года через два. Ну а матушка твоя, умница Гликерия, перед смертью все свои фамильные драгоценности в тайник сложила. Что решишь — Вареньке подаришь, ну а на остальное выживать будете.

— А как же красные секретер не взломали?

— Не знаю. Торопились, видимо. Похватали иконы в драгоценных окладах, шкатулки, табакерки Фаберже, столовое серебро — наверное, твой унтер всё-таки понимал, что нужно реквизировать. Побросали всё в мешки и зачем-то — понять не могу зачем — вытащили нашу огромную кровать с балдахином.

— Думаю, у бравого командира дама из благородных.

— Мне и в голову не пришло! Со свадьбой, Владимир, не затягивай. Как полностью поправишься, веди Вареньку под венец. И так пятый год в невестах ходит. Жалко девушку. Она мне за эти годы родной дочерью стала. Тебя очень любит… Береги её.

— О свадьбе мог и не говорить — сам не дождусь. А скажи, отец, кто нам сейчас продукты приносит? Всё вроде простое, но какой-то вкус необычный.

Генерал, сконфузившись, отвёл глаза в сторону и вдруг фальцетом воскликнул:

— Не знаю и знать не хочу. Не мужское это дело — в бабьи кастрюли заглядывать, — генерал как-то сник и уже еле слышным голосом прошептал: — Плохо мне, Володенька. Лягу. А ты иди к Вареньке, приласкай голубушку.

По дороге в Варину комнату Владимиру встретилась вечно спешащая куда-то жена Осипа, кухарка Дарья. Она поклонилась молодому князю и хотела уже прошмыгнуть в кухню, но Владимир остановил её вопросом:

— Скажи, Даша, а почему, когда я заговорил с отцом о нашем пропитании, он вдруг стушевался, занервничал и так мне ничего и не ответил?

Дарья, покраснев, молча смотрела в пол.

— Да говори уже всё как есть, хуже не будет.

Дарья тяжко вздохнула и, просительно взглянув на Владимира, прошептала:

— Только вы батюшке князю не скажите. Продукты рано утром стали появляться у нас на крыльце с полгода назад, когда стало совсем голодно. Вначале крестьяне приносили продукты, но после налёта басурманов и у них ничего не осталось. Бандиты не тронули только еврейскую слободу. Какой-то их главный комиссар, тоже иудей, запретил грабить еврейские поселения. С того времени Осип и стал находить на крыльце каждое утро какую-никакую еду. Выследил, откуда она берётся. Приносил её мальчик из еврейской слободы. Уж не серчайте, Владимир Сергеевич, иначе мы бы давно уже с голоду померли. Только генералу не рассказывайте. Может, он догадывается, но молчит и почти ничего не ест.

— Да что уж там. Всё потеряли, Россию потеряли… Какие уж тут предрассудки.

Владимир махнул рукой и пошёл в комнату к Вареньке.

На следующее утро флигель Еланских содрогнулся от нечеловеческого крика, доносившегося из спальни старого князя:

— А-а-а! Изверги, убийцы, изуверы! Императора с императрицей убили! Детей малых безвинных расстреляли! А-а-а…

Когда Владимир, Варя и Осип вбежали в спальню князя, он уже не кричал, а лежал на кушетке. Крупные старческие слёзы стекали в бакенбарды и делали его лицо по-детски трогательным. Варя подбежала к рыдающему, обняла и тоже зашлась в неудержимом плаче. Владимир и Осип попытались перенести генерала на кровать, но он неожиданно твёрдым голосом попросил:

— Оставьте меня.

И, отвернувшись к стене, затих.

К вечеру генерал-полковника, князя Сергея Аристарховича Еланского не стало.

По прошествии траура князь Владимир Еланский и графиня Варвара Самарина обвенчались в местной церкви Архангела Михаила. Отец Мефодий, венчавший ещё родителей Владимира, благословил новобрачных и пожелал хорошего потомства.

В 1930 году Владимир Еланский был арестован и через несколько месяцев расстрелян без объяснения причины. А ещё через три месяца Варенька родила девочку. Но сама родами скончалась. Кормить новорождённую было нечем, поэтому старик Осип на следующий день пошёл покрестить девочку — авось выживет, — дав ей имя старой княгини Гликерии. Но отец Мефодий был непреклонен — ткнул пальцем в святцы и заявил:

— По чину так по чину. Родилась в день святой Елены — будет зваться Еленой. Дочку назовёт Гликерия.

Выйдя из церкви, Осип прямиком направился к опустевшему флигелю. Оставив ребёнка в доме, пошёл в сад и откопал у столетнего дуба резную шкатулку. Забрал новорождённую и прямиком направился к Деснянской затоке — в еврейскую слободу. Бабы в деревне почти не рожали, и выкормить девочку могла только недавно родившая жена внука раввина Лейбы.

Осип остановился у входа в слободу. Попросил позвать раввина. Тот вышел навстречу и, увидев Осипа, пригласил в дом. Внимательно посмотрев на покрасневшего пришельца, раввин покачал седой головой:

— Ничего не говори, Осип: старый Лейба всё понимает. Это девочка или мальчик?

— Девочка.

— Ну и хорошо. У нашей Голды столько молока, что можно выкормить ещё пару детишек. А это что, её приданое?

— Да, старый князь просил сохранить его и сына военные награды, да ещё там драгоценности какие-то.

— Всё сохраню, а когда вырастет — отдам. А как зовут девочку?

— Елена.

— Нет у нас такого имени, ну а теперь будет.

Осип собрался уходить, но раввин остановил его:

— Помнишь, много лет назад я сказал его превосходительству, что он не пожалеет, что приютил горстку еврейских беженцев. Жизнь — она сложная. Но в любой религии прописано: если тебе сделали добро, добром ответить. За девочку не беспокойся — выходим.

Осип пошёл к выходу. И уже на пороге, обернувшись, спросил раввина:

— А как зовут твоего новорождённого внука?

— Имя ему Гершель. По-вашему — Гриша или Гарик.