Богатыриада, или В древние времена

Борис Давыдов (2024)

Богатыри — верные сыны Руси-матушки и слуги великого князя Владимира — очень стараются, не жалеют сил, защищая родную землю от супостатов. Но, увы, они чересчур буквально понимают княжеские слова: «Веселие Руси есть пити, не можем без того жити» Из-за чего постоянно попадают в смешные, нелепые ситуации. И страстная любовь сразу нескольких девушек только запутывает дело. А тут еще один из сподвижников богатырей — обладатель волшебного дара перемещаться во времени и пространстве — путает им все карты: то он попадает к Стеньке Разину и его персиянке, то под белое солнце пустыни, то в гарем эмира бухарского! Вы представляете, что творилось?

Глава 3

Далеко от этих мест, в славном златоглавом Киеве, великого князя Владимира, который вошел в историю с прозвищем Красное Солнышко, одолевали мысли невеселые… И было этих мыслей — полный короб, да с верхом.

Казалось бы, князь, баловень судьбы… Всего вволю. Наслаждайся жизнью. Ешь, пей, отдыхай, только и делай, что ничего не делай.

Ага, как же!

«Они думают, что нам, князьям, легко, — с раздражением размышлял Владимир. — Чушь! Досужие разговорчики! Сами бы попробовали! Мигом по-иному бы запели…»

Желающих попробовать, правда, не находилось. Втайне, может, сесть на его место мечтали многие, но заявить об этом вслух — ищите дурака! Князинька-то славился нравом крутым и на расправу был скор. А сесть вместо богато украшенного кресла на острый кол, смазанный бараньим жиром, никто не хотел. Или, в лучшем случае, в глубокий поруб, откуда выпустят дряхлым старцем, ежели не окочуришься.

Так что конкурентов Владимир мог не опасаться. Пока, во всяком случае. Но и других неприятностей хватало. Жалобы и мольбы о помощи текли потоком, с разных сторон обширной его державы.

От проклятых тугар спасу не было. Тамошний хан Калин, самозванно принявший царский титул, тревожил порубежье и вымогал дань, грозя в случае отказа осадить Киев.

На реках завелись лихие люди, грабящие купеческие лодьи. Их ловили и вешали, но на смену одним злодеям быстро приходили другие, больно уж велик был соблазн добычи.

В черниговских лесах появился какой-то Соловей-разбойник — ежели верить слухам, вовсе уж отмороженный беспредельщик. Ладно бы просто грабил, хоть что-то оставляя путнику, как у порядочных разбойников заведено, — он мало того, что обирал до нитки, так еще и предварительно оглушал бедолагу чудовищным по силе свистом, а опосля делал препаскудные вещи. Местный воевода, который получил от князя строгий приказ изловить злодея, связать и доставить в Киев на суд и расправу, потом долго трясся и мычал что-то нечленораздельное. Удалось разобрать лишь одно слово: «Противный!» Про дружинников, кои под его началом отправились в поход на Соловья, и говорить нечего: только стыдливо опускали очи долу и краснели, как девки, впервые узревшие мужскую наготу…

Мало того, собственная дочь и отрада учудила такое, что впору задрать подол и постегать хворостиной. Влюбилась в простого дружинника! То есть, справедливости ради, богатырь Алеша Попович и внешностью удался, и прославился ратными подвигами, так ведь низкую породу не спрячешь. Был бы хоть боярином! А тут… Любавушку-то уже за принца хранцузского просватали, а она вздумала амуры заводить с отцовым подданным! Тьфу! Молодежь нынче пошла вовсе невозможная, собственных родителей не чтит, на стародавние заветы плюет.

Расправиться с Поповичем князь не рискнул: уж больно любили Алешу дружинники… То есть не в том смысле слова, свят-свят! Уважали и ценили за храбрость, воинское искусство и щедрую натуру. Опять же, еще один богатырь, Добрыня Никитич — его побратим… Владимир поступил проще: услал возмутителя девичьего спокойствия из Киева, благо и причина подвернулась очень даже уважительная.

В один прекрасный день, когда князь особенно был удручен тягостными мыслями, явились к нему волхвы… Надобно отметить, что хоть Владимир и сам крестился, и подданных своих заставил сделать то же самое, ласково увещевая то словом властительным, то мечом и огнем, но старую веру все же уважал и к волхвам относился с почтительной опаской. Хорошо помнил печальную историю, случившуюся с Вещим Олегом… Потому принял делегацию в составе трех убеленных сединами старцев со всей вежливостью, усадил напротив себя, велел подать кушанья и питье.

— Благодарствую, светлый княже, но не до угощения ныне, время дорого! — заявил главный волхв. — Было нам видение…

И рассказал, в чем его суть.

Скажем прямо: князь не очень-то поверил, будто в каком-то селе неподалеку от Чернигова живет в обезноженном виде будущий великий богатырь и спаситель Руси. Ну а вдруг? Опять же, там неподалеку Соловей-Разбойник балует…

Губы Владимира растянулись в чуть заметной усмешке, которая заставила бы насторожиться любого человека, хорошо знавшего князя.

— Спасибо вам, мудрые ведуны, за то, что ко мне пришли! Тотчас же отправляйтесь в то село, действуйте от моего имени. А ради пущей безопасности дам я вам для охраны славного богатыря Поповича. Заодно и другое поручение ему дам, пусть потрудится ради славы и пользы государства нашего! — княжеский голос сочился медом.

— Благодарствуем за заботу, светлый княже, никакого защитника нам не надобно, мы себя и сами охраним… — начал было старший волхв, но тут Владимир недовольно нахмурился:

— А я говорю, надобно! Я князь или где?!

Старцы решили не спорить.

* * *

— Пришлось уж мне потрудиться ради государственного блага, раз во всей вашей компании — болван на болване! — голос кобылы Муромца был наполнен истинно женским ехидством.

Илья со стоном зажмурился, потом снова открыл глаза, с силой ущипнул себя, охнул и выругался. То же самое проделал и Попович.

— Да уж, браниться вы мастера! — констатировала лошадь. — Одно слово: мужики!

Гнедко выпучил глаза и с опаской отодвинулся подальше. Богатырского коня колотила мелкая дрожь.

— А с тобой, кобелина, я после отдельно потолкую! — голос кобылы зазвенел от возмущения. — Покажу тебе, как отвлекаться от караульной службы, на бабские прелести пялясь!

Жеребец с протяжным мученическим ржанием рухнул в высокую траву. Он, разумеется, не понимал ни слова, но до него дошло главное: лошадь заговорила человеческим языком! Не иначе, наступает конец света.

— Э-э-э… Может, отпуштишь, а? — робко прошепелявила Баба-яга. — Я больше не буду! Жуб даю…

— Лежи и молчи! Зуб она даст! Я ж тебе их выбила! — ехидно произнесла лошадь. — Тоже мне, нашла время кобелировать! В твоем возрасте, бабуся, это просто вредно.

На ведьмины глаза навернулись крупные слезы.

— Пошледней радошти лишила, окаянная! Чтоб ни дна тебе, ни покрышки! Вот ужо погоди, мои дружья ш тобой шочтутша! И Кот Баюн, и Кощеюшка…

— Может, еще и Змея Горыныча приплетешь? — в голосе лошади зазвучала уже откровенная издевка.

* * *

Богатырь Попович воспринял поручение князя без всякой радости. Неужели во всей дружине не нашлось другого витязя, чтобы старцев в дороге охранять? Опять же, расставаться с Любавой Владимировной ой как не хотелось… Правда, вторая часть поручения — поймать Соловья-разбойника, и либо башку ему на месте срубить, либо привезти в Киев пред светлые и грозные очи князиньки — утешила и даже польстила. Поначалу. А чуть позже вспомнил витязь про историю с отрядом, снаряженным для поимки того же Соловья (слухами земля полнится, дошли эти сведения не только до князя!), и ощутил он некоторый нехороший холод в нижней части тела.

Но отступать было некуда. Алеша скорее согласился бы умереть, нежели прослыть трусом. Поэтому без возражений и промедлений собрался в путь-дорогу. Настроение у него было, как легко догадаться, невеселое: все раздражало, старцы казались каркающими черными воронами… Попытался было по пути выведать, ради какой цели едут они в ту самую деревеньку Карачарово, но старший волхв ответил уклончиво: «Всему, мол, свое время, на месте узнаешь». Богатырь счел себя кровно обиженным: от прославленного героя, всей Руси известного, таятся! Потому и набросился с упеками, не разобравшись, в чем дело, когда поднялся шум-гам из-за будто бы похищенной девки… А когда ему в попутчики (мало того, в будущие побратимы!) навязали неотесанную деревенщину, настроение Алеши Поповича вообще перешло с отметки «бывает хуже, но редко» к «лучше удавиться».

Одно было утешение: покуда мужик находился в полной его власти. Старший волхв сказал ясно: «Обучи всему, что воин должен знать, гоняй и в хвост и в гриву, только в беспредел не впадай, имей совесть! Будь начальником строгим, но справедливым!» Алеша склонил голову, пряча торжествующую усмешку… Ну, мужик, ты попал. Конкретно.

А вот теперь до него с беспощадной ясностью дошло, что попал-то как раз он. Еще не добравшись до Соловья-разбойника…

* * *

— Так ты… — Муромец, героически сосредоточившись, собрал всю храбрость свою и ум и договорил: — человечьим голосом молвишь?!

Кобыла издала скорбный вздох, умудрившись вложить в него всю гамму чувств, как это умеет делать только слабый пол.

— Мужик, у тебя в роду предков с Севера не было? Ну, тех, которые на южном берегу Варяжского^[2] моря живут, вблизи Невы-реки, чудью именуются? — спросила она.

Илья наморщил лоб, напряг память.

— Да вроде одни росичи… Ну, может, в дальних поколениях и степняки какие попадались… А что?

— Тугодум ты, бедняга, вот что! В кого бы… Ну, ладно, хоть с опозданием, но все же дошло. Да, молвлю! Волхвы мне этот волшебный дар дали, когда над тобою совершали обряд. Мне их старший прошептал на ухо: помогай, мол, Илье, он хоть и могуч, как дуб…

— Ну, так! — горделиво приосанился Муромец.

— Но такой же тупой! — безжалостно договорила лошадь.

Алеша Попович истерично расхохотался: видимо, нервы не выдержали.

— А ты не ржи, аки твой конь! — гневно нахмурилась лошадь. — Он про тебя тоже кое-чего сказывал. Точнее, про вас обоих, жеребцов-производителей племенных…

Богатырь поперхнулся на полуслове и устремил на кобылу умоляющий взгляд.

— Ладно уж, промолчу! — смягчилась та. — Словом, мудрый старец наделил меня речью. Велел только прибегать к ней лишь в крайности. И еще кое-что велел запомнить…

Кобыла выдержала паузу. Все присутствующие, даже Баба-яга, затаили дыхание.

— Сила князя Владимира — в сундуке, Бабы-яги — в железном зубе, Соловья-разбойника — в яйце…

— В каком?! — с простодушным крестьянским любопытством поинтересовался, не выдержав, Илья. — В курином, аль в утином?

— Пять нарядов вне очереди! За беспредельную тупость! — рявкнул Попович, героическим усилием одолев душивший его хохот.

Кобыла снова вздохнула еще более тяжело и скорбно.

— В левом или правом, не уточнил, не взыщи. Как и про зуб, — усмехнувшись, она посмотрела на ведьму. — Поэтому и пришлось для надежности все зубы тебе вышибить… Которые были железные. А ежели вместе с железными и обычные попались, уж прости, разбираться некогда было.

— Штоб у тебя копыта отшохли! — старая карга от злости и обиды стала даже шепелявить сильнее. И вдруг насторожилась: — Погоди, погоди! Так это вы што, Шоловья ишете? Шо жлом к нему или ш добром?

— Да кто же к такому ироду с добром пойдет, глупая ты баба! — ехидно проворчал богатырь. — Со злом, ясное дело! Я имею княжий приказ одолеть супостата и башку ему оттяпать. А ежели повезет, так и живым в Киев доставить, чтобы его на виду у всего честного народа казнили. А ты меня чуть не… Кх-м!!!

— Ладно, шоколик, кто штарое помянет, тому жуб… тьфу, глаж вон… Я вам помогу Шоловья одолеть. У меня к нему тоже кое-какие шшоты…

— Это какие же? — недоверчиво спросили Попович и лошадь.

Морщинистые щеки старой ведьмы вдруг залил густой румянец.

— Он, ирод, бешштыдник, каких мало! Уж я ему вше припомню! — Баба-яга внезапно стала имитировать какой-то странный гортанный говор: — Ишь ты: «ызбушка, ызбушка, павэрныш кы лэсу пэрэдам, ко мынэ жадом, и накланыш…» Такого шраму в нашем лешу шроду не бывало!!!

Примечания

2

Балтийского.