Капканчики. Домыслы и враки вокруг приключений Бениовского

Вадим Геннадьевич Шильцын

30 лет жизни великого авантюриста Екатерининской эпохи влезают в одни бурные сутки клоуна-аниматора. Люди, сообщества, и даже страны связывают Мадагаскар 18-го века с Москвой 21-го. Конспирологические версии то смешно, а то скандально вторгаются в обман исторических умолчаний. Книга содержит нецензурную брань.

004

Не только звёзды выглядят здесь иначе, но и формы человеческого поведения крайне отличны от тех, кои мне приходилось наблюдать в северном полушарии. Вот и знакомство с древним императором-ампансакабе произошло отнюдь не в привычных европейцу рамках дворцового этикета.

Выйдя из лесу на пляж, увидел я, как одни малагасы старательно обливают водой небольшую группу других, среди коих был убелённый сединами старец. Ещё несколько туземцев бегали вокруг с плетёными коробами в руках. Зрелище показалось мне не столь диким, сколь нелепым. Старец и другие обливаемые — очевидно мёрзли, из чего я заключил, что процедура эта длится уже давно.

Мне стало жаль старика с его мокрыми товарищами, и я попытался выяснить через толмача — за какие прегрешения они несут сию кару. Толмач объяснил, что мы видим не наказание, а исполнение воли того самого старика, который и есть их император. Остальные мокрые страдальцы являются его духовными учениками, до коих он пытается донести содержание своего недавнего сна.

Меня заинтересовали кошмары, мучившие императора, и за любознательность свою был я удостоен чести — тоже стать обливаемым водой в окружении бегающих с корзинами людей. Холодно сделалось не сразу, поскольку воду они черпали из залива, а она там довольно тёплая. Но по мере того, как вода испарялась, мурашки появились и у меня. Процедура не прекращалась, хотя в силу райского климата не могла причинить и тени того вреда, коим грозят изнурительные морозы северных широт. Я сообщил об этом толмачу, а он перевёл седому старику, после чего прозвучала команда, и обливание прекратилось.

Кажется, приближённые императора были благодарны мне за такую оказию. Сам же старый вождь обратился с вопросом: «Значит, чужестранец, тебе приходилось испытывать нечто подобное? Не мог бы ты об этом рассказать?»

Испытывать приходилось разное. Я задумался, перебирая в памяти явленные нынче обстоятельства: сырость от обливания водой и хороводы носильщиков с объёмными предметами в руках. Бывало мне мёрзнуть под дождями, и не раз. Взять хотя бы самую первую военную компанию, в результате которой я схлопотал ранение, сделавшее меня хромым на всю жизнь. Пожалуй, память о тех днях не сотрётся никогда, ибо в молодости всё впервой, и от того запоминается ярче.

Седой вождь не торопил меня, а с явным интересом наблюдал, как я погружаюсь в воспоминания. На тёмном его лице читалось сочувствие, когда он заговорил с моим переводчиком. Сообщив ему нечто, седовласый монарх удалился, ведя за собой многочисленных соплеменников, а толмач перевёл его наставление: «Вспоминай, чужестранец. Я буду ждать твоего рассказа с большим интересом. Не исключено, что он совпадёт с увиденным мною за гранью этого мира»

Стараясь выполнить приказ императора, я до мельчайших подробностей вспомнил дождливый день осени 1758 года, когда в пешем строю бывших кадетов, а теперь новобранцев, покидал Вену.