Тайны прадеда. Русская тайная полиция в Италии

Валентина Пичугина

Прадед автора книги, Алексей Михайлович Савенков, эмигрировал в начале прошлого века в Италию и после революции остался там навсегда, в безвестности для родных. Семейные предания приобретают другие масштабы, когда потомки неожиданно узнали, что Алексей после ареста был отправлен Российской империей на Запад в качестве тайного агента Охранки. Упорные поиски автора пролили свет на деятельность прадеда среди эсэров до роспуска; Заграничной агентуры в 1917 г. и на его дальнейшую жизнь. В приложении даются редкий очерк «Русская тайная полиция в Италии» (1924) Алексея Колосова, соседа героя книги по итальянской колонии эсэров, а также воспоминания о ней писателей Бориса Зайцева и Михаила Осоргина. На обложке: «Лигурия», итальянский рекламный плакат, 1920-е гг.; фрагмент документа из полицейского досье на А. М. Савенкова.

Тайны прадеда Алексея

…Грустную ту историю мне когда-то давно поведала бабушка Мария. История старательно замалчивалась в нашем пуританском роду, произносилась едва ли не шепотом. И больше мы о прадеде Алексее ничего не знали. Да и желающих узнать, пока живы еще были очевидцы тех давних событий, тоже не нашлось. Даже фотокарточек его не осталось, — все было предано огню. Чудом сохранился лишь снимок его супруги, той самой Дуняши из «Итальянской рапсодии». Сделан он был, по методике тех лет, на очень толстом картоне, с годами переломившемся в нескольких местах и изрядно истертом. Но благодаря современным технологиям, фото удалось восстановить:

Сколько бы я ни думала о судьбе прадеда, достоверным было лишь одно: эмиграция в Италию. И — все! Как обрезанные кадры хроники. Где только «до»…

Но человек ведь жил и «после». Чем-то же ведь он в эмиграции занимался. Вон и семью новую создал, женившись на красавице-итальянке, снимок которой тоже присылал родственникам. А может, появились у нас в Италии и троюродные плетни… К тому же слишком сомнительным казалось предположение, что причины столь внезапной эмиграции крылись исключительно в личной жизни Алексея Михайловича.

Так бы, может, и растворилась в веках еще одна судьба, размытая ненадежной памятью людской, если б не овладел мной однажды писательский зуд, и не принялась бы я по крупицам собирать разрозненные воспоминания, фотодокументы, старые, еще бумажные письма, давно уже вытесненные вездесущим Интернетом. А вдруг да и всплывет в них какая-то неизвестная дотоле информация! А там и могилку найти повезет… Только вот где она, та могилка! Как до нее добраться! Годы неумолимы, времени почти не остается, да и здоровье все чаще показывает неукротимый свой нрав, делая меня невыездной…

Но дни шли, а в какие бы двери я ни стучалась, какие бы запросы ни рассылала, — везде был тупик. Словно прадед желал оградить меня от правды, в которой и сам заблудился.

«Ну помоги же мне, Алексей Михайлович! Хоть чуть-чуть приоткрой свою тайну!»…

И небеса услышали!

Однажды ко мне пришел брат и, перейдя вдруг на шепот, сообщил, что, блуждая в развалах Интернета, случайно набрел на книгу В. К. Агафонова «Парижские тайны царской охранки», в которой с удивлением обнаружил и упоминание о нашем прадеде, Савенкове Алексее Михайловиче. И не просто упоминание, а целую справку о его революционной деятельности в России, после смерти супруги, обо всех его арестах и ссылках. Но главное, что потрясло невероятно, — причины «эмиграции» в Италию и того, как стал он зарубежным агентом Департамента полиции под кличкой «Франсуа»…

Сказать, что мы были потрясены, — ничего не сказать. В тот день мы долго проговорили, решив пока никому ни о чем не сообщать. А успокоившись и перечитав массу другого исторического материала, в корне пересмотрели свое отношение к данной теме, ибо с позиций современной истории прадеда нашего можно считать едва ли не героем, деятельностью своей раскачивавшим революционную лодку…

И тут уж азарт охватил и меня. Хотелось не только довольствоваться новостями брата, а и самой участвовать в увлекательнейшем поиске. Но для этого необходим Интернет, а я наотрез отказывалась иметь дело со «всемирной паутиной», внушавшей мне панический ужас. Да и служба в Органах приучила не ввязываться ни в какие сомнительные прожекты. Смешно сказать, но компьютером я пользовалась исключительно, как пишущей машинкой. И лишь после нашего невероятного открытия я отчетливо поняла, что без Интернета мне не продвинуться в своем поиске ни на шаг.

Однажды, с трудом сдерживая восторги по поводу открывшихся мне возможностей, я попробовала сделать запрос и о прадеде-революционере. Просто так… наобум… безо всякой на то надежды. А вдруг? И, к немалому своему изумлению, получила то, что искала. Мне открылись вдруг такие горизонты, о которых и помыслить не смела. И, погружаясь в атмосферу исторической документалистики, преодолевая отчаянное сопротивление отдельных представителей рода, да и собственное смятение тоже, я продиралась сквозь дебри правды и вымысла и везде находила упоминание о нем, собственном предке. И это, должна я вам признаться, — потрясение, несравнимое ни с чем! Жизнь Алексея Михайловича выходила далеко за рамки жизни обычного обывателя и, да простите за пафос, — вписана в историю Российской империи.

Так вот при каких обстоятельствах он попал он в эмиграцию! Вот как распорядилась его жизнью судьба! Постыдные ошибки молодости не смогли затмить в нем натуру незаурядную, которой в будничных рамках оказалось неуютно. И обо всем этом нам поведали многочисленные исторические документы и факты, которые мы обнаружили в таких произведениях, как:

В. К. Агафонов, «Парижские тайны царской охранки» (1918 г.);

А. Н. Борисов,«Особый отдел империи» (2001 г.);

В. С. Брачев, «Деятельность Заграничной агентуры Департамента полиции» (2001 г.);

Э. А. Хлысталов, Тайна гостиницы «Англетер» (1991 г.);

Ф. И. Колпакиди, «Спецслужбы Российской Империи. Уникальная энциклопедия» (2010 г.);

Сватиков С. Г., «Русский политический сыск за границей» (1918 г.); переиздана в 1941 г. в Москве по инициативе НКВД с названием «Заграничная агентура Департамента полиции».

…Франсуа… Я произносила кличку прадеда вслух, вслушиваясь в ее звучание, и она раздвигала невидимые границы, за пределы которых нестерпимо хотелось заглянуть, чтоб понять непонятное… И, чего уж греха таить, она нравилась мне, приобщая к чему-то далеко не провинциальному…

Однажды на глаза мне попалась публикация московского журналиста Григория Павловича Горяченкова «Моя родословная». Начала читать — и не смогла оторваться. Хотя поначалу она и заинтересовала меня исключительно как образчик профессионального написания родословных, чем я в ту пору не на шутку увлеклась, но по мере прочтения вдруг почувствовала, что все это каким-то образом связано и со мной, точнее, с моим поиском. Я явно напала на след.

С первых же страниц автор подробнейшим образом знакомил читателя с историей села Соловые Раненбургского уезда Рязанской губернии, из которого родом его далекие предки. Но ведь и мой прадед, со слов бабушки Марии, тоже из тех же самых мест. Возможна ль такая удача! И, уже с пристрастием, запоминая малейшие детали, я погрузилась в историческую справку:

…Первоначально городок тот назывался «Слободское» и находился на пути царя Петра-1 из Москвы в Воронеж, на судоверфь. Миновать его Петр никак не мог, так как расположен тот был на большаке. В 1695 году царь построил здесь деревянный путевой дворец, а спустя семь лет — маленькую крепость, которую назвал «Ораниенбургом» («оранжевый апельсиновый город»), и подарил «Слободское» князю Меншикову. Когда и как это название исчезло, уступив место Ораниенбургу, — неизвестно, но служивые люди для удобства сократили пару букв, сделав из него вполне понятного по легенде «раненого Бурга» — Раненбург. А Соловые были названы из-за соловой масти лошадей, которых разводили местные жители. Лошади те были красивого желтоватого оттенка, со светлыми гривами и хвостами, и отличались особой выносливостью и резвостью. Помещичьей усадьбы в Соловых не было, и лишь в середине 19 века деревню приобрел князь Вадим Леонтьевич Девлет-Кильдеев. Он, видимо, и стал последним ее владельцем. Улицы в Соловых назывались не улицами, а «порядками» и были «со значением»: Бреховка, Нахаловка, Середка, Чехочевка… В самом центре Соловых находилось кладбище, уничтоженное в конце 19-го — начале 20-го века, в связи с намечаемым строительством церкви. Но в 30-м или 31-м году ее закрыли, даже колокола с церкви посбрасывали…Положение соловских крестьян было таким же бесправным, как и во всей России, богато здесь жили лишь две семьи — Цыгана и Старшины. Печи с трубами появились в Соловых лишь во второй половине 19 века, поголовно пользовалось лучиной. Но на массовые выступления против помещиков соловские крестьяне осмелились только в начале 20-го века. И тогда, в 1905 году, доведенный до отчаяния люд, жег и крушил все на пути к барским усадьбам….

Читала и не верила глазам своим. Так вот какой она была, — родина моего предка! Первая серьезная находка в моем поиске.

Дальше — больше. Меня уже охватил писательский азарт, и я вновь была вознаграждена. Да еще как! Странице примерно на сороковой, в разделе «Есть ли в Италии троюродные плетни?», я вдруг впервые столкнулась с упоминанием и о самом прадеде:

…О предках отца по линии матери — Пижонковых — как и по линии родителей Акулины Григорьевны — Свириных и Савенковых — я практически ничего не знаю. Исключение составляет лишь дядя бабушки Акулины по материнской линии — Алексей Михайлович Савенков. Член РСДРП, вероятно, большевик, так как принимал участие в Первой русской революции, в которой меньшевики, как известно, не участвовали. После поражения революции он некоторое время скрывался в Соловых. Жандармы, как в таких случаях говорят, шли по его следу, даже дошли до стожка с сеном, в котором спрятался Алексей Михайлович, но прошли мимо. Вскоре он эмигрировал в Италию и от революционной деятельности, как я понимаю, после этого отошел. Во всяком случае, даже после победы Великой Октябрьской социалистической революции в Россию не вернулся. В Италии Алексей Михайлович женился. Так что, возможно, у «соловского забора» есть в родственниках «итальянский плетень». В 60-х годах я видел фотографию Алексея Михайловича: импозантный мужчина лет сорока пяти и рядом с ним — красавица-итальянка. Потом эта фотография куда-то запропастилась. До начала 30-х годов с ним поддерживалась почтовая связь — он общался с племянницей, бабушкой Акулиной. Почему оборвалась переписка, ни отец, ни его сестры объяснить мне не смогли. Возможно, дядя перестал писать в Россию. В Италии уже вовсю расцвел фашизм, и конечно, писать письма стало небезопасно. А может, просто умер?..

Вот это удача! Выходит, прадед вел переписку не только с нашей родней, а и с племянницей своей Акулиной, оказавшейся бабушкой писателя Горяченкова. А это значит, что и сам автор публикации — мой хоть и очень дальний, но родственник! Невероятно!

А что там по поводу фамилии? Помнится, и бабушка Мария как-то обмолвилась, что на конвертах из Италии одна буква в фамилии прадеда была заменена. Только вот не могла вспомнить, какая именно. Неужели действительно Алексей Михайлович использовал изначальное написание фамилии — Савенков, на чем настаивает и автор «Родословной», сам же это и обосновывая:

…Фамилия «САВЕНКОВ» происходит из Восточной Украины и казачьих земель России, где значительная часть фамилий, оканчивающихся на — енко, была русифицирована. В основе фамилии лежит имя или прозвище дальнего предка человека. Значительная часть носителей подобных фамилий относилась к казачеству, прежде всего, к донскому. Все фамилии — производные от различных уменьшительных форм имени Савва (в переводе с арамейского — “старец”, “дед”)».

Забегая вперед, скажу. Когда в поисках своих я добралась уже до архивов Стэнфордского Университета в США, то во всех документах, пришедших на мое имя, в том числе, и собственноручно написанных прадедом, фамилия его выглядела как Савинков. А вот для чего он это сделал, намеренно внося путаницу с фамилией лидера партии эсеров Бориса Савинкова, мы вряд ли уже узнаем.

Далее. Бабушка Мария ведь тоже упоминала о революционной деятельности прадеда, да вот только на этом воспоминания ее, к сожалению, и заканчивались. Доказательств тому не было. А вот Акулина утверждала, что Алексей Михайлович, хотя и принадлежал к РСДРП (б), поддерживал в годы революции не Ленина, а Троцкого.

И, наконец, из «Родословной» явствовало, что у прадеда был брат Федор и сестра Ксения. Именно она и оказалась матерью той самой Акулины, бабушки журналиста, с которой прадед долгие годы вел переписку из Италии. А дедушку прадеда (то есть моего прапрапрадеда) звали просто Савелий, и, как и у всех крепостных, фамилии у него не было. Савелий и Савелий… Других сведений о нем до нас не дошло, если не считать того, что сын его Михаил фамилию свою получил уже после отмены крепостного права в 1861 г.

Конечно же, мы сразу списались с Григорием Павловичем Горяченковым, и вот что он нам ответил:

…Несколько минут назад, сев за письменный стол, я подумал, с чего начать письмо? Очевидно, с извинения за задержку и объяснения причины: руки не дошли. Подумал и даже удивился: все-таки мир шаблонов, трафаретов и штампов, в котором мы живем, сказывается. Что-то не успел человек сделать — ну да, руки не дошли. Но руки в моем случае совсем ни при чем. Скорее, ноги не доходят до письменного стола, а когда идут, то, в основном, с одной мыслью: успеть закончить работу, которой я занят последние восемь-девять лет. Итак, с чего начать?

О Вашем звонке и письме я рассказал нескольким своим родственникам (у Акулины Григорьевны было восемь сыновей и дочерей, и у всех, кроме старшей дочери, были свои дети, с некоторыми из них я поддерживаю добрые отношения). Все они в той или иной мере знали, что у них был двоюродный прадед, принимавший участие в революции и эмигрировавший затем в Италию. Однако только одна сестра, которая много лет жила с бабушкой, смогла внести небольшой штришок в известную нам картину. Может быть, я о нем уже упоминал в разговоре с Вами? Она утверждает, что Алексей Михайлович, хотя и принадлежал к РСДРП (б), поддерживал в годы революции не Ленина, а Троцкого. Ясно, что говорит она со слов Акулины Григорьевны, но я очень сомневаюсь, что бабушка самостоятельно могла судить о таких «материях». Скорее всего, что-то рассказывал ей ее муж, мой дед Григорий Федорович, он был довольно грамотным человеком. Я же ни от самой Акулины Григорьевны, ни от отца, ни от его сестер ничего о его внутриполитических предпочтениях не слышал.

(Кстати, о родственниках. Я не очень разобрался, через кого из них мы с Вами стали «обладателями» одного и того же прадеда?). Информация же о том, что Алексей Михайлович состоял на службе царской охранки, была воспринята с недоверием. В Соловых было известно о розыске А.М. жандармами. О том, как жандарм, протыкая вилами стог сена, в котором прятался А.М., приговаривал: «Вылезай, А.М., проткну ведь!», я слышал от другой своей бабушки. Конечно, искали жандармы нашего прадеда в году 1907–1908, а Агафонов пишет, что прадеда завербовали позже. Однако и Агафонов начинает свои разоблачения агентов охранки с признания, что у него в большинстве случаев нет для этого убедительных доказательств.

А у меня, как и у одного из братьев, возник вопрос: зачем прадед вел переписку с родственниками в Советском Союзе? Ведь писал он не только племяннице Акулине, но и кому-то из ваших самых близких родных. Большевики не преследовали своих классовых врагов, если после окончания гражданской войны они не пытались бороться с ними. Однако к провокаторам-агентам охранки они относились без всякой жалости и снисхождения. В эмиграции об этом знали. И прадед не мог не думать, что переписка с ним его советских родственников должна привлечь к ним внимание чекистов. А если принять во внимание, что на Западе едва ли не все эмигранты были убеждены в том, что контакты с родственниками в СССР преследуются, то А.М. не должен был бы «подставлять» их.

Очень и очень жаль, что сейчас не только о дореволюционном прошлом прадеда мы сами не узнаем, но и о его жизни в Италии вряд ли что выясним. Хотя, если бы я четверть века назад владел информацией об итальянском периоде жизни А.М., которой располагаете сейчас Вы, то, может быть, что-нибудь и выяснил. В те годы я был знаком с одной молодой итальянкой, которая безукоризненно владела русским языком (я даже затрудняюсь сказать, чем я больше наслаждался: ее красотой или ее русским языком). Однажды я ей сказал, что, возможно, в Италии у меня есть родственники. И пояснил степень родства русской поговоркой: троюродный забор моему двоюродному плетню. Пошутили — и все, конечно. А возможности что-то выяснить у нее наверняка были. Дама принадлежала (надеюсь, и сейчас принадлежит) к древнему и богатому роду, на ее просьбу официальные лица наверняка откликнулись бы. Но… если бы да кабы…

P.S. Только что удалось переговорить со справочной службой архива. Это оказалось несколько затруднительной задачей. Справки дают два часа в день, а желающих их получить, как я могу судить по предложениям «позвоните позже», достаточно много. Я думаю, ничего нового для вас мне в справочной службе не сказали. Сведения о А. М. Савенкове у них, скорее всего, есть, они их могут посмотреть. Ответ дают через месяц. Им, разумеется, необходима лишь информация о А. М. И, понятно, чем полнее, тем лучше. Платной услуги на изготовление копий фотографий в архиве нет. И, как я случайно выяснил, их не разрешают делать и в читальном зале архива.

С уважением — Г. П. Горяченков. 6–18 мая 2018 г.

…Еще одну страничку из жизни прадеда совершенно случайно удалось обнаружить в поселке Андреево Судогодского района Владимирской области, где проживала некая Стебакова Евгения Никитична, 1921 года рождения. Именно на попечение ее матери, Ляпиной Дарьи Ивановны (родной сестры Дуняши), прадед и оставил своего единственного сына Ивана, эмигрируя в Италию. Приемышу дали неплохое образование, в том числе, и музыкальное (он прекрасно играл на фортепиано), несмотря даже на то, что в семье было и своих девять детей. Последняя, девятая, — Евгения Стебакова. Но к тому времени, когда я отыскала ее, ей уже исполнилось девяносто лет, она болела, но по выздоровлению все ж пообещала принять меня и ответить на все вопросы.

К сожалению, встреча эта так и не состоялась. В 2011 г. Евгения Никитична скончалась, успев, однако, написать мне краткое письмо, в котором подтвердила, что ее мать действительно взяла на воспитание племянника своего Ивана, так как мать мальчика умерла от горловой чахотки, а отец эмигрировал за границу. Сей факт, якобы, имел очень печальные последствия для всей их семьи, но какие именно — не уточнила. Вместе с тем, высказала обиду, почему до сих пор никто этой темой не интересовался, и познакомиться с Ляпиными-Стебаковыми не спешил. Сообщила также, что вся корреспонденция из Италии приходила именно на их адрес, а уж потом переправлялась на имя единственного сына прадеда — Ивана. В том числе, и фотокарточка прадеда с его новой женой-итальянкой.

Но все было уничтожено. А дед Иван, якобы, даже написал в Италию письмо, в котором просил отца больше его не беспокоить. К тому времени он уже служил в ГПУ (государственное политическое управление при Совете народных Комиссаров), а всякая связь с иностранцами жестоко каралась.

Со смертью Е. Н. Стебаковой оборвалась последняя надежда узнать новые подробности из жизни прадеда. В том числе, и за границей.

Много позже, в одном из полученных из Стэнфорда архивных материалов, обнаружился один любопытный документ: прошение на имя начальника Московского охранного отделения А. П. Мартынова, собственноручно написанное прадедом перед отправкой в эмиграцию. В нем он просит, чтобы Мартынов ежемесячно высылал на имя своего родственника Ляпина Никиты Сергеевича (далее следует адрес Ляпина) по 50 рублей ежемесячно (или раз в два месяца по сто рублей), а тот, в свою очередь, обязуется высылать их А. М. Савинкову за границу. Причем, деньги эти «Франсуа» просит переправлять Ляпину в посылках, упаковками по 3–5 рублей, так как денежными пакетами или переводами это неудобно, ввиду положения адресата…

Какому же риску подвергал себя и семью этот удивительный человек — Ляпин Никита Сергеевич, который не только взял на воспитание сына Алексея Михайловича, но и по собственной воле поддерживал с ним связь и в эмиграции…

Когда из архивов Стэнфордского университета я получила копии официальных документов, подтверждающих все, что написано о прадеде в перечисленных выше произведениях, деятельность его перестала уже представлять тайну. Особенно, когда ознакомилась с материалами его допроса членами Чрезвычайной комиссии Сватикова:

Генуя.1917, 31 июля, я, нижеподписавшийся, Комиссар Временного Правительства С. Г. Сватиков, в присутствии М. С. Шефтеля, и доктора медицины Иосифа Леонтьевича Чудновского, допрашивал эмигранта Алексея Савинкова, который на предложенные вопросы показал: «Зовут меня Алексей Михайлов Савинков. Эта фамилия — подлинная, 42 лет, православной веры, крестьянин Рязанской губернии, Раненбургского уезда, Солнцевской волости, деревни Соловых, женат на итальянке, выехал из России в ноябре 1913 года с паспортом на имя Ал. Мих. Соколова, выданным Московским градоначальником по предложению Московского охранного отделения, причем, я отправился за границу по приказу полковника Мартынова, начальника Московского охранного отделения, с целью освещения политической эмиграции.

Служить начал с 15 июня 1913 года в Москве. Занимался в городском Работном доме с 1910 по 1913 годы как Николай Иванович Михальчук. В феврале 1913 года меня хотели арестовать, о чем я узнал случайно от дворника, скрылся, был арестован 15 июня 1913 года, причем, Мартынов, Дмитрий Иванович Знаменский (его помощник)предложили служить. Я не соглашался три дня, но был вынужден ради получения свободы. В Москве я не выдал никого. Мне дали уже там кличку Франсуа. Я явился в Париж к Красильникову, то есть не лично, а к помощнику Александру Владимировичу, который назначил мне 500 франков в месяц и предложил остаться ненадолго в Париже. Я чувствовал себя социал-революционером, встречался с ними в столовой. С 5 июня 1914 года я жил в Кави ди Лаванья, получал жалованье через Credito Italiano в Генуе и в Chiavari. Доклады посылал письменно. Освещал я всех, кто жил в Кави, но лишь внешне. Колосова, Азанчевскую, Христиана, бывал у доктора Кобылинского. Знал, что Колосов ищет шпионов, но не помогал ему. Был я, как пациент, у доктора Мандельберга в Нерви.

Окончил на Родине начальное училище; в 1897 году уехал в Москву, был арестован в 1906 в порядке охраны, потом был обвиняем по 1 части статьи 103 и 1 части статьи 129 Уголовного Уложения, приговором Московской Судебной Палаты осужден 1 мая 1907 года в ссылку на поселение, был в селе Рыбном Енисейской губернии, бежал в 1908 году в июне, с фальшивым паспортом, полученным от Красноярских социал-революционеров. Парижский адрес для сношений был Serge Sartel, такое-то почтовое отделение (22 или другое). С итальянцами, агентами Красильникова, я сообщений не имел, а равно и с Консульством.

Алексей Михайлович Савенков.

Присутствовали при допросе члены Генуэзского Эмигрантского политического Комитета: Докторант Генуэзского Университета (медицинский факультет) — Марк Соломонович Шефтель; Доктор медицины — Иосиф Леонтьевич Чудновский; Комиссар Временного Правительства — Сергей Сватиков.

И теперь, суммируя сведения, полученные из собственных показаний Алексея Михайловича, а также из материалов исторической документалистики, попробую восстановить точную хронологию тех событий:

1875 год (примерно) — год рождения: Савенков Алексей Михайлович, крестьянин Рязанской губернии Раненбургского уезда Солнцевской волости деревни Соловых. На родине окончил начальное училище.

1897 — уехал в Москву.

1903 — женитьба на Евдокии Ивановне Пятакиной.

1904 — родился сын Иван.

1905 — скоропостижно скончалась от горловой чахотки супруга.

До конца 1905 г. работал кассиром на Преображенском бутылочно-стеклянном заводе, что в селе Брыкино Судогодского уезда Владимирской губернии.

1906 (декабрь) — впервые арестован в г. Раненбурге, выслан в Вятку (административная ссылка).

1907 (май) — приговорен к ссылке на поселение как социал-революционер (эсер) по 1 части 103 статьи.

1908 (июнь) — бежал с поселения из Пинчукской волости через Красноярск в Москву с фальшивым паспортом, полученным от Красноярских эсеров. Паспорт был выдан на имя Н. И. Михальчука, благодаря чему Алексею удалось устроиться на службу в московском городском работном доме.

1910–1913 — служба в Работном доме в Москве.

1913 (февраль) — случайно узнал от дворника, что его хотят арестовать, скрывался от ареста в городе Саратове, где познакомился с Иваном Михайловичем Шило, оказавшим большое влияние на его мировоззрение. Из Саратова выехал в Москву.

1913 (13 июня) — вновь арестован. Под влиянием угроз начальника Охранного отделения полковника Мартынова и его помощника Д. Знаменского вынужден был «ради получения свободы» вступить в число секретных сотрудников Московского Охранного отделения с кличкой «Франсуа». Три дня не соглашался.

1913 (16 июля) — освобожден из-под ареста с тем, чтобы заняться французским языком и готовиться к отъезду за границу, с целью освещения политической эмиграции. Куда и отправился в ноябре 1913 г. в возрасте 42-х лет по паспорту Алексея Михайловича Соколова, выданному по указанию того же Мартынова.

1913 (23 ноября) — полковник Мартынов сообщил в Париж (А. А. Красильникову), что «сотрудник вверенного ему охранного отделения по кличке «Франсуа», освещающий организации социал-революционеров, выехал». В этом же сообщении Мартынов рекомендовал А. М. Савенкова как «человека солидного, имеющего связи с социал-революционерами за границей, и полезного для политического сыска».

1913 (27 декабря) — В ответном письме Красильников уведомил Департамент полиции о прибытии «Франсуа» в Париж. Алексей явился к помощнику Красильникова, Эргардту, который предложил ему остаться ненадолго в Париже, и назначил жалованье по 500 франков в месяц. Здесь он вступил в группу социал-революционеров, помогал Бурцеву в раскрытии провокаторов, и в то же время «освещал» его самого парижской охранке. И эту кличку — «Франсуа» — Алексей как секретный сотрудник носил и за границей.

1914 (5 июня) — Прибыл в Италию, поселился в Кави-ди-Лаванья, где осуществлял слежку за врагами империи среди эмигрантов и, по сути, активно и результативно противостоял революционному социал-демократическому движению в странах Европы: встречался в столовой с социал-революционерами, и сам чувствовал себя социал-революционером. Признал себя бывшим секретным сотрудником Заграничной агентуры Департамента полиции и через банк «Кредито Итальяно» в Генуе и Кьявари получал жалованье от охранки в 500 франков в месяц (по другим сведениям — 700). Доклады посылал письменно на адрес Сержа Сартеля в Париж. Освещал всех, кто жил в Кави-ди-Лаванья, но лишь внешне. Писал об Азанчевской, Колосове, Христиане-Шебедеве, с семьей которого был очень дружен, докторе Мандельберге — члене II Государственной думы.

Таким образом, к моменту Февральской революции 1917 г. в Италии работали два секретных сотрудника: мой прадед Савенков Алексей Михайлович, он же «Франсуа» на Ривьере (Кави), и «Россини» (он же Яков Васильевич Вахман) в Риме. После Кави-ди-Лаванья Алексей, вероятно, жил некоторое время во Флоренции. В Италии вторично женился.

Вот они, драгоценные штрихи к портрету прадеда, чудом дошедшие до нас сквозь столетие: «роста выше среднего, плотного телосложения, светлый блондин, небольшие усы, правая рука парализована».

…А потом мне посчастливилось познакомиться с интереснейшим человеком, российским историком, литератором, исследователем русского зарубежья из Италии Михаилом Григорьевичем Талалаем.

С неподдельным интересом отнесся он ко всем моим наработкам и, несмотря на собственную занятость, всячески помогал и поддерживал. Даже когда меня охватывало отчаяние, и я понимала, как недостает мне опыта и знаний. Именно М. Г. Талалай посоветовал мне направить запрос в Стэнфордский архив в Калифорнии, откуда мы действительно получили бесценные исторические документы о жизни прадеда в эмиграции вплоть до роспуска Заграничного отдела в 1917 г.

Сотрудники Стэнфордского архива проделали колоссальную работу по розыску интересующих нас документов, и мы получили в личное пользование не только упомянутую выше копию допроса Алексея Михайловича членами Комиссии Сватикова, автора книги «Русский политический сыск за границей, но и всевозможные докладные на имя директора Департамента полиции, рапорта чиновников Особых поручений при Министре Внутренних дел, а также упомянутое прошение А. М. Савинкова на имя Мартынова. Все документы отпечатаны на пишущей машинке либо написаны от руки. В большинстве из них пометка «Зарегистрировать» и «Ответить».

На этом сведения об Алексее Михайловиче обрывались, а мы по-прежнему не знали, чем занимался он после роспуска Заграничной агентуры, и что с ним стало дальше, где упокоился.

Большие надежды в этом плане возлагались на заметку М. Г. Талалая, размещенную на его сайте «Русская Италия»: «…Родственники ищут любые сведения о Савенкове Алексее Михайловиче, приблизительно 1875 г.р., уроженце д. Соловых Рязанской губернии. В 1904 г. родился сын Иван, в 1905 жена умерла, и сына растила ее сестра. В мае 1907 г. Савенков как социалист-революционер приговорен к ссылке на поселение, откуда бежал. С июня 1914 г. по паспорту на имя Алексея Михайловича Соколова проживал в Италии, в Кави-ди-Лаванья, в 1917 г. — во Флоренции. По другим данным — жил в Генуе до начала 1930-х гг. Был женат новым браком на итальянке, возможно, имел детей. Все дальнейшие следы теряются. Фотографий А. М. Савенкова в семье не сохранилось».

…Однако, не разобравшись в том, что же это за зверь такой, Заграничная агентура Департамента полиции, читателю трудно будет понять, под каким ракурсом следует рассматривать деятельность Савенкова Алексея Михайловича сегодня. А потому, основываясь на вышеназванных исторических документах и фактах, позволю себе восполнить этот пробел.