Фетишизт

Валентин Дягилев (2025)

Аврелий Титов—учитель из глубинки, переживший революцию и три года безжалостной войны с Немчинией. Судьба столкнула его с плененным немчуком, который оказался куда опаснее, чем думалось. Теперь в старом селе никому не будет покоя.

Тотал

— Аврелий Франкович, вас Гогман вызывает. Только что пришли и сказали посыльные,—отрапортовалась Катенька, вытерла руки о фартук и заглянула к Аврелию в комнату.—Аврелий Франкович?

— По какому поводу вызывают?

Аврелий с раздражением поднялся и прошел мимо Катерины, даже на нее не глянув.

— Не уточняли, но говорят сейчас же явиться надо.

— Сейчас же,—передразнил Аврелий Гогмана,—сейчас же я могу заявить, Катерина, что это все мне так осточертело.

Под ошеломленный взгляд Катеньки, Аврелий натянул дырявое пальто и вышел из дома, оставив нетронутым кофей, который стыл на кухне с самого утра.

***

— Здравствуй, Аврелий.

— Здравствуй, Петро.

Два приветствия столкнулись, как два тупых клинка, и отскочили друг от друга так же глупо, не ранив и не задев ни одного нападающего.

Гогман, как всегда в чистом бежевом фраке с мягкими, прошитыми белыми нитками отворотами на груди и стеклярусными пуговками, сидел за столом. Парадно были закручены седые волосы и перевязаны в хвосте лентой. Аврелий про себя только глаза закатывал и думал, что партии, верно, сейчас совсем плохо, раз они на это плюют, лишь бы отбросить немчуков к границам.

Что-то с Гогманом все-таки произошло после того, как он бежал из Ашгата сорок лет назад.

Аврелий сел перед ним, покривился в улыбке, но ничего не сказал, потому что приготовился опять слушать. Гогман понял это и скоро начал:

— Чем он тебе так не угодил, Реля?

— Кто?

Аврелий оглядел привычный бардак на столе.

— Ну кто же? Ханс, разумеется.

— Да потому что он немчук. Его надо сослать к чертовой матери в лагеря, а еще лучше—расстрелять на месте. От немчиновской закрутки пользы будет больше.

— Зачем же так?—ласково улыбнулся Гогман.—Он мальчик, наоборот, очень смышленый. В свои годы так искренне любит русскую литературу и Софье Павловне помогает справляться с медикаментами не хуже, а даже, я бы сказал, во сто крат лучше нашей Глашки. У него еще отец—доктор. Хирург, кажется.

— Чтоб нас тут вражеский хер лечил, Петро? То, что ты хочешь делать—просто дерьмовая имитация справедливости.

— За добро платят добром, дорогой мой. К людям надо проявлять гуманное отношение, кто бы они ни были по крови, языку, религии или убеждениям. Это известное правило.

После своего желторотого нонсенса Гогман так воспрял духом, будто сейчас в действительности все люди на Земле это правило вспомнят и будут ему следовать; даже дружелюбно подмигнул Аврелию.

— Ты хоть знаешь, что эта вошь в моем доме творит? Он распорол мне ногу, Петро! Этот сучий выблядок хотел пригвоздить меня к кровати, пока я сплю. Сейчас, сейчас,—поднявшись, Аврелий твердо решил показать Гогману шрам на ноге в качестве доказательства, но столкнулся лишь с блестящим в его глазах упреком.

— Реля? Что это такое?

— Как что? Ты что ли совсем ослеп?

— Нет, пожалуй, я вижу, что тебе надобно похудеть.

Аврелий посмотрел на ногу и, замерев как громом пораженный, увидел белую кожу без единой царапинки.

— Слушай, Петро, это ерунда какая-то. Я же не чердаком поехал, ну?! Был шрам, был нож, была боль, ну же, ну. Где это все? Где?! Подожди минутку, я найду. Такое не могло привидеться.

Гогман серьезно кивнул.

— Реля, просто вспомни, каким ты сам был в этом возрасте. Разве Ханс хуже?

— Ну уж всяко на людей не бросался, ножом никого не чикал и солдатье по домам не растаскивал.

Но Аврелий все-таки задумался. Не столько на мысли его натолкнул совет Гогмана, сколько на самом деле некоторого рода мысли уже давно бродили в голове вместе со всем прочим.

Аврелий, например, отлично помнил день, когда мать привезла его на дачу. Тогда ему было лет пятнадцать-шестнадцать, он уже окончил гимназию, но ничего, кроме шишек на затылке, оттуда не вынес.

Это было летом, и мама тогда от него быстро уехала, оставив на попечение соседей Бирюлевых. Аврелий поселился в дачном домике наверху и каждый день от скуки стал ходить к Бирюлевым: институтке Маше и такому же, как он, гимназисту Тарасу.

Один раз Тарас пришел к Аврелию сам в приподнятом настроении и с красными, как кумач, щеками.

Аврелий тогда играл на улице с Гликмановским котом, которого мать держать в поместье наотрез отказалась. Дружил он с котом крепко, и даже долгими, скучными зимами часто наивно о нем вспоминал.

— Рель, пошли котят топить!—выпалил Тарас.

— Зачем?—равнодушно протянул Аврелий, взяв Рыжика—так звали кота—на руки.—Это неинтересно. Лучше их оставить себе и смотреть, как они растут—это интересно.

— Как это топить—неинтересно? Это по правилам, по установкам! Отец всех котят обязательно топит!

— И ни одного тебе не хотелось забрать?

Тарас передернул плечами и почесал тощую индюшачью шейку.

— Ну, ваще-то хотелось. Они такие маленькие, смешные. Один был…серый…мне понравился, короче.

— Так оставь его себе.

— Не по правилам!—взвизгнул Тарас.—И вообще, Масю тоже завтра прирежут. Заколебала брюхатиться!

— Дураки вы. Я вот своего Рыжика никогда до такого не допущу.

— Да твой Рыжик—баба! Вот оприходует ее какой-нибудь кот и тоже появятся котята, и тоже всех утопят. Тебе не позволят их у себя оставить.

Аврелий сердито зыркнул на Тараса и, отпустив кота или кошку,—он сам в общем-то не понимал, а Гликман в тот раз не сказал—пошел к дому.

— А ты че думал?—крикнул ему вслед Тарас.—Что «он», вроде как, сам кисок насильничать будет? Не будет! Это уже знаешь че получается? Женоложство,—Тарас прыснул со смеху.—Ну дела, две киски. Извращенец.

Хотя Аврелий постарался эти слова пропустить мимо себя, они, как черви, все равно прогрызли ход внутри и на ночь залегли втихую. Утром Аврелий почувствовал себя гадко. Настолько гадко, что немедленно выскочил на улицу и стал искать кота. Обойдя весь сад с надрывным кысаньем, Рыжика Аврелий не нашел. Ни в бараке, ни на веранде кота тоже не было.

Тут же у Аврелия случилось что-то вроде истерического припадка. Упав на доски, оставшиеся после предбанника, Аврелий схватился руками за голову и закусил мизинцы. В уголках глаз скопились щекочущие слезы, от которых начало свербить в носу и воротить желудок.

«Отомстить решил, зараза. Отыграться вздумал. Ни себе, ни мне, значится».

Сорвавшись с места, Аврелий направился к Бирюлевым. У смежной калитки Бирюлевы отгрохали шестигранную беседку с лозой, за которой и спрятался Аврелий, памятуя, что здесь часто проходил Тарас.

В это же время из дома вышел Лапикур Бирюлев, отец, вместе с маленьким котон-де-тулеаром. Вслед за ними на крыльцо выкатился и сам Тарас.

— Папенька, вы куда пошли? А когда топить будем? И с Масей что делать?

— Сейчас устроим,—благосклонно улыбнулся Лапикур и скрылся с поля зрения.

Тарас присел на корточки и подозвал к себе белую коротконогую собачонку, взъерошил ей шерсть и побежал за отцом.

«Кошек он, значится, топит: и своих, и чужих, а как к этой идиотине ласкаться—так пожалуйста!»

Аврелий сидел в кустах, еле сдерживая щекочущую в груди ярость. Подобрав с земли палочку, он стал звать белого котона к себе. Собака навострила уши, посмотрела на Аврелия и наклонила голову.

— Поди сюда, собачечка, поди.

Глупый старый котон, высунув язык, заковылял к Аврелию. Подхватив собаку, Аврелий скрылся с ней за беседкой возле вырытого колодца, а, оставшись один, хотел размозжить ей голову булыжником, но не смог. Собака была живая, немножко вырывалась, виляла хвостом, но не тяфкала.

Лапикур вернулся вместе с Тарасом и начал звать котона, на что котон приготовился уже залаять.

С ядовитым презрением взглянув на собаку, Аврелий заткнул ей морду; позади ухмыльнулся ничем не загражденный колодец.

— Тима! Тима!—кричал Тарас.

Сердце стучало прямо в глотке. Аврелий похолодел всем телом так, что даже котон в его руках обмер и затих; не зная куда деваться, он подошел к колодцу и кинул туда собаку, тяжелую как куль с картошкой. Собака плюхнулась в воду, а Аврелий, закрыв калитку, убежал к себе и, только остановившись у двери в дом, увидел, как на коврике для ног разлегся довольный Рыжик.

— Да, Петро, я был идиотом. Безмозглым фуфелом. Даже не поинтересовался, что там с их псинкой в конце концов приключилось. Вообразил себе невесть что и, не разобравшись, ринулся делать дела. Это между прочим и на тебя сейчас похоже.

Гогман прищурился.

— Ты о Бирюлевых вспомнил?

— Пес у них был, котон. Помнишь, наверное.

— Так это твоя проказа?

Гогман неожиданно для Аврелия засмеялся.

— Реля, ты, конечно, глупец, но и пса они, по старости, давно хотели отправить на покой. Да, об этом случае много смеялись и даже окрестили Тоталом утопленников, в шутку, разумеется.

Аврелий слабо и бесцветно улыбнулся.

— Вон оно как.

Гогман приобнял Аврелия за плечи.

— Вот видишь, не так уж «твое» лучше «его». В сущности, это

две идентичных ситуации.

В кабинет постучались и зашел Коля Краков, секретарь на полставки у Гогмана.

Скептически оглядев Аврелия с Петро, он дернул усом и произнес, ужасно коверкая:

— Товарышы комбатанты,—Коля усмехнулся,—к вам Бырулевы пр-рыехалы. Некый Тарас, Марыя и третый, не запомныл-с его.