Осень собак

Валерий Борисов, 1998

Бурные националистические страсти захлестнули Киев. Николай из Луганска приезжает в Киев, чтобы добиться правды. Жесткий напряженный сюжет, трагическая смерть. Это реалии сегодняшнего дня Украины, хотя книга написана раньше. Книга вошла в шорт-лист нескольких литературных премий. Бронзовый лауреат Германского международного литературного конкурса "Лучшая книга года", 2017 г. Содержит нецензурную брань.

3

Николай поднялся на второй этаж и открыл угловую комнату под номером двести шестьдесят, которая на несколько дней должна стать его квартирой. Ему было немного жаль Марию Павловну — красивую, зрелую женщину, и неприятно за себя, что он воспользовался своим влиянием на нее и выбил эту комнату, — для высокопоставленных гостей. Но в этот приезд Николай решил жить с удобствами.

Комната была стандартной, достаточно большой для общежитий — метров двадцать квадратных, с совмещенным умывальником и туалетом. Комната была на двух человек потому, что присутствовали две кровати, на стенах перед ними висели старенькие ковры, два стола, стулья, холодильник и телевизор. Вот последнего не было в других комнатах, чем, собственно, и заключалось отличие привилегированной комнаты от прочих.

Николай включил телевизор, проверить — работает ли он, и стал выкладывать вещи из портфеля. Достал электробритву, стал бриться. Нагревшись, заговорил телевизор. Николай пощелкал кнопки каналов, но везде шли украинские программы. Российские программы в Киеве уже не транслировались. Чтобы их смотреть, надо было иметь спутниковую антенну. Но кто сделает это для общежития? Он включил первый канал-официоз. Как обычно, говорили о политике. Развлекательных программ на этом канале показывали мало, — не стоит баловать народ, его надо просвещать и воспитывать в национальном духе. Поэтому все украинские программы телевидения были забиты культурно-просветительскими внушениями и идеологическими разъяснениями. Он водил электробритвой по лицу и глядел в телевизор. Выступал, видимо в записи, президент Кучма. Его лисье личико, с немигающими мышиными глазками, не выражало эмоций.

— Украина, — вещал он на плохом украинском языке, — не поступится своей независимостью. Черноморский флот наш, и делить его будем с Россией, исходя из приоритетов нашей обороны…

«Все против России», — прокомментировал про себя Николай.

— Нашу позицию в данном вопросе поддерживает общественное мнение Европы… — продолжал президент.

«Запад нам поможет! — известной фразой отметил про себя Николай. — Нищий в Европе! Ты лучше скажи, когда введешь второй государственный язык — русский? Тебя ж, подонка, на востоке и юге избрали только за это обещание. Как экономист ты — ничто. Как политический деятель — вечный обманщик. Твоя прошлая жизнь — обман прошлого режима. Будущая судьба — обман народа. В этом ты непревзойденный специалист».

Он закончил бриться, но так и не услышал из косноязычных уст президента предложений по оживлению экономики.

«Для нас экономика — приложение к национальной политике», — подумал Николай.

Взяв полотенце и мыльные принадлежности, пошел в душ, не дослушав верноподданнических изъяснений своего президента, предназначенных западу. Для своего народа он ничего хорошего и ободряющего не мог сказать. Оценка его политической деятельности из-за бугра для него была важнее, чем авторитет у своего народа, от имени которого он постоянно выступал. С этой точки зрения президент и строил каждое свое выступление. А народ для него — неудобная подстилка, на которой он вынужден временно спать. Но перина для будущего безмятежного отдыха уже сшита. Там — на западе. Как и других национальных политиков. Чем он хуже их? Личную экономическую основу для будущей жизни они подготовили.

Душевые находились на каждом этаже. Но в последние годы большая часть из них была закрыта, — не было лампочек, вентилей… он нашел один из разбомбленных душей, где не было света, но был вентиль, оставил приоткрытой дверь, чтобы было немного видно, и разделся. Но вода к этому времени была только холодная. Он встал под струю, надеясь если не помыться, то хотя бы освежиться. Холодный душ действовал ободряюще, и он стал чувствовать себя лучше, чем до этого, если не считать побаливающую с похмелья голову.

Когда возвращался из так называемого душа, то увидел, что у дверей комнаты его ждет Петр Федько. Он радостно улыбался, и они, протянув друг другу руки, обнялись. Петр жил и работал в Полтаве. Когда-то в аспирантуре они жили вместе в одной комнате около трех лет, в этом самом общежитии. Всегда между собой ладили, помогали друг другу и никогда не ссорились. Между ними и до сих пор сохранялись самые сердечные отношения. Но в этой дружбе верховенствующую роль играл, как более сильная натура, Николай. Петр, в отличие от него, был более мягок, хотя внешне любил хорохориться. Был не всегда решителен и не просто слушался Николая, а подчинялся ему. Николай это видел, но не в его правилах было использовать слабости людей для их же собственного унижения.

— Заходи, Петруша, — доброжелательно сказал Николай, открывая ключом замок. Его имя он мог переиначивать до бесконечности, но по-обидному — никогда. — Смотри, в какой комнате я остановился!

— Вижу. Панская, — ответил Петр, входя в комнату. — Как тебе ее дали? Понятно и без объяснений. Мария Павловна тебя никогда не обидит.

— Садись. Смотри пока телевизор. Я сейчас что-нибудь перекусить соображу, — ответил Николай, специально не обращая внимания на намек Петра о путях получения такой комнаты.

Сейчас по телевизору вместо президента выступал фольклорный ансамбль. Пели и плясали артисты в народных костюмах. Петр недовольно поморщился:

— Одно и то же по телевизору. «У нас самая красивая и самобытная культура!» — передразнил он пропагандистов национальной культуры. — Будто у папуасов, эскимосов или у других народов нет самобытности. А российской программы нет? — он подошел к телевизору и стал нажимать кнопки. Потом разочарованно произнес: — Нет.

— Для российских программ нужна спутниковая антенна, — пояснил Николай, будто Петр сам этого не знал. — Ты его выключи, чтобы не раздражал.

Николай достал из полиэтиленовой сумки остатки домашней еды, взятой вчера в дорогу. Петр выключил телевизор и сел к столу.

— У меня приготовлен суп. Может, пойдем ко мне в комнату?

— Потом. Как навещу научного руководителя, зайду к тебе за супом.

Николай достал из портфеля бутылку водки.

— Садись ближе к столу. Закуски у меня мало осталось. Вчера до глубокой ночи в поезде хорошо врезали. Кажется, видел твою родную Полтаву, но точно в этом не уверен. Это ж был час ночи! — пояснил он. Налил по четверти в два стакана водки и предложил: — Может, тебе больше? Я пока воздержусь помногу. Еще встречи предстоят.

— Больше не надо, — подняв к плечам руки, будто протестуя, и сделав бодрую мину на лице, широко улыбнулся Петр. — Мне тоже надо работать. Давай за твой успех!

— Давай. Только успехов нет.

Они выпили. Федько деланно поморщился, разрезал помидор, взял себе половинку, вторую протянул Николаю. Помолчали, закусывая смрадную влагу, и Петр задал вопрос, который Николай ожидал от него:

— Ну, как у тебя с утверждением докторской? Вижу, не хочешь говорить… видно, нелады?

— Угадал, Петруха. Националисты из высшей аттестационной комиссии не хотят ее утверждать. Послали на рецензию во Львов, а там какой-то профессор Сливка дал отрицательную рецензию. Не комиссия, а один человек. На, почитай! — Николай достал из папки отпечатанный лист бумаги и протянул Петру. — Я буду одеваться. Пора идти с визитами, — с иронией уточнил он. — Уже время к полудню подходит.

Он надел рубашку, галстук, накинул пиджак, немного брызнул на себя одеколоном, чтобы меньше несло от него водкой. Петр закончил читать и присвистнул. Он сразу же обратил внимание на резкие формулировки:

— Да! Дают националисты! Какие выражения: «Диссертация написана с позиций имперской России… это точка зрения русифицированного городского населения Востока и Юга Украины…» Выходит, мы не можем иметь своей точки зрения, а только западноукраинскую. Да, сильно бьют, от всей души, со всего размаха. Показывают — знай нашу силу! Не забывай, с кем дело имеешь!

Петр Федько был слобожанским украинцем, в отличие от русского Николая. Он любил Украину, но не мог воспринять экспансию галицийцев на ее остальную часть.

— А о чем раньше писал львовский профессор?

— О большевиках в гражданскую войну и об их интернационализме.

— Понятно! Галицийцы умеют приспосабливаться. Поляки и австрийцы приучили их этому. Они могут всю жизнь таить злобу, которую в нужный момент выльют не на своего лютого в прошлом врага, а на слабого противника, чтобы почувствовать себя панами. Собачий менталитет — гавкать на слабого, и унижаться перед сильным. Они дождались своего часа рычания. Так что, не удивляйся такой рецензии.

Николаю был неприятен этот разговор, и он спросил Петра:

— Ну, а у тебя как? Докторская диссертация движется?

— Слабо. Вот, взял творческий отпуск на полгода, хочу интенсивно поработать. А то нет времени.

Ну, а с семьей как?

— Сам знаешь. Разошелся. Оставил жену, детей, квартиру. Сам живу в общежитии института. Но машину оставил за собой, — Петр горестно-неопределенно развел руками. — Вот какая жизнь!

— Ничего! Найдешь новую бабу и заживешь нормально, — безжалостно успокоил его Николай.

Петр молчаливо поник плечами и стал усиленно закусывать, показывая всем видом, что он сейчас увлечен только этим делом. Николай посмотрел на него сверху и увидел, что Петро сильно полысел за этот год. Худощавое лицо еще больше заострилось, как бы закостенело, в глазах появилась удрученность. И ему захотелось пожалеть своего бывшего товарища по аспирантской жизни.

— Ты совсем облысел… — вместо ободряющих и оптимистических слов вырвались у него слова бессердечные. Почувствовав свою неправоту и жестокость, Николай тут же исправился: — Я всегда рад тебя видеть. Как все-таки интересно мы жили в аспирантуре!

При последних словах Петр встрепенулся и благодарно посмотрел на своего более искушенного в житейских делах товарища.

— О! Я об этом времени часто вспоминаю. Другим рассказываю. Например, как мы скидывались по червонцу, и нам его хватало, чтобы прокормиться целый месяц. Удивляюсь сейчас — как нам это удавалось? Даже оставалось на выпивон. Вот были времена!

— Но мы же из дома привозили продукты. Забыл? Ладно, Петруха! Давай еще выпьем? Хотя, нет, не буду. Мне надо встречаться с некоторыми, так сказать, официальными лицами, а меня уже кружит. А ты прими еще сто граммов?

— Нет! Не могу. Хочу сегодня посидеть в библиотеке, а потом на машинке надо статью отпечатать. Ты ее посмотришь? Подскажешь что-нибудь? — попросил он, зная по старому времени, что у Николая хороший литературный стиль и глубокое чувство анализа.

— Конечно же, посмотрю и помогу. Но только не сегодня, — ответил Николай, складывая закуску в пакет. — А сегодня вечером приходи ко мне. Гульнем малость, вспомним молодость. Хорошо? — он положил еду в холодильник, предварительно включив его.

— Конечно! — с неподдельной радостью откликнулся Петр. — Я помню законы аспиранта Матвеева. Первые два дня после приезда отдыхать, то есть пить, — он широко улыбнулся, понимая, что ему сегодня такого отдыха не избежать, и он согласен на него. — Да, вот, Коля, о чем я хочу тебя попросить… здесь сейчас проживает аспирантка…

— Ну и что? Пусть живет. Я два дня отдыхаю, как одинокий волк… правда, в столичном лесу.

— Это понятно. Законы, выдуманные тобой, нарушать нельзя. Но ей нужна, как бы правильнее сказать, методическая и научная помощь. Она пишет диссертацию, как и ты по гражданской войне, а у нее научный руководитель работает по современности и не может оказать эффективной, я бы сказал — толковой помощи. Проконсультируй ее? Помоги? Она очень хороший человек.

— А откуда она?

— Из Черновиц.

— Ну их, западенцев. У них своя история, а у нашего Донбасса — своя! Пусть ей кто-то другой помогает.

— Коля! Она не коренная западенка, а приезжая, и по национальности — русская. И руховцев она тоже, как и ты, не любит.

— Ты уже все о ней знаешь?

— Ничего плохого или несерьезного не думай! — показательно-напыщенно, выпятив губы вперед, ответил Петр. — Она моя соседка. Комнаты рядом. У нас с ней только дружеские отношения, к тому же она замужем. Так подскажешь ей по диссертации?

— Может быть. Если будет настроение.

— Вот и хорошо. Я о тебе ей много рассказывал. Даже заинтриговал. Я ведь знал, что ты должен приехать. Так она жаждет на тебя посмотреть — каков ты.

— Я что — президент, чтобы на меня смотреть? — в словах Николая не было тщеславной рисовки в ответ на хвалебные слова Петра в его сторону. — На президентов смотрят с любопытством, как на аномальную реликвию или редкостное ископаемое чудо, которое научилось членораздельно произносить слова по бумажке. На нас с тобой смотрят с определенной целью, конкретной.

— Не думай ничего такого, — иронически улыбнулся Петр. — Я не могу так просто с женщинами, как ты, — он намекал на некоторые, известные ему, эпизоды жизни Николая. — Мы с ней просто общаемся, чай пьем, болтаем о том, о сем. Рассказывал ей о нашей аспирантуре, очень часто о тебе выходило. Вот она и заинтересовалась. Но это — простое любопытство. Значит, как я понял, ты идешь в другой корпус, а потом приходишь ко мне на суп. Договорились?

— Да. Посмотри на меня. Нормальный вид?

— Как огурчик! — смеясь, ответил Петр. — Только глаза блестят, как у пьяного поросенка. Не обижайся за сравнение — они блестят не с похмелья, а от радости встреч с друзьями.

— Спасибо за сравнение! — засмеялся Николай, у которого от этой шутки сразу же поднялось настроение.

Он взял папку с бумагами, положил ее в пакет. Сунул туда же четыре бутылки пива.

— Пошли! Жди меня и разогрей свой змеиный супчик. Действительно, хочется чего-то жиденького и горячего.

Они вышли из комнаты, и пошли по коридору.

— Все будет готово к твоему приходу. Не беспокойся. Суп хоть и змеиный, но вкусный, — под этим у них подразумевался суп без мяса, короче говоря — постный. — Жду! Не забудь номер моей комнаты.