Осень собак

Валерий Борисов, 1998

Бурные националистические страсти захлестнули Киев. Николай из Луганска приезжает в Киев, чтобы добиться правды. Жесткий напряженный сюжет, трагическая смерть. Это реалии сегодняшнего дня Украины, хотя книга написана раньше. Книга вошла в шорт-лист нескольких литературных премий. Бронзовый лауреат Германского международного литературного конкурса "Лучшая книга года", 2017 г. Содержит нецензурную брань.

4

Николай прошел по переходу в учебно-административный корпус. Поднялся на второй этаж и зашел в приемную директора. За печатной машинкой сидела секретарь, Инночка — ярко накрашенная, худая брюнетка лет за тридцать. Но ей никто не дал бы столько лет. О ее возрасте знали немногие, в том числе и Николай. Увидев его, Инна жеманно всплеснула руками и закатила под лоб свои огромные черные глаза.

— Какие люди нас посетили! Откуда?

Николай, молча улыбаясь, подошел к ней и обнял так, что его ладонь сжала ее маленькую, мягкую грудь под тонкой блузой. Поцеловал в закремленную щечку и ответил вроде бы стихами:

— Недавно жил в Луганске пыльном… там долго ясны небеса…

— А дальше не знаешь? — кошечкой, поводя худыми плечиками, млея от его прикосновения, спросила Инна, закатывая свои цыганские очи к небу. — Подержись немного, если тебе приятно… — она имела в виду грудь, которую держал в своей ладони Николай. — Мне — приятно, — уточнила она. — Но смотри, чтобы никто не вошел неожиданно сюда и не увидел этой сцены. Так что там дальше стихи пишут?

— Ух, вы, кокетки записные. Я вас люблю — хоть это грех… не буду дальше. Дай я лучше тебя еще раз поцелую… а то действительно — кто-нибудь войдет и лишит меня удовольствия. У-у!! — Николай вспомнил почти такую же сцену, которая была у него час назад с Марией Павловной, и неожиданно для самого себя громко рассмеялся и отошел от Инны.

— Ты что, надо мной смеешься? — удивленно закатывая глаза, будто возмущаясь, спросила она.

— Нет. Над собой. Вспомнил вчерашнее прощание в Луганске, когда садился в поезд, — соврал он. Его душил смех.

«Все вы одинаковы!» — презрительно подумал он сейчас не только об Инне, но и обо всех женщинах.

— Но я от тебя не заслужила такого презрительного смешка! — уже серьезно недоумевала Инна. — Ты так всегда уверен в себе, что я позволяю тебе все делать со мной… оказываю любую помощь. А ты еще смеешься?!

«Был бы я в себе уверен, не вел бы сейчас себя с тобой так… да и вообще так с другими», — с внутренней болью подумал Николай.

Было видно, что Инна обиделась. Надо было срочно исправлять допущенную ошибку.

— Нет, Инночка! — Николай снова подошел к ней и взял ладонями ее лицо. — Я смеюсь от радости, что вновь увидел тебя и мы можем быть сегодня вечером рядом.

«Какой я подлый! — с отвращением подумал он о себе. — Она действительно заслуживает лучшего отношения».

— Понимаешь? Со вчерашнего дня и сегодняшней ночи голова кружится. Догадываешься — от чего? Хочется упасть головой тебе на грудь и забыться. Вот об этом я сейчас подумал, и мне стало смешно. А ведь мне сейчас предстоят серьезные дела, а я думаю о тебе. Разве это не смешно?

Инна улыбнулась, прощая его насмешку. Все-таки между ними не совсем простые отношения сложились еще со времен его аспирантуры, и она, смягчившись, констатировала:

— Ты как всегда в своем амплуа. Трезвым в первый день приезда не бываешь.

Ее слова снова отозвались внутренней болью — недавно так сказала Маша, несколько минут назад — Петр Федько: «Я помню твои аспирантские заповеди — первые два дня пить!» Неужели он стал алкоголиком, совсем горьким пьяницей, и это видят все?

— В этот раз пить буду меньше. Дел много, — и перевел разговор на другое: — Ну, а как у тебя дела, как семья?

— Нормально, — откровенно кокетничая глазами, ответила Инна и спросила напрямик: — Вечером ты свободен?

— Наверное. Ты зайди ко мне часиков в семь-восемь. А дома не заметят твоего отсутствия? Не поздно будет?

Он надеялся, что Инна ответит «Поздно», и проблемы со встречей будут решены сами собой. Она не может вечером отлучиться из дома… но ответ прозвучал совершенно противоположный:

— Не поздно. Муж сегодня на дежурстве. Но часов в одиннадцать я должна быть дома. Мама вечером посидит с ребенком.

— Будешь и к двенадцати, а может утром, — раздосадовано протянул Николай, стараясь не показывать вида, что он был бы рад с ней сегодня не встречаться. — А кто в кабинете у Андрея Ивановича?

Он имел в виду директора института профессора Царева — своего научного руководителя.

— Какой-то аспирант. Кажется, из Симферополя. Ты заходи? Он тогда быстрей выйдет. Да, забыла спросить, — докторскую диссертацию тебе утвердили?

— Нет.

— Могла бы и не спрашивать. По тебе видно, что нет. Заходи, а то можешь долго ждать, — сострадательно велела она Николаю, и ему было неприятно, что его все жалеют.

Он открыл дверь, заглянул в кабинет и, увидев приветственный взгляд директора, вошел. Тот поднялся ему навстречу, радостно улыбаясь, — они любили друг друга не просто как учитель и ученик, а как люди, глубоко понимающие и знающие друг друга. Они обнялись и прикоснулись щеками в виде поцелуя.

— Ну, здравствуй! — сердечно приветствовал своего ученика Царев, разглядывая его сквозь очки близорукими глазами. — Вовремя прибыл. Как настроение? Как дела дома?

— Добрый день, — ответил Николай, с радостью глядя на своего научного руководителя. — Настроение как всегда — боевое. Дома все нормально. А как у вас дела? Как здоровье?

— Пока дышим и живем. Работы много, — в унисон ему ответил Царев. — Коля, ты не знаком с этим молодым человеком? Он из Крыма. Знакомьтесь! — Николай пожал руку вставшему из кресла парню, а Царев продолжал: — Вот меня из Симферополя попросили помочь ему. Надо уточнить название темы, да и хронологические рамки требуют уточнений. Может, ты нам поможешь?

— Хорошо. Вы зайдите ко мне сегодня вечером… нет, лучше завтра, — посмотрим и поговорим, — обратился Николай к аспиранту, чтобы сразу же уйти от непосредственной работы. — Подойдет такой вариант? — обратился он к Цареву.

— Да. Давайте встретимся с вами дня через два, — сказал аспиранту Царев.

Аспирант в ответ понимающе кивнул и стал складывать в папку листы исписанной бумаги — для него прием закончился.

— Андрей Иванович! — обратился аспирант к Цареву, повторяя его слова. — Я тогда сегодня-завтра поработаю над вашими замечаниями и через два дня встретимся?

— Да, конечно. Дня через два, как договорились.

Аспирант пожал руку Цареву и Николаю, но уже для прощания, и вышел.

— Тяжело ему придется с защитой, — вздохнул вслед вышедшему Царев и пояснил: — Почти не знает украинского языка. А на русском языке диссертации по истории к защите не принимаются. Ты, Коля помоги ему, чем сможешь.

— Хорошо. Только что сейчас меня попросили, чтобы помог какой-то аспирантке…

— Ну, видишь, нарасхват. Гордись, что у тебя хорошая школа и подготовка. Не у всех просят помощи, — засмеялся профессор. — Садись, рассказывай, что у тебя, а потом я тебе кое-что скажу.

Николай, немного помявшись, предложил:

— У меня есть пиво. Как? Можно сейчас?.. — он не договорил, но научный руководитель понял.

— Конечно, по бутылочке можно. Тем более время обеденного перерыва приближается. Но, Коля, от тебя попахивает… заметно. Ты уже выпил?

— Опохмелился… пивом. В вагоне вчера немного выпил, — он вслух засмеялся своему откровенному обману, как шаловливый, но хороший ученик, которому все простит добрый учитель. — Шел к вам и подумал: может быть, и у вас голова болит? Так, взял пиво… на всякий случай.

— Ты думаешь, если у тебя болит голова, так и у меня должна болеть? Хорошо. Пойдем в другую комнату и там поговорим.

Они прошли в дверь смежной комнаты, где находился холодильник, сервант, журнальный столик и кресла. Николай сел в кресло, а Царев открыл холодильник и достал тарелочку с нарезанными кусочками рыбы.

— Два дня назад мне подарили рыбу из Одессы, так мы с преподавателями попробовали ее с пивом. Вкусная. Немного осталось. Будешь?

— Конечно.

Они налили пиво в стаканы и стали пить, смакуя его с ароматными кусочками рыбы. Пока молчали. Наконец, Царев спросил:

— Что ты хочешь сейчас предпринять?

— Сначала поговорить с вами. Потом еще с кем-нибудь и идти в аттестационную комиссию, — уклончиво ответил Николай.

— Ситуацию ты знаешь. Экспертная комиссия намерена зарубить твою диссертацию. Знаешь, за что?

— Догадываюсь.

— Не по качеству. Уровень исследования у тебя добротный, пусть и не достигает научных вершин. Проходят диссертации намного слабее. Но корень недоброжелательного отношения к тебе лежит в самом тебе… — профессор сделал паузу и, близоруко сощурившись, посмотрел на него. — Ты не являешься членом какой-нибудь антинационалистической партии — Гражданского конгресса Украины, может, коммунистов?

— Нет. Я ныне — человек глубоко беспартийный. В перестройку до меня дошло, что все партии — приспособленцы существующего строя, только с разной долей оппозиции. Я индивидуально борюсь с национализмом и мне никакие партии не нужны. Хватит того, что почти двадцать лет был коммунистом. Для чего? Для кого? Я, вы, миллионы рядовых коммунистов были донорами для горбачевых, кравчуков, яковлевых и прочих высокопоставленных выходцев из народа. Создавали им условия, чтобы они жили хорошо, сладко ели, от души отдыхали после непрерывных забот о своем любимом народе. А они, в конце концов, наплевали в душу горячо любимого ими народа, обгадили его с ног до головы. Они отмылись, стали истинными демократами и рьяными националистами, а народ до сих пор остался для них быдлом, как и в коммунистические времена. А о народе судят по их руководителям…

— Так вот, Коля… — потягивая пиво из стакана, перебил его Царев. — Ты, если так можно выразиться, попал в черный список высшей аттестационной комиссии. В черных списках руха, УНА-УНСО, Конгресса украинских националистов ты числишься давно. И знаешь — за что?

— Догадываюсь, — снова уклончиво ответил Николай, хотя не до конца понимал, куда клонит его научный руководитель.

— Наверное, правильно догадываешься. Я ж тебя предупреждал за несколько лет до защиты — прекрати свои антиукраинские публикации в газетах и журналах…

— Публикации не антиукраинские, а правдивые, — перебил его Николай.

— А это вдвойне хуже. Для них маленькая правда опасней большой лжи. Ото лжи они становятся сильнее и нахальнее, а от правды ядовитее и подлее. А память у них долгая. И когда-нибудь они ужалят таких, как ты… и очень сильно… — Может, он хотел сказать смертельно, но смолчал. — Помнишь свою статью об украинских паспортах?

— Да. Считаю ее одной из лучших своих публикаций.

— Лучшая-то она, лучшая… но ты сорвал определенным кругам в Украине… — обтекаемо выразился Царев, — целую пропагандистскую кампанию. Этого тебе не забыли и не простили.

Это было несколько лет назад, еще в советское время. В Киеве и на Западной Украине всем желающим прямо на улицах бесплатно выдавали временные свидетельства граждан Украины, согласно закона, принятого еще Центральной радой. Работая в архивах, Николай обнаружил документ, который отменял тот закон о гражданстве. В первом варианте закона каждый житель Украины обязан был торжественно, на библии, под мелодию гимна принять присягу на гражданство. Во втором варианте — все было перевернуто с головы на ноги, а может наоборот. Кто не хотел стать гражданином Украины, обязан был сообщить об этом в соответствующие органы, а остальные автоматически становились гражданами. Но в то время никто из народа не пожелал принимать такую присягу или сообщать об отказе от гражданства. А, честно говоря, народ не знал этих законов, жил, работал и не думал — гражданином какой страны он является. На этих материалах Николай подготовил открыто насмешливую и злую статью, которую напечатали многие газеты. Ему звонили, называли «врагом народа», угрожали расправой. Но, тем не менее, кампания выдачи «временных удостоверений гражданина Украины» была свернута. Теперь его прошлые публикации выходили ему, попросту выражаясь, боком. Националисты не забыли его публицистической деятельности.

— Я этого опасался… — запинаясь, ответил Николай. — Но надеялся, что у нас все-таки демократическая страна, а все националистические политики говорят, что у нас плюрализм и толерантность.

— Ты, Коля, умный человек! — с упреком ответил Царев. — Но иногда рассуждаешь наивно, как ребенок. В стране, где существует определенная идеология… — по слогам выговаривал Андрей Иванович своему неразумному ученику прописные истины, — не может быть демократии и плюрализма. Была у нас коммунистическая идеология всеобщей, а сейчас выясняется, что тогда не было демократии. И сейчас над нами довлеет идеология. Она введена официально. Делай выводы о демократии.

— Националистическая?

— Не бросайся такими словами, а то к имеющимся неприятностям добавишь новые, — наставительно сказал профессор, внутренне не принимающий нынешнее положение вещей, но приспосабливающийся к ним. — Скажем так — украинская.

— Украинцы разные, — снова не выдержал Николай. — И идеология нынче не украинская, а галицийская.

— Николай! — серьезно ответил Царев, видимо, внутренне гневаясь на него. — Я тебе говорю одно, а ты прямолинейно другое! Будь более гибок. Ты находишься не у себя в Луганске, куда только протягиваются щупальца, как ты сказал, галицийства, а в Киеве, который ими уже опутан. Будь сдержаннее и разумнее.

— Постараюсь, — неохотно согласился Николай, открывая по второй бутылке пива. Но было видно, что он не согласен с учителем.

— Смотрю я сейчас на тебя, Коля, и мне кажется, что сегодня ты уже достаточно выпил. Может, отложишь дела на завтра, а сегодня отдохнешь? — заботливо предложил своему непокорному ученику профессор, зная его упрямство — на словах может согласиться, но сделает по-своему.

— Нет! Я чувствую себя в хорошей форме. Это остатки ночной выпивки. Вот допью пиво и буду вообще в прекрасной форме, — ответил Николай. — У меня мало времени. Хочу, кроме ходьбы по всяким инстанциям, поработать в архиве. Может, обнаружу еще какой-нибудь интересный документ. Надо новую монографию заканчивать.

Царев допил пиво и сказал:

— Ладно! Раз идешь по инстанциям — иди. Зайди в высшую аттестационную комиссию, поговори со Слизнюком. Только вежливо, не лезь в бутылку, осторожно и дипломатично. Ты не знаешь, что он за человек? О нем говорят так — рыба! Вроде держишь его в руках крепко — моргнул, а рыбы в руках нет. Он из Львова. Поэтому не говори лишнего, не настаивай на своей точке зрения и на своих правах. Пока прощупай почву. Потом встреться с Линченко. Он тебя хорошо знает и ценит. У него хорошие связи в научных кругах. Поговори с ним, как действовать дальше, — наставительно говорил Царев. — Думаю, часа через два, пока ты туда доедешь — будешь действительно в хорошей форме. Только не пей больше, Коля. Хорошо?

«Неужели у меня такой страшный вид, что всем сразу становиться ясно, что я уже выпил?» — с неудовольствием подумал о себе Николай и ответил:

— Я сейчас еще пообедаю, с утра не ел. Меня уже пригласили на суп. И буду как огурчик. А вечером можно зайти к вам домой?

— Да. Я буду дома часам к шести. Приходи. Наша семья всегда рада тебя видеть.

— Обязательно приду.

— Спасибо, Коля, что немного отвлек меня от дел, дал возможность минутку отдохнуть. Значит, до вечера. И тогда мне расскажешь, где был и как дела. Может, удастся исправить положение с твоей диссертацией и утвердить ее, — но по интонации голоса можно было понять, что Царев не верит в успех.

— Не прощаюсь.

— Хорошо.

Они вышли из гостевой комнаты и Николай, на прощание еще раз махнув профессору рукой, вышел. В приемной находилось несколько человек. Инна говорила с одним из них. Николай прервал их разговор:

— Инночка, до вечера?

— Конечно. Я приду с подругой. Можно?

— Безусловно.