Укрощение зверя

Василий Головачёв, 2005

С уничтожением Храма Морока противостояние Темных и Светлых сил на русской земле не заканчивается. Более того, проникая во властные структуры и захватывая политические посты, эмиссары Зла приобретают все большее влияние и получают возможности для воздействия на души тысяч людей. Хранители Рода в тревоге. И не напрасно. Выжившие после битвы адепты Чернобога уже готовы вновь восстановить Врата Зверя и впустить его в реальный мир. А вот готовы ли защитники к новой сече?

Глава 5

Третьим петь будешь?

ВМезень Максим Бусов приехал утренним поездом. А поскольку вещей он с собой почти не взял — все уместилось в одной спортивной сумке, то и решил пройтись до дома пешком, тем более что от вокзала до родного «гнезда», как он называл трехкомнатную квартиру родителей в старом кирпичном двухэтажном доме, было всего ничего — около двух километров.

Мезень расположена в двухстах пятнадцати километрах от Архангельска и в сорока пяти от Белого моря, на берегу одноименной реки. К моменту приезда Максима городу исполнилось четыреста восемьдесят лет — официально, хотя точной даты его основания никто не знал. Было известно лишь, что в начале шестнадцатого века на этом месте новгородскими торговыми людьми было основано поселение Окладникова слобода, которая и превратилась в семнадцатом веке в торговый и административный центр всего бассейна реки Мезень.

Развитию поселения способствовало его благоприятное географическое положение, поэтому именно через него проходил Северный торговый путь в Сибирь, и именно здесь регулярно проводились крупные ярмарки.

Городом Мезень стала в тысяча семьсот восьмидесятом году путем объединения слободы Лампожня — на левом берегу Мезени, Окладниковой слободы и соседней Кузнецовской — на правом берегу реки. Вновь образованный город был причислен к Архангельской губернии в составе Вологодского наместничества, а с тысяча семьсот восемьдесят четвертого стал центром уезда.

В конце восемнадцатого века торговое значение Беломорского пути в Сибирь снизилось, и Мезень превратилась в тихий городок, куда власти ссылали политических противников. Сюда был направлен бывший фаворит царевны Софьи, опальный князь Василий Голицын, а также революционер-народник Порфирий Войноральский, небезызвестная Инесса Арманд, а также писатель Александр Серафимович. Был сослан в Мезень и прапрадед Максима Устин Бусов — «за вольнодумство», где и остался на всю жизнь, женился, завел семью и приобрел известность как певец с чудесным густым баритоном. Его звали в Архангельск, в Петербург и Москву, но Устин так и остался в Мезени, привязавшись к ее природе и людям.

Максим родился в конце двадцатого века и пошел в Устина, обладая таким же красивым голосом — бархатным баритоном, что и прапрадед. Более того, он мог распеть аж целых три октавы — от дисканта до баса, и эта особенность голоса дала ему заметное преимущество при поступлении в Архангельскую консерваторию. Отучившись четыре с половиной года, он помчался домой, в Мезень, чтобы сообщить родителям, что его еще до окончания консерватории пригласили в Московскую оперу.

Февраль в Мезени — лютый месяц, морозы здесь всегда были значительные — до сорока градусов и ниже. Но восемнадцатого февраля мороз упал до двадцати, выглянуло солнце, и Максим с удовольствием прошелся по хрустящим тротуарам центрального Советского проспекта до своей недлинной, но памятной улицы Серафимовича.

Максима нельзя было назвать красавцем, но вырос он в отца, славившегося статью и силой, и девушки невольно обращали внимание на широкоплечего, высокого, с обаятельной улыбкой парня, с гривой вьющихся русых волос, падающих на плечи, и родинкой над бровью. Эта родинка доставила ему немало горестей, так как мальчишки в школе прозвали его из-за нее «барышней». Однако впоследствии прозвище забылось, а родинка осталась, придавая лицу некий «поэтический» шарм, по признанию консерваторских дам. Главным же достоинством двадцатиоднолетнего парня был его волшебный голос, от которого замирали сердца слушателей (и лопались стеклянные стаканы, как случилось однажды в гостях у знакомой, где Максим, желая удивить девушку, взял высокую ноту). Недаром Максиму прочили карьеру сродни карьере певца Дмитрия Хворостовского, известного всему миру, и недаром заезжая московская знаменитость, известнейший скрипач, побывав в Архангельске на концерте с участием Максима, пообещал ему замолвить словечко «где надо», чтобы Бусова пригласили в столицу. И Максима действительно пригласили. Сдержал-таки слово скрипач.

Конечно, дома была только бабушка. Родители Максима работали: отец — заместителем начальника порта, мама — в местной филармонии, и оба появлялись только к концу дня. Но Максима это вполне устраивало, он пообнимался и поговорил с бабушкой, обрадованной приездом внука, позавтракал и тут же начал обзванивать друзей и знакомых, чтобы договориться о вечерней встрече и потусоваться с местной театральной и музыкальной молодежью.

— Куда же ты? — спохватилась бабушка, когда переодевшийся Максим появился на кухне, натягивая белый полушубок. — Я блины собралась печь. Да и родители тебя еще не видели.

— Я к Пашке, — сообщил на ходу Бусов, — на часок, потом загляну к маме на работу, а вечером поужинаем вместе.

— Гляди, не задирайся ни с кем, молодежь нынче шебутная пошла, безответственная, а ты вон какой видный.

— Ладно, бабуля, — засмеялся Максим, — постараюсь быть тише воды, ниже травы, не переживай.

Через час он встретился с другом детства Павлом Брусницыным, известным в Мезени спортсменом-лыжником, чемпионом района и области. Пашка заканчивал спортивный институт и никуда из родного города уезжать не собирался.

Зашли в ресторан «Мезень» все на том же главном городском Советском проспекте, где располагались почти все заведения соцкультбыта и административные учреждения. Пашка похвастался новой золотой медалью, которую он получил за победу в соревнованиях «Архангельская лыжня», и признался, что собирается жениться.

— На ком? — поинтересовался Максим, вспоминая знакомых девчонок.

— Ты ее не знаешь, — махнул рукой раскрасневшийся Павел. — Она москвичка, приезжает сюда регулярно в местный спортклуб, устраивает аттракционы. Ты не экстремал случайно? Зорбингом не увлекаешься?

— А с чем его едят? — простодушно спросил Максим.

— Сам зорб — это прозрачный пластиковый шар диаметром около трех метров. Внутрь залезает любитель острых ощущений, и шар спускают с горы.

— Нет, спасибо, — улыбнулся Максим. — Мне что-нибудь поспокойней, в гольф люблю поиграть, в бильярд.

— Ты же вон какой здоровый, мог бы и борьбой заняться или в крайнем случае футболом.

— Я немножко в волейбол играю, футбол не люблю.

— Тоже ничего вид спорта, когда-то и я им увлекался.

Заговорили о друзьях: кто где поселился, на ком женился, где учился и работает. Выпили по глотку сухого вина за рано ушедшего из жизни Ломтика — Гену Ломотова, никогда ни на что не обижавшегося, не жаловавшегося, доброго и отзывчивого. Вспомнили учителей. Сошлись на том, что школа дала им очень многое, а главное — тягу к самостоятельному учению и поиску.

— Ну, а ты как? — переключился Пашка на друга. — Не женился? Закончил свою музыкальную лабуду?

— Весной выпуск, — не обиделся на «лабуду» Максим.

— Куда поедешь? Или в Архангельске останешься?

— В Москву приглашают.

— У-у, это клево! Столичная богема, тусовки, шоу, все такое прочее. Это для тебя.

Максим покраснел. Пашка, простая душа, вовсе не хотел его поддеть, но в чем-то он был прав. Максиму нравилась его «культурная» жизнь, которую он выбрал вполне сознательно. Однако и развиваться, идти вперед, можно было, только покоряя какие-то вершины. Москва же могла дать ему в этом отношении неизмеримо больше, чем любой другой город России.

— Да, — спохватился Павел, — а какой факультет ты заканчиваешь?

— Не факультет, — улыбнулся Максим снисходительно, — отделение по классу вокала.

— Один хрен. Значит, петь будешь? Помню, ты под гитару хорошо пел, девчонки млели, обожали тебя слушать. Кстати, знаешь, за кого Валька Федорова вышла? За Панченко.

— Она же с Костей дружила.

— А мужем спортсмена выбрала, — рассмеялся Пашка. — Дуб дубом. Хочешь, подъедем к ним, они на Тургеневской живут.

— Удобно ли… — засомневался Максим.

— Ты же не каждую неделю приезжаешь в Мезень. Они только рады будут. Заодно и песни попоем, и наших вспомним. Я могу еще Шурика Степного пригласить и Кольку Артюхова, Серегу Хинчика, они здесь, в порту работают. Оттянемся по полной, когда еще встретимся? Можем компанией в ресторан завалиться и на зорбе покататься.

— Зимой?

— Какая разница? Шар, он и зимой шар, залезай и катись. Тем более бесплатно, так как аттракционом отец моей Ксеньки заведует.

Дальше разговор перескочил на другие темы: на политику, поговорили о скорых выборах президента; о предпочтениях в литературе: Пашка, к удивлению Максима, много читал, — и в конце концов поехали по друзьям, кто еще оставался в Мезени.

Вечером Максим полчаса побыл с родителями, на ходу перекусил и умчался на встречу с однокашниками, пообещав вернуться пораньше и рассказать о своем консерваторском житье-бытье. Однако на самом деле вернулся поздно, когда все уже спали. Стараясь не шуметь, разделся, залез в ванную, с наслаждением вымылся и тихонько забрался на кухню попить на ночь чаю. Но мама все равно услышала, и они еще час проговорили, делясь новостями.

Спать Максим лег в третьем часу ночи. И приснился ему странный сон, будто принимали у него экзамен по вокалу двое угрюмого вида профессоров: старик в черном одеянии, смахивающем на монашескую рясу, и бородач в таком же черном ватнике, украшенном блестящими змейками и четырехветвистыми спиральками наподобие свастики. Выслушав Максимову песню:

И это — явь? Не сновиденье?

Не обольстительный обман?

Какое в жизни возрожденье!

Я плачу! Я свободой пьян! —

Они замахали руками, закричали что-то на тарабарском языке и выгнали Максима из аудитории. Проснувшись на короткое время, он с облегчением понял, что это был лишь сон, и повернулся на другой бок.

На следующее утро его разбудила бабушка, сообщив, что ему звонили друзья и незнакомый мужчина, назвавшийся Георгием.

— Что ему было нужно? — вяло поинтересовался Максим, нежась в постели.

— Просто спросил, приехал ты или нет. Я сказала, что приехал и спишь.

— Кто он?

— Не представился, только имя назвал, а голос приятный.

— Позвонит еще, если я ему нужен.

Максим полежал еще в постели, гадая, откуда этот Георгий знает его домашний телефон, потом заставил себя встать. В одиннадцать часов его ждал у себя Пашка, чтобы отправиться на экстремальное катание на зорбах. Досадуя, что дал себя уговорить, Максим умылся, позавтракал и поспешил на встречу с той же компанией, с какой вчера «гудел» в ресторане, а потом у Кольки Артюхова дома.

Собрались почти все, кто был, всего восемь человек.

Настроение поднялось.

День был морозным, но солнечным, и молодые парни и девушки забыли на время о своих делах, о работе, о том, что ждет их впереди. Они были вместе, как в школьные годы, и будущее казалось им светлым и бестревожным.

Пока ехали на пристань, возле которой и разместился аттракцион по зорбингу, Пашка рассказал историю этого вида развлечений.

Первый зорб сконструировал еще в прошлом веке, в тысяча девятьсот семьдесят первом году француз Жиль Эберсоль. Получив патент на изобретение, он провел несколько смелых экспериментов: спустился с десятиметрового водопада, с крыши десятиэтажного дома, с вершины горы Фудзияма. Последнее испытание закончилось неудачно: склон горы оказался слишком крутым, и зорбонавт сломал себе обе щиколотки. Это заставило его усовершенствовать крепления рук и ног внутри шара, после чего зорб и начал свое триумфальное шествие по планете.

Отцами русского зорбинга стали предприниматели Монтай Иманов и Алексей Караваев, которые завезли зорб в Россию в две тысячи втором году и поставили производство шаров на поток.

— С тех пор мы тоже катаемся на шарах не хуже французов, — закончил Пашка, довольный реакцией аудитории. — Их спокойно можно приобрести в личное пользование, заплатил штуку баксов и пользуйся.

— Чего же ты не купил? — заметил Коля Артюхов, самый неспортивный из компании; еще в школе он отличался полнотой и весом; однако отказываться от спуска он не решился.

— Да мне зорб ни к чему, — пожал плечами Пашка. — Я не фанат, хотя уже раз десять спускался. Правда, летом, зимой еще не пробовал. Но ощущения, пацаны, — полный улет!

Оказалось, действительно «улет»!

Несмотря на то что вестибулярный аппарат у Максима был довольно прочен, спуск на зорбе с берегового откоса на ледяную гладь реки произвел на него неизгладимое впечатление. Захотелось испытать головокружительное кувыркание внутри прозрачного шара еще раз, тем более что всей компании спуск на зорбах обошелся практически бесплатно (Пашка постарался не ударить лицом в грязь и упросил свою суженую, с которой познакомил всех приятелей, дать им возможность покататься). Довольная и усталая компания разбрелась по домам, пообещав встречаться каждый раз, как Максим заедет в Мезень.

Максим доехал от порта до своей улицы на автобусе, соображая, что будет делать вечером. Его двухдневный «отпуск» заканчивался, пора было возвращаться в Архангельск. Вместе с ним из автобуса вышли двое мужчин, некоторое время шли сзади, потом окликнули:

— Максим Валерьевич, задержись на минутку.

Максим, удивленный обращением — по отчеству его называли редко, — оглянулся.

Мужчины догнали его. Один постарше, с усами и седоватой бородкой, в длинном сером тулупе с меховым воротником, в шапке, второй помоложе, но тоже в летах, невысокий, крепкий, спокойный, внушающий удивительную уверенность и надежность. На нем была коричневая куртка с капюшоном и обычная кепка, открывающая уши. Только теперь Максим вспомнил, что видел его среди зрителей, наблюдавших спуски на зорбах.

— Кто вы?

— Добрый вечер, — поклонились незнакомцы, и тот, что был помоложе, добавил: — Меня зовут Георгий, я звонил тебе утром.

— Да, я помню, бабушка говорила… но я вас не знаю.

— Пройдемся? — мягким глуховатым басом предложил второй незнакомец. — Да ты не бойся нас, Максим Валерьевич, ничего худого мы не замышляем. А меня можешь звать Иннокентием.

— Я не боюсь… Иннокентий… э-э…

— Просто Иннокентий, — усмехнулся Георгий. — Или волхв Иннокентий.

— Волхв? — недоверчиво пробормотал Максим. — Вы не шутите? Волхвы же… это… из мифов…

— Нет, волхвы не миф. Просто власти не торопятся признать, что история ведающих мир людей не кончилась, намеренно искажают истинную информацию, задурили молодым головы с помощью средств массовой дезинформации. Хочешь знать правду?

Максим вдруг проникся терпеливой убежденностью и достоинством подошедших к нему незнакомцев, кивнул:

— Хочу.

— Тогда прогуляемся до твоего дома, покалякаем, если не возражаешь.

Они двинулись по улице, освещенной редкими фонарями, к дому Бусова.

Иннокентий заговорил первым.

Максим сначала больше присматривался к нему, пытаясь по речи, облику и поведению определить его некие «колдовские» качества, потом увлекся рассказом и с интересом дослушал историю Ведической Руси и волхвов, сохранивших древние знания и традиции в условиях тотального истребления древнерусской религии христианами.

— А дальше что? — воскликнул он простодушно, когда Иннокентий закончил.

Новые знакомые Бусова переглянулись.

— На первый раз достаточно, — сказал Георгий, пряча усмешку. — Если захочешь, наши беседы продолжатся.

— Я учусь в Архангельске…

— Не имеет значения.

— Но что вы хотите от меня? Ведь не просто так увидели меня и решили просветить.

— Ты правильно понимаешь ситуацию. Мы давно за тобой наблюдаем. Уж прости за откровенность. Ты хороший человек, еще не избалованный «благами» цивилизации, и у тебя есть одно неоспоримое достоинство.

— Молодость, что ли? — хмыкнул Максим.

— Голос.

— Ну и что? Я пою и собираюсь стать… в общем, буду петь в опере. Или вы хотите, чтобы я бросил?

— Ни в коей мере, — качнул головой Иннокентий. — Навпаки, мы хотим предложить тебе достичь вершин, которых достигают немногие.

— Это каких?

— Во-первых, мы можем помочь тебе овладеть «языком истины», на котором говорили наши предки, языком жизни, языком Природы, который позволит тебе говорить с ее Духами и понимать язык животных и леса.

— Сказки!

— Вовсе нет, и ты это узришь и оценишь. Во-вторых, мы научим тебя петь не только языком и горлом, но и всем телом, что намного усилит энергию твоего воздействия на людей и на мир вокруг.

— Как это можно петь телом? — усомнился Максим, зябко пряча кулаки в карманы полушубка; мороз к вечеру усилился.

— А вот так, — проговорил волхв, и внезапно фигура его стала зыбкой, туманной, над головой заискрились иголочки инея, а затем зазвучала песня, всего две фразы, которые буквально потрясли всего Максима! У него замерло сердце и воздух застрял в легких — от восхищения и радости, настолько чарующ и красив оказался волшебный голос Деемудра.

Замигал и погас фонарь возле дома, словно стыдясь своего бледного света.

В округе залаяли собаки.

Максим выдохнул клуб пара, прошептал:

— Ух ты! Круто!.. Только я ничего не понял…

— Это Дэванагари, — сказал Георгий, — «язык богов». Иннокентий пожелал тебе здоровья и удач.

— А еще раз?

Мужчины обменялись улыбками; Максим почему-то хорошо видел их в слабеньком отсвете окон дома на снегу.

— Ты и сам сможешь петь так же, даже лучше, если проявишь терпение. Твой дар выше моего.

— Вы не шутите?! — Максиму стало жарко. — Тогда я попробую. Только я уезжаю завтра…

— Тебя найдут наши ученики, начнешь заниматься с ними.

— А вы разве не будете меня учить?

— Я присоединюсь позже, — пообещал волхв.

— Спасибо!

— Не повторяй слепо это христианское слово, оно означает — «спаси бог», а нас ни к чему спасать. Лучше говори — благодарю.

— Спа… благодарю, — проговорил сбитый с толку Максим.

— А не за что еще. Проявишь свои способности, поднимешься на горку, тогда и поблагодаришь. Думай, отрок, тебе есть куда идти. Прощай пока.

— До свидания…

Последние слова Максима повисли в воздухе. Волхва и его спутника уже не было рядом, они исчезли, словно растворились в воздухе.

Максим потоптался по скрипучему снежному тротуару, озираясь, подумал, уж не пригрезилась ли ему встреча с носителями русской традиции, как называли себя незнакомцы. И словно в ответ на его мысли фонарь на столбе вспыхнул ярким светом, разгоняя ночную тьму.