Ненависть

Виктан Никитин (2024)

В центре Москвы совершено жестокое убийство ничем не примечательного человека. Кому и чем он мог помешать? За дело берутся опытный сыщик Антон Гуляшов и его молодой помощник Федор Федоров.

Глава 2

Арсений Петрович и Федя расстались у кафе и пошли в диаметрально противоположные стороны. Первый пошагал в сторону Смоленской набережной, а второй к метро Арбатская. Федя был сыном знакомого Арсения Петровича, которому Арсений Петрович когда-то помог отбить попытку захвата бизнеса. Федин отец очень проникся к Арсению Петровичу и так как не хотел отдавать сына в армию, но хотел, чтобы тот прошел какую-то школу жизни попросил, чтобы Арсений Петрович взял Федю к себе помощники, после того как Федя закончил бакалавриат ВШЭ по модной специальности «логистика». У Арсения Петровича Федя учился «жизни», а у отца на работе своей непосредственной профессии. В целом не нравилось ему ни там, ни там, но перспективы профессии ему были понятны, а перспективы сотрудничества с Арсением Петровичем не очень. Работали они вместе уже полгода, функции Феди были размыты, больше всего это было похоже на функции доверенного лица плюс секретаря. Сегодня Федя увидел второй раз труп за время работы с Арсением Петровичем, но трупы как-то на него не очень действовали, кроме легкого отвращения он ничего не чувствовал. Да и вообще Федя был очень спокойным и не очень эмоциональным человеком, что, видимо, Арсения Петровича и подкупило.

Арсений Петрович отправил Федю к бывшей жене Романовского. Если жена имеет к этому отношение, то увидев Федю, решит, что ее никто не подозревает и расслабится, а если не имеет, то с ним больше раскрепостится. Сам Арсений Петрович не внушал людям доверия, в нем не было теплоты и задушевности, как не было напора и страсти, поэтому он любил подключаться к допросам и опросам, когда можно было строить разговор на фактах, рассуждать и строить логические цепочки. В этом ему не было равных, но выуживать факты именно из людей он не любил и не умел.

Арсений Петрович дозвонился из кофемании до жены Романовского Елены, об убийстве ей сообщили еще рано утром, и предупредил, что к ней приедет сотрудник для предварительного опроса. Следователь Агеев знал, что у Арсения Петровича должна быть фора и допрос Елены Романовской собирался провести на следующий день.

Федя без приключений доехал до Сокольников и без труда нашел в одном из переулков рядом с парком дом Елены Романовской, зашел в дверь со сломанным домофоном, поднялся в умеренно расписанном и поцарапанном лифте на седьмой этаж и позвонил в квартиру с номером 172.

Ему довольно быстро открыла невыразительная немолодая крашенная блондинка с припухшими от слез глазами. Вот этого Федя не любил и боялся — женских слез, наверное, он и мужских слез не любил и боялся, возможно, еще больше, но с ними, слава богу, почти не сталкивался. Федя неуверенно затоптался на пороге и что-то промямлил. Женщина окинула его снисходительным взглядом и неожиданно четко и уверенно произнесла: «Проходите, меня предупредили. Меня зовут Елена.»

— Федор, — представился Федя, переступая через порог.

Елена провела его в одну из комнат, похоже, что трехкомнатной квартиры и усадила на диван, сама села напротив в кресло. Комната была большая, с высокими потолками, с новым, но не модным ремонтом, «бежевеньким», как пренебрежительно говорила о такой цветовой гамме Лиза — девушка Федора и дизайнер по образованию.

— Меня зовут Федор, — еще раз зачем-то представился Федор. — Меня попросили поговорить с вами о вашем бывшем муже Сергее Романовском. Вы же Елена Романовская — его бывшая жена? — уточнил он на всякий случай, почему-то вспомнив какие-то скетчи о том, как одних людей по ошибке принимают за других и после этого все идет кувырком.

— Все верно, — подтвердила женщина. Она сидела в кресле расслабленно, положив руки на подлокотники и откинувшись на спинку. Если бы у нее было другое выражение лица, то эту позу можно было бы принять за позу слабости, отчаяния, но ее лицо показывало, что это поза силы и уверенности.

— Можно мне записать наш разговор на диктофон? — Елена кивнула. Федор включил диктофон. — Когда вы узнали о смерти мужа? — Федя не знал как называть Романовского в разговорес бывшей женой. — Бывший муж звучало как канцерялизм в контексте разговора, по имени и фамилии вычурно, по имени фамильярно, по фамилии слишком официально. Он решил называть его мужем, если она решит, что это неуместно, то поправит.

— Сегодня, — она достала телефон, посмотрела на экран. — В 8.45.

— Кто вам сообщил о смерти?

— Первая мне позвонила помощница мужа по хозяйству, Тамара Михайловна, потом мне позвонили из полиции.

— Почему вы туда не поехали?

— Я ему официально и неофициально никто, что мне там делать?

Дальше Федор замялся и забыл, что спрашивать и как вести разговор. Арсений Петрович все ему объяснил в кофейне и даже нарисовал подсказку на салфетке, но как-то странно было сейчас доставать мятую салфетку, разбирать каракули и продолжать опрос. А Елена Романовская отвечала так сухо и скупо, что и зацепиться не за что было. Вот бывает так, что никак не можешь за скотч зацепиться, только зацепишься, дернешь, полоска отрывается и тебе опять надо искать зацепку, чтобы потянуть и отмотать ленты, сколько надо.

— Какие у вас были отношения? — решил Федор задать более абстрактный вопрос. Может дело было в том, что как он спрашивал, так она и отвечала.

— Практически никаких, а если мы где-то пересекались, то очень ровные.

— Тем не менее у его помощницы по хозяйству есть ваш телефон и вам она позвонила сразу после полиции и единственной из родственников.

— Молодой человек, — вздохнула Елена. — В нашем возрасте уже просто некому звонить в экстренных ситуациях, кроме бывших. Тем более, что у нас общие дети, а в этом случае при адекватности обеих сторон вы навсегда родственники.

— Сколько лет детям и где они? — у Феди катастрофически не получалось завязать разговор.

— Сыну тридцать, он живет в Чехии, дочери 16, она живет со мной. Сейчас в школе. Про смерть отца не знает.

Федя понял, что сейчас, видимо, все мысли этой женщины о том, как она скажет дочери о смерти отца.

— Елена, я понимаю, что сейчас ваши мысли о дочери и о предстоящем разговоре. Но, прошу вас, подумайте, вас ничто не смущало в поведении мужа. У него была женщина? Простите за этот вопрос. Может, появились сомнительные увлечения и друзья в последнее время?

— Федор, — женщина села прямо в кресле и посмотрела в глаза Феде. — Я вам честно скажу, как вы хотите. Я мужа давно не любила, когда мне сообщили о его смерти, я думала только о детях, как им скажу. Он был хорошим отцом. Для них это удар, а для меня нет. Я, правда, совершенно не интересовалась его жизнью, не переживала за него, не злилась на него. Вы, должно быть еще с этим не сталкивались. Ну так бывает, что ты будто выпиваешь человека до дна, так не только с женами и мужьями, но именно с ними это чувство страннее всего. Но вот наверняка, у вас есть какой-нибудь дальний родственник, который вам совершенно безразличен или какой-нибудь друг родителей. Если с ним что-то случится вы будете переживать за родителей, а не за него. Я практически ничего не знаю про сегодняшнюю жизнь своего бывшего мужа, то что говорила дочь пропускала мимо ушей. Сын в хороших отношениях с отцом, но он уже пять лет живет в другой стране, они не очень были близки. Думаю, что лучше всего его знает его помощница по хозяйству. Вам нужно поговорить с ней.

— Мы с ней, конечно, поговорим. Но были же у него еще родственники? Родители, братья, сестры?

— У него жив отец, но он болен уже несколько лет и недееспособен. Деменция. Есть двоюродный брат, крупный чиновник, и его семья. Они довольно близки.

Двоюродный брат и его семья — это дело Арсения Петровича, — благоразумно решил Федор и переключился на другой объект.

— А Тамара Михайловна, его помощница по хозяйству давно у него работает?

— Давно, еще до того, как мы развелись. Квартира, где он сейчас живет, это старая квартира его родителей. Тамара Михайловна их соседка по дому. Они переехали много лет назад с Трубниковского, а эту квартиру сдавали, а Тамара Михайловна им помогала следить за квартирой, жильцами, когда Сережа переехал туда после развода, то она стала ему помогать по хозяйству: убирала, гладила, покупала нетяжелые продукты, могла что-то приготовить. Ну по мелочи, мне кажется, ему это больше нужно было, чтобы не чувствовать себя одиноким.

— А что она за человек?

— Она приятная, интеллигентная женщина, работала экономистом, у нее муж, сын, двое внуков. Очень спокойная и очень милая в общении.

— То есть у них не было конфликтов?

— Нет, не было. Они как-то очень четко соблюли грань, чтобы она не чувствовала себя обслугой, а они хозяевами. К тому же, она финансово от них независима, у нее есть другие квартиры для уборки, муж работает. Если бы был конфликт, она бы просто ушла.

— Когда вы последний раз разговаривали с бывшим мужем?

— Больше недели назад. Он позвонил, сказал, что хочет с дочерью съездить в Санкт-Петербург через три недели, хотел бронировать билеты и спрашивал у меня разрешения.

— Вы разрешили?

— Конечно. Я никогда не препятствовала их общению.

— Какое у него было настроение? Ничего странного не заметили? — Федя подумал, что очень странно звучит вопрос про странное. В целом, вообще все в мире субъективно странно.

— Это был короткий пятиминутный разговор. Мы не были интересны друг другу.

Федя вышел от Елены Романовской уставшим. Вот человек не очень переживает, не плачет, не истерит, а все равно тяжело. Нет, не его это занятие, конечно. Как бы упросить отца, чтобы он освободил его от этих уроков жизни. Провел он у нее немногим больше часа, ничего не узнал существенного, а чувствует себя уставшим больше, чем ото дня работы на компьютере. Под конец разговора, ему даже казалось, что она пытается его удержать подольше, видимо, он отвлекал ее от мыслей о разговоре с дочерью. Федю передернуло, когда он представил себе этот разговор. Он решил прогуляться через Сокольники до Алексеевской.

Он прошел через парадную часть Сокольников, где было куча палаток с разной снедью, прокатов, ресторанчиков, клумб и ушел на 4-лучевой просек, ведущий в сторону Путяевских прудов. Федя любил ходить по Москве и по ее паркам, он не хотел заводить машину, хотя отец несколько раз намекал, что, конечно, статусному приличному человеку машина нужна. Сам по себе, Федя не был статусным, он был статусным из-за отца. Отец был скучным архаичным человеком, который вырос с мнением, что машина это престижно и удобно, что нужно зарабатывать много денег и много потреблять, что у мужчины должны быть любовницы, просто потому что должны, что это такой же атрибут как машина. Жена — это представительская машина, а любовница машина для дачи или наоборот, у кого как.. Дача а-ля загородный дом, конечно, должны быть, как без шашлыков, бани, пива с друзьями. Интересно, что думал отец, когда был таким же как Федор, вряд ли он думал о дачах и машинах в двадцать три. Наверное тоже думал, что родители скучные потребители, но в результате в точности повторил их жизнь только в большем масштабе. Машин больше, дачных соток больше, денег больше, жен было больше и любовниц. Федя, правда, не знал были ли у деда любовницы, но, наверное, были. И Федя думал, вот сейчас ему кажется, что он совершенно не такой, как отец и дед, а через тридцать лет откроет глаза на даче, пусть на Марсе, с любовницей, сядет в свой звездолет и полетит на работу космическую логистику развивать. А вот Арсений Петрович же другой. У него нет машины и дачи, нет жены, про любовниц Федя не знал, но если и были, то не как атрибут престижа, при этом он явно не беден. У Арсения Петровича был шестнадцатилетний сын, но он мало про него говорил, хотя говорил в целом с теплотой. Арсений Петрович, конечно, несколько маргинален, но гораздо более свободен, чем отец Феди. Ну и преступления раскрывать в каком-то смысле интереснее, чем цепи поставок молока разрабатывать. У такой работы есть четкие завершенные этапы, удачные или неудачные, но они в прошлом и уже не будут прямо никак влиять на твою новую работу. А поставки молока бесконечны. Большинство видов работы — это какой-то непрерывный процесс, он не прерывается даже если ты переходишь на другую работу и вместо молока начинаешь поставлять шампунь. В принципе офисные клерки не сильно отличаются от мануфактурных рабочих, делающих бесконечные однообразные операции, единственное, что рабочие лучше понимали, что и зачем делали.

Федя был склонен к философствованию. Непонятно, как он таким уродился в своей семье. Но как-то же уродилось целое поколение любителей импрессионизма в семьях купцов-староверов. В какой-то момент, видимо, вырастает не только человек, но и семья. В каком-то смысле конфликт поколений старших и младших в этом плане имеет интересную подоплеку. Мы ведь не говорим, что десятилетний человек младше одиннадцатилетнего, почему же одиннадцатое поколение младше десятого? Так что конфликт поколений это конфликт молодых людей из старших поколений со старыми людьми из младших поколений. Федя обрадовался своей парадоксальной мысли, которую только что сам придумал и нигде никогда раньше не читал, и вдохновленный своим умом, парком и погодой, забыв про Романовскую, убийство и все неприятное, ускорил шаг, чтобы успеть на встречу с Лизой в Екатерининском парке и обсудить с ней свое открытие.

Старший человек младшего поколения Арсений Петрович Гуляшов, который в своем возрасте редко впадал в абстрактные философствования сидел в ресторане, недалеко от Дома Правительства. Естественно, не в богатом ресторане через дорогу от въездных ворот, у которого парковались дорогие машины последних марок, кружили модно, но однообразно одетые кавказские мужчины с ушами сплющенными в мясо-хрящевые оладья и также модно, но не изобретательно одетые женщины с такими же модными, но не оригинальными лицами, меняющими свои черты и фигуры в зависимости от запросов кавказских мужчин и мировых трендов.

Арсений Петрович сидел на небольшой веранде балканского ресторанчика, напротив бывшего парка имени Павлика Морозова, в который он ходит в детстве. Сейчас в парке на месте памятника Павлика стояла деревянная часовня, как он назывался сейчас Арсений Петрович не знал и все время забывал посмотреть на табличке на входе. За оградой парка, перед другой оградой уже стадиона Красная Пресня, куда Арсений Петрович тоже ходил в детстве заниматься фигурным катанием (он рос во времена, когда туда отдавали всех детей) был стихийный мемориал, погибшим в 1993 году во время конфликта президента и парламента.

Арсений Петрович сидел один на веранде, пил пиво, смотрел на деревья. В голове его было пусто.

Он просидел так минут двадцать, пока к его столику не подошел невысокий, лысоватый мужчина лет пятидесяти, они тут ходили в большом количестве. Этот отличался от большинства дорогим костюмом и дорогой обувью.

— Здорово, — сказал он, — протягивая Арсению Петровичу квадратную широкую ладонь с короткими пальцами.

— Привет, — ответил Арсений Петрович, пожимая руку мужчины, не привстав.

— Пиво в обед? Ну, ладно, я тоже выпью, — сам себя уговорил мужчина и поднял руку вверх, подзывая официанта.

Мужчина был заказчиком Арсения Петровича и двоюродным братом Сергея Романовского. Его звали Андреем Александровичем Смирновым, был он зам.министра одного не самого приметного, но богатого министерства, и сам был человеком довольно влиятельным, хоть и совсем неизвестным широкой публике. С Арсением Петровичем они были знакомы довольно давно, хоть и не очень близко, но были на ты.

— Вот такие, брат, дела, — сказал Андрей Александрович, сев напротив Гуляшова и навалившись на стол мощными предплечьями.

— Соболезную, — без всякого чувства сказал Арсений Петрович.

— Спасибо, спасибо, — сказал Смирнов напротив с излишним чувством. Как и все люди этого сословия, он любил формальности, это была его система координат, его родной язык.

— Есть какие-то мысли? — без предисловий спросил Арсений Петрович.

— Эх, хорошо пивко, — ответил Смирнов, сделав большой глоток лагера. — Сейчас бы в Астрахань на рыбалочку. Рыбачишь?

— Нет, не люблю все эти мужские развлечения, — ответил Арсений Петрович. Он не был утонченным эстетом, но был одиночкой, не любил мужские компании и простые мужские радости, кроме футбола. Он давно заметил, что мужчины четко делятся на тех, для кого отношения с мужчинами являются главными в жизни и на тех, кто мужских компаний осознанно сторонится, видя в них то, что Себастьян Хеффнер называл разврат дружбы, то есть поощрения и принятия избыточно порочного и развратного поведения, которое считается доблестью. Первые, как правило, более успешны в жизни, чем вторые.

— Да я сам эти компании не очень-то, — доверительно произнес Смирнов. — Но расслабляться по другому не умею да и не поймут. Я, знаешь, не в министерстве культуры, не интеллигент, простой саратовский мужик, не стоит выделяться.

Хитрые серые глаза Андрея Александровича будто ощупывали лицо Арсения Петровича.

— Понимаю, — сказал Арсений Петрович, который, правда, вполне понимал Андрея Александровича.

— Ну, давай к делу перейдем, — резко изменил доверительный тон на деловой Смирнов. — Что скажешь?

— Сказать пока особо нечего, кроме того, что убийство явно предумышленное.

— Откуда такой вывод?

Арсений Петрович объяснил, почему так решил и спросил: «Ты сам можешь что-нибудь важное сказать? Близко общался с ним?»

— Мы были в хороших отношениях, не могу сказать, чтобы в очень близких, но с праздниками поздравляли, дни рождения отмечали, созванивались раз в пару месяцев.

— Почему меня привлек? — спросил Гуляшов.

— Ну ты ж понимаешь. Я человек не маленький, но и не большой, слабый ветерок меня с пути не собьет, а вот чуть посильнее подует и не известно, что будет. Все-такие убийство тема неприятная, а тут родственник. Вот сижу я такой — столоначальник неприметный на государевой службе, ворочаю дела, никто про меня не знает, никто про меня не слышал, министерство то наше не особо на слуху, спросишь на улице и никто не знает про него, а денег через нас проходит поболе, чем через некоторых. И тут, бац, какой-нибудь писака прознает, про это убийство, что убили родственника неизвестного замминистра неизвестного министра неизвестного министерства. Кому нужно, чтобы впервые о тебе узнали через такую новость? А там и версии пойдут про распил бюджета и убирание свидетелей, полиция не начнет копать, а кто-нибудь начнет. И даже, если ты не виноват, то, как говорится в одной популярной передаче, все все понимают. Век припоминать будут.

— А ты не виноват?

— Все мы в чем-то виноваты, но в убийстве брата не виноват и дел у нас общих никогда не было.

— А я тебе как помочь могу? Писак мне не остановить, тем более твоих недоброжелателей.

— Во-первых, я заинтересован в правде, так как не виноват. Мы все хотим знать правду, если она нам ничем не грозит. Во-вторых, мне нужна максимально складная версия для защиты репутации, а правда для нужных людей всегда самая складная версия. Ну и мне нужно, чтобы правду искал профессионал и не болтун.

— Точно ничем не грозит?

— Ну, брат, я тебе сказал. Не было у нас с ним никаких дел и контакты все вспомнил, перепроверил, увловно не покупал ли он машину случайно у внука моего бывшего коллеги и не кинул ли его. Я и об этом думал, не поверишь. Так что 90%, что я даже косвенно не имею к этому никакого отношения. А на 10% только Бог может гарантию дать.

— Ладно. Ты пока не подозреваемый, — усмехнулся Арсений Петрович. — Подозреваемых пока нет. Что ты знаешь о Романовском?

— Да в целом все и ничего, как мы знаем о большинстве знакомых. Душевной близости у нас не было. Да, в общем, жизни у нас разные были, интересы разные, когда-то мы семьями дружили, но он развелся, дети выросли, пошли разными путями, плюс с этой работой времени у меня вообще нет. Вот, знаю, что женщина у него появилась год назад, но даже как зовут не помню и не видел ее ни разу.

— Он влюблен был?

— Да кто ж его знает. И какое это имеет значение?

— Люди глупости делают.

— Люди всегда делают глупости. Вряд ли в этих отношениях были предпосылки для роковых глупостей.

— Ну, поговорить мне с ней точно надо, — сказал Арсений Петрович. — Как найти то ее?

— Наверняка, его помощница по хозяйству знает больше, чем я. Она вообще больше всех должна знать. С ней надо поговорить. Все у тебя пока?

— Пока все, — кивнул Гуляшов. — Не сильно ты мне помог, конечно.

— Понимаю, понимаю, но ты уж постарайся разобраться, что произошло. Вот тебе за беспокойство и на расходы, — Смирнов положил на стол перед Гуляшовым конверт.

— А что ты в конверт то положил? Так прям бы давал.

— Сеня, официальные деньги, со счета вчера снял, не бойся.

— Так я не частный детектив, чтобы у тебя официальные деньги брать. Ты что?! — Арсений Петрович не верил в такие случайности. Смирнов чиновник не того уровня, чтобы делать такие ошибки.

Гуляшов демонстративно и медленно отстранился от стола, на котором лежали деньги. — Забирай.

Андрей Александрович тяжело вздохнув, убрал конверт во внутренний карман.

— Ну ты, Сеня, вообще. Параноиком стал совсем.

— Все, Андрюша, по известной схеме, и никаких корзин с колбасой от тебя не приму, — подмигнул Арсений Петрович.