Ненависть

Виктан Никитин (2024)

В центре Москвы совершено жестокое убийство ничем не примечательного человека. Кому и чем он мог помешать? За дело берутся опытный сыщик Антон Гуляшов и его молодой помощник Федор Федоров.

Глава 3

Арсений Петрович и Андрей Александрович распрощались кивками головы, без рукопожатий, но и без обид. Гуляшов решил пока не придавать значения жесту Смирнова с конвертом. Это могло быть что угодно: проверка, задел на будущее, подстава, и все это могло быть не связано с делом.

Гуляшов шел по относительно тихой Рочдельской, по бывшему району фабрик и революций. Улицы кровавых восстаний нынче стали престижным тихим центром, здания мануфактур превратились в лофты, офисы компаний, фитнесс-клубы, рестораны и бары. Правнуки и правнучки рабочих, которым не на что было потреблять, устроили культ потребления на земле залитой их кровью. Арсений Петрович, чья семейная и историческая память началась где-то в самом начале 20го века, а семейное процветание началось после революции неоднозначно относился к тем событиям. Многие его ровесники, преимущественно потомки крестьян и рабочих, по моде, усвоенной в 90-е от родителей, любили порассуждать как бы процвела Россия не будь революции, как будто она произошла как случайное ограбление без всяких предпосылок, в этом плане многие молодые смотрели на ситуацию более взвешенно. Арсений Петрович, конечно, возлагал ответственность за произошедшее, прежде всего на царское правительство и лично на Николая II, которого не то, что святым не считал, а считал ограниченным, не очень умным, вялым и закомплексованным человеком, который сделал для революции в разы больше, чем Ленин, ведь при его ресурсах и возможностях спрос с него больше, чем с Ленина. Его упертая глупость была не меньшей, чем болезненный раж Ленина. Именно этот минус на плюс породили взрыв.

Гуляшов дошел до хаммеровского делового центра и свернул по дорожке налево в парк. Когда-то здесь была чья-то загородная усадьба. Особняк много лет не могли отреставрировать, и он стоял отгороженный от парка строительным забором. Зигзаг прудов пересекал несколькими линиями парк, Арсений Петрович любил гулять нарезать круги вдоль каскадов прудов и размышлять. Он чувствовал какое-то родство с этим маленьким аккуратным тихим зеленым островком, зажатым между высоток. В этом не было противостояния и борьбы, в этом было умение органически сосуществовать.

Итак, что знал Арсений Петрович на данный момент, спустя 6 часов после обнаружения трупа Сергея Романовского. НИЧЕГО. Он не мог зацепиться ни за что, он просто не чувствовал ни убийство, ни Романовского. Бывает такое в жизни. Иногда как говорится в мозгу сразу лампочка загорается, и ты будто все знал, иногда ничего не загорается, но ты видишь дорогу, как идти, а иногда ты словно стоишь темной безлунной ночью посреди болота в вязкой жиже, где-то слабо мерцают огоньки тухлых пней или светляки, но ты знаешь, что это обман, что туда нельзя завязнешь — погибнешь. Остается стоять и ждать света, который подсветит куст, за который можно подтянуться, или рядом окажется чуть подтопленная гать, а то и дорога. Всеми любимая сказка про лягушку, сбивающая молоко в масло, в данной ситуации вредный совет. Надо еле шевелиться, чтобы поддерживать себя на плаву и наблюдать. Иногда Арсению Петровичу казалось, что так жило и живет все человечество. Надо всегда помнить, что ты не в молоке, а в болоте и ждать света.

И все же. На данный момент не готова экспертиза, он не знает время смерти, а это принципиально. Он не говорил с Тамарой Михайловной, а это главный свидетель не только по убийству, но, видимо, вообще по жизни Романовского, он ничего не знал про работу и коллег Романовского. Он ничего не знал про пассию Романовского. Арсений Петрович созванивался с Петей и тот пересказал разговор с бывшей женой Романовского. Пока из тех скудных сведений, которые они собрали, было понятно, что Романовский скорее нелюдимый и необщительный человек, но, видимо, неконфликтный. Сохраняет и поддерживает отношения по многу лет. Что нужно сделать сейчас? Арсений Петрович сел на лавку на берегу, с нее открывался прекрасный вид на Белый Дом и Гостиницу Украина, достал телефон и записал.

1. Поговорить с Тамарой Михайловной, помощницей по хозяйству Романовского.

2. Позвонить Агееву, поторопить с экспертизой, спросить про записи с камер.

3. Уделить внимание работе и коллегам Романовского.

4. Поговорить с детьми Романовского.

5. Поговорить с любовницей Романовского.

«Кому же ты мог помешать?» — вслух проговорил Арсений Петрович, задумчиво смотря на пару огарей.

— А вы знаете, что все московские огари потомки огарей сбежавших их зоопарка в 1948 году? И в Москве это синантропные птицы?

Гуляшов вздрогнул. Рядом с ним стояла пожилая женщина и тоже смотрела на огарей.

— Что такое синантропные? — уточнил он.

— Это как клопы или домашние мыши. Животные, которые не могут без человека. Московские огари даже не улетают на зиму.

— Паразиты? — спросил Гуляшов.

— Они красивые, — строго сказала женщина, повернулась и ушла.

Несмотря на будний день у нескольких цветущих деревьев в Екатерининском парке буквально стояла очередь на фотосъемку. Эти пять или шесть деревьев в период цветения привлекали к себе половину Москвы. Молодые пары с путти-подобными младенцами, немолодые пары с маленькими собачками, подростки с разноцветными волосами, одинокие офисные работники, забредшие сюда в обед, все эти люди с телефонами, маленькими фотоаппаратами и большими камерами толпились под аркой соединияющихся розовых крон и делали бесконечное количество фото, многие наверное и не первый год подряд. Как все-таки мгновенная фотография и соцсети заполнили быт людей. Кто, где и когда будет смотреть все эти бесконечные миллиарды одинаковых фото, но зато лучше, чем водку пить же. Carpe diem превратился даже не в девиз, а в жизненную инструкцию нескольких поколений людей. Архивариусы и биографы собственной жизни. Непосредственность восприятия своей жизни исчезла, все через камеры и объективы, свои и чужие соцсети, но почему это плохо? Аристократы тоже пытались жить красиво и прилично, потому что были на виду и должны были поддерживать статус. Колбаса с майонезом на завтрак выглядит не очень симпатично даже через фильтры, так что может все будут есть овсянку с фруктами или омлет с салатом, а потом идти фотографировать цветущие деревья. Не такой уж плохой сценарий.

Федя об этом не думал, он так жил и все это было для него в некотором смысле естественно. Он покорно стоял с Лизой в очередь к деревьям и понимал, что ей это нужно, это ее потребность и обсуждать тут особо нечего. Перед ними две молодые женщины делали, судя по всему, рекламные фото своего текстиля. Они доставали какие-то скатерти или простыни прикладывали к ним наиболее пышные ветки дерева и фотографировали. Другие деревья тоже были оккупированы, а Лиза хотела сфотографироваться именно под этими деревьями.

— Что делал сегодня? — спросила она, прижимаясь щекой к Фединому плечу. Федя положил свою голову на ее голову и сказал, что ничего особенного. Он не распространялся с Лизой про работу с Арсением Петровичем. С одной стороны ему не нравилось иметь тайны от Лизы, а с другой все-таки дела, которыми они занимались, были щекотливыми, не стоило впутывать в них Лизу.

— А у меня такой сложный заказчик был, — пожаловалась Лиза, отстраняясь от плеча Феди и ударяя его макушкой в скулу.

Федя ойкнул. Лиза не заметила.

— Нарисовала ему план расстановки мебели. Он мне сначала говорил, что хочу стол со стульями, потом говорит, куда вы мне такую громадину втиснули. Я живу один, ко мне редко кто-то приходит. А я откуда знаю, с кем и как он живет. И такой он вечно мрачный недовольный всем.

— Ну, наверное, надо было спросить, какой стол он хочет и на сколько человек, — пожал плечами Федя.

— Стандартный небольшой стол я поставила с четырьмя стульями, — буркнула недовольная Лиза, не получив мгновенной поддержки.

— А что это вообще за деревья? — спросил Федя.

— Не знаю, какое это имеет значение. Яблони, наверное.

— Я думал, что так сакуры цветут.

— Сакуры надо ехать смотреть в Ботанический, — назидательно сказала Лиза. — Но может они уже и отцвели.

— Ну и что твой ворчливый заказчик?

— Не знаю вот, взяла время до завтра. Где-то же ему надо кушать.

— Есть, — поправил Федор.

— Что? — переспросила Лиза.

— Правильно говорить есть. Кушать про детей только говорят.

— Есть какое-то грубое и официальное слово, а кушать доброе, мягкое, заботливое, — возразила Лиза.

— Халдейское слово, — отрезал Федя, который недавно слушал какую-то передачу по радио именно про слово кушать.

— Какое?! — сморщив лицо в усмешке, спросила Лиза.

— Официанты так говорят, им можно про клиентов, — разъяснил Федя. — А про взрослого мужика так, когда говорят, так и хочется добавить к покушал «и покакал».

Лиза задумалась, проговаривая про себя слово в разных вариациях. Безусловно что-то ее в этом слове смущало.

Тем временем оккупировавшие деревья девушки со скатертями и/или простынями собрали свою продукцию и отошли в сторону. Федя и Лиза заступили на свою вахту фотографирования неизвестных деревьев. Естественно, Федя фотографировал. Лиза «пряталась» в цветах, прижимала к своим щекам ветки, улыбаясь смотрела в сторону или на небо, задумчиво прислонялась к стволу, потом они попросили, стоящих за ними в очереди сфотографировать их вдвоем и с банальным чувством выполненного долга пошли побродить по парку. Они купили по вишневому мороженому в стаканчике, в котором были целые ягодки вишни и сели на траву на пригорке, рядом с беседкой-ротондой. На пригорке в отдалении друг от друга лежали люди. Некоторые явно пришли сюда на целый день с пледами, едой, книгами и настольными играми, кто-то скоротать пару часов, кто-то на полчаса.

— Все-таки похорошела Москва при Собянине, — сказал Федя, облизывая мороженое.

— Многое мне, конечно, нравится, но то, что он в любой клочок в центре впихивает жилой дом или бизнес-центр, сносит памятники или окружает памятники страшными зданиями мне не нравится.

— Это да, — согласился Федя. Он, правда, не мог вспомнить ни одного памятника архитектуры, который снес Собянин, но знал, что это правда. Какие-то здания старых заводов, мануфактур, доходных домов в Москве сносились без конца. Зато Феде нравились парки, велодорожки и широкие тротуары в центре. Ему очень нравились эти широкие тротуары, он вообще считал, что надо вынуждать людей отказываться от личных машин, делать их невыгодными.

— Вообще мы неплохо живем, — сказала Лиза и нежно поцеловала Федино плечо.

— Да, — согласился Федя. — Но это мы, — добавил через секунду. — Таких как мы не так много.

— Но и не так мало, — возразила Лиза, поглаживая Федю по спине. — У меня сейчас от заказов отбоя нет, а я начинающий дизайнер. Все покупают квартиры, делают ремонты.

— Слушай, но это Москва. Пусть здесь даже 15 миллионов живет, а не 12, но в России то живет больше 140 миллионов. Хотя мне кажется, что Собянин с этой Новой Москвой хочет всю Россию сюда перевезти.

— Антиутопия какая-то, — прокомментировала Лиза мысль Феди.

— Ну, может, и не так я далек от правды, — сказал Федя, повернулся к Лизе и поцеловал ее в губы. У нее были пухлые, сладкие от мороженого губы, Федя почувствовал возбуждение.

— Просто все эти люди ненасытные и не очень хорошо образованные менеджеры, их всегда должны ограничивать интеллигенты или левые, а лучше левые интеллигенты, — сказал Лиза, не став поощрять Фединых сексуальных игр.

Феде хотелось целоваться и не хотелось говорить о менеджерах, но Лиза не поддерживала публичных проявлений страсти, и позволяла только довольно асексуальные нежности. Федя вздохнул. Проявления мужской сексуальности иной раз и его утомляли, иногда он даже хотел побыстрее состариться, чтобы поменьше на это отвлекаться. С другой стороны активная сексуальность явно связана со всеми другими сторонами активности. Вон Толстой как страдал от чувства оленя, а не было бы этого чувства сумел бы он столько натворить в буквальном и переносном смыслах. Тестостерон — это такой естественный энергетик со своими побочками, надо уметь эти побочки контролировать и пользоваться теми преимуществами, что он дает.

— Я за центристов, — сказал он, поцеловав Лизу в нос. Вот такие нежности Лизе нравились. И Лиза любила секс, вовсе не была ханжой или стеснительной. Но проявления страстей на людях казались ей смесью вульгарности и лжи, притом проявления любых страстей от гнева до слез, от бурного веселья до откровенных сексуальных игр.

— Центристы хороши только против центристов, — сказала она. — Или когда их так много, что они уравновешивают качели.

— Мы с тобой как какие-то революционеры из старых фильмов или книг, — засмеялась Лиза. — Молодые и влюбленные, а обсуждаем острые политические вопросы.

— Мы просто умные и неограниченные. Невозможно же бесконечно ворковать, при том лично у меня на наш счет серьезные планы, люди должны уметь разговаривать и иметь общие ценности, если хотят долгих отношений.

— Какой же ты все-таки милый, — засмеялась Лиза.