Фатальное прикосновение

Виктория Балашова (2024)

Последний год XIX века. По Москве прокатывается волна трагических смертей. Все убитые оказываются членами тайного общества «Хранители истины». Бывший шеф-повар одного из лучших ресторанов города, а ныне статский советник Герман Игнатьевич Радецкий становится свидетелем очередного убийства. Преступление совершено в Английском клубе в присутствии узкого круга людей. Радецкий полагает, что все убийства связаны с фолиантом, значимость которого сложно переоценить. Но самое главное, жизнь самого Германа Игнатьевича теперь тоже подвергается опасности. Следователю Курекину придется разгадать загадку и выяснить, связаны ли убийства с тайным обществом, фолиантом и кто за ними стоит.

Глава 3

Пётр Васильевич осторожно взял конверт из рук банкира, будто он мог вот-вот взорваться.

— Неужели вы думаете… — начал говорить Бобрыкин, но Курекин его перебил:

— Я думаю все, что угодно. Любые неожиданности, да и ожиданности тоже, должны нас настораживать.

Он взял нож со стола, покрутил его в руке и, заметив, что он все же недостаточно чист, протер салфеткой.

— Я бы принес вам для бумаги, — пробормотал Герман Игнатьевич.

— Не утруждайтесь, — махнул рукой следователь. — Этот вполне сойдет.

Надорванный конверт Курекин положил в специальный пакет, запас которых он держал при себе на случай сохранения улик.

— Адреса и фамилии отправителя нет. Но мы придержим конвертик, если содержимое покажется подозрительным. Иногда любая мелочь в помощь.

Вынутый листок бумаги был сложен вдвое. Курекин осторожно развернул послание.

— Странно, пахнет чесноком и… горчицей… Вас, господин Бобрыкин, тут приглашают на… простите мой французский, derniererendez-vous[1], — произнес Петр Васильевич с дичайшим акцентом. — Последняя. Хм. Плохое слово. Ага, английский праздник «Ночь Гая Фокса». Обещают составить специальное меню, готовятся фейерверки. А также планируется создать атмосферу замка, в котором водятся привидения. Состоится сие действо в Английском клубе. — Пётр Васильевич убрал приглашение в тот же пакет, где уже лежал конверт. — Я оставлю при себе эти бумаги. Если вы пойдете в клуб, прошу соблюдать осторожность! Послание без подписи, без адреса. Кто его отправлял для вас? Причем, не домой, а сюда, где вы в гостях. Весьма странно!

— Я могу завтра уточнить, — сказал Герман Игнатьевич. — У меня в Английском клубе знакомый шеф-повар. Уверен, он знает обо всех запланированных мероприятиях.

— Буду премного благодарен, — кивнул в сторону хозяина дома Курекин. — Но запашок всё-таки идет от бумаги странный…

В комнате установилась зловещая тишина. Все смотрели на пакет с посланием, как на живое существо, способное выкинуть любой фортель. Неожиданно тишину нарушила Ольга Михайловна, сначала прикрывшая рот ладошкой, потом вскрикнувшая, а затем начавшая сбивчиво говорить, что для неё было нехарактерно.

— Боже мой! Пётр Васильевич! Чеснок! Горчица! А не хотят ли вас отравить?! Точнее, не вас, а Севастьяна Андреевича! Но ведь конверт в итоге вскрыли именно вы! Боже мой!

— Оленька, успокойся, дорогая, — дрогнувшим голосом произнес Радецкий. — Что ты имеешь в виду? Почему такие простые запахи тебя напугали?

— Герман, я как раз намедни читала про новейший яд, полученный в Германии. Он быстро просачивается через бумагу, не оставляя следов! Пахнет еле уловимо. Именно чесноком и горчицей! Стоит прикоснуться к пропитанному им листку и в течение двенадцати часов человек умирает. Никто не может понять отчего, так как проходит слишком много времени с момента отравления! Пётр Васильевич, не прикасайтесь ни к чему! Особенно к лицу и глазам! И давайте срочно вызовем врача!

Надо сказать, Курекин отнесся к словам Ольги Михайловны с определённым скепсисом. Он осознавал опасность и понимал, что на Бобрыкина вполне могли покушаться. Но в его голове к тому моменту уже выстроилась весьма стройная картина: банкира приглашают в Англицкий клуб и там убивают. Отравить при помощи приглашения на суаре непонятного свойства? Нет, следователь про это даже не думал. В пакетик, на всякий случай, он спрятал возможные улики. Сличить почерк, манеру письма — да мало ли что пригодится…

Тем не менее, Пётр Васильевич непроизвольно вытянул руки, чтобы случайно до себя не дотронуться. Гости отошли от него на приличное расстояние. Они, в отличие от следователя, сделали это «произвольно», восприняв слова Радецкой серьёзно.

— У вас руки слегка покраснели, — испуганно пробормотал Фёдор. — Ваше благородие, может доктора, как советует дама? — от страха он позабыл имя хозяйки, отчего глаза его сделались еще больше.

— И правда, Пётр Васильевич, от греха подальше, — поддержал помощника следователя Герман, — позвольте предложить вам экипаж. И я вызову к вам домой своего доктора. Очень опытный человек. Участвовал в японо-китайской войне года четыре назад на стороне Китая. Он тогда изучал китайскую медицину и решил, что на поле боя сможет успешно применить свои знания, излечивая раненых. Если это отравление, лучшего врача вам не сыскать, Пётр Васильевич. И не мешкайте, пожалуйста. Поезжайте. Только адресок ваш напомните.

Если бы Курекин был актером, а не следователем, то сейчас мог бы начать выступление. Гости стояли амфитеатром вокруг стола, по другую сторону которого, вытянув руки, расположился следователь. Слуги выстроились вдоль стены, образуя своеобразную галёрку. Сходство усугублялось тем, что им также, как на дальних местах в театре, видно происходящее было плоховато. Следовало бы убрать со стола и подавать горячее, но отсутствие указаний от хозяина дома заставляло слуг оставаться в столовой и не шевелиться. Ваня, собиравшийся пройтись с вином, дабы долить в опустевшие бокалы благородного напитку, тоже застыл у буфета.

— А знаете, — нарушила тишину Ольга Михайловна, — я велю принести вам перчатки Германа Игнатьевича. Иначе вам затруднительно будет передвигаться, ни к чему не прикасаясь. Ваня, будь любезен, ты знаешь, где они лежат.

— Пустое это, — заворчал Пётр Васильевич, не привыкший к подобному вниманию. Но вид его всё более краснеющих рук заставлял принять очевидное: чем-то бумагу явно пропитали.

Поставив бутылку с вином обратно в буфет, Ваня быстро вышел из столовой и вскоре вернулся со старыми перчатками хозяина. Новые лежали на виду в коридоре. Однако старший лакей, почитавший хозяйский гардероб за великую ценность, которую он был поставлен всячески оберегать, наряду с винными запасами и посудой, логично решил, что лучше выдаст следователю более поношенные. «Мало ли чего, — размышлял Ваня, — а вдруг и правда отравление. Перчатки не вернут. А кожи они тонкой, стоят дорого». В общем, вручил он Курекину маленько потёртые. Тот, впрочем, внимания на этот нюанс не обратил и аккуратно натянул перчатки Радецкого.

— Экипаж подан! — провозгласил дворецкий.

— Пётр Васильевич, идёмте, я вас провожу, — смело заявил Герман Игнатьевич. Гости сочли поступок благородным и весьма отважным, учитывая обстоятельства.

Фёдор, несколько оторопевший от произошедших событий, сделал несколько шагов вслед за начальником, хотя и не так прытко, как Герман.

— Федюнь, ты со мной не езжай, — обернулся следователь. — Возьми пакетик с конвертом и письмом и отправляйся на службу. Пусть проверят, с осторожностью, бумагу. А почерк сверь с приглашениями на предыдущие суаре и рандеву. Не помешает сверить и с домовыми книгами, и другими бумагами. Не думаю, что писал кто из слуг — больно витиеватый почерк, слог выспренний. Но никогда не знаешь…

— Есть, вашблагородь! Выздоравливайте! Дай Бог, чтобы обошлось!

Пётр Васильевич, направившись к двери, махнул рукой в Германовой перчатке.

— Обойдется!

— Ваня, еще просьба, — обратился Радецкий к старшему лакею. — Надо будет написать письмецо Алексею Фомичу и срочно отправить кого-нибудь к нему. Надеюсь, он дома. Если не будет, пусть расспрашивают, куда, мол, хозяин поехал. Мол, дело срочное.

— Понял! Пишу по образцу «вызвать врача к больному»?

— Точно, Вань. Припиши «тяжело больному» и слово «срочно».

Надо сказать, Ваня, будучи не шибко грамотным, с написанием простых вещей справлялся благодаря усилиям Ольги Михайловны. Она составила для него список имен и фамилий, распространенных в Российской империи, а также написала образцы самых распространенных писем. Врачу, бог миловал, писали крайне редко, но образец у Вани был, и он тщательно его переписал, сильно надеясь, что добавленные Германом Игнатьевичем слова вывел верно.

— Я пока не тяжело болен! — прокричал из коридора следователь. — Зачем огород городить!

На его сентенции Радецкий внимания не обратил, и письмо доктору отправилось в том виде, в котором его записал Ваня: «Нижайше прошу прибыть к тежелобольному следователю Курекину Петру Васильевичу срочно по адресу…»

Тем временем в столовой гости пришли в себя и зашумели.

— Гранд кошмар! — грассировала Генриетта Сиверс де Бельфорд, обмахиваясь веером. Графиня, вдова бывшего атташе французского посольства, сама два года назад пережила покушение на собственную жизнь, а потому случившееся на её глазах злосчастье слишком чётко напомнило печальные события.

Граф Сиверс стоял молча, хмурясь и подергивая себя на нервной почве за подбородок. Ефим Карлович, чьи предки были родом из Дании, отличался чрезвычайной бледностью, усов не носил, а довольно длинные волосы собирал в тонкую косу. Скандинавские корни повлияли на его характер, выработав привычку воспринимать с ледяным спокойствием любые события. Однако пять убийств членов «Хранителей истины» и сегодняшнее покушение на шестого — а Сиверс был уверен, что письмо Бобрыкину пропитали-таки ядом — даже его выбили из колеи. По случайному стечению обстоятельств и он, и его жена были почти ровесниками Герману и Ольге соответственно.

— Хм, так и не пойму, ехать ли в клуб… — бормотал Бобрыкин, на которого, если полагать письмо отравленным, пытались покушаться. — Нет ли за всем этим происков людей из деловой сферы?

— Не дали честным людям поесть нормально! — восклицал Капер-Чуховской, считавший подобные выкрутасы непростительным нарушением этикета, установленного его другом Радецким на время принятия пищи.

— Господа, господа, не переживайте! — захлопала в ладоши Ольга Михайловна, в отсутствии мужа решившая временно взять бразды правления в свои руки. — Горячее будет подано, несмотря ни на какие капризы судьбы. А пока Герман Игнатьевич распоряжается, пройдемте обратно в гостиную. Там остался аперитив, который мы, да простят нас французы, слегка превратим в entretif, то есть между закуской и горячим. — И она обратилась к слугам, прилипшим к стене: — Напитки, если уже убраны, верните, будьте любезны, в гостиную. А также закуски, включая те, что остались на столе.

Слуги, которым наконец стало понятно, что делать, зашевелились и побежали исполнять указание хозяйки. Вернувшийся через несколько минут Герман Игнатьевич застал в столовой лишь сервированные для горячего тарелки и чистые бокалы. Он услышал голоса, доносившиеся из гостиной, и, пройдя туда, обнаружил своих гостей, которые с аппетитом поедали остатки закусок, запивая их аперитивными и основными напитками.

— Герман Игнатьевич, докладывайте! — заметив хозяина, прокричал Бобрыкин, перекрывая шум.

— Дайте сначала человеку выпить, нехристи вы эдакие! — Каперс-Чуховской направился к Радецкому с рюмкой водки и блюдцем с лотарингским пирожком. — Бери, Герман Игнатьевич, за здоровье!

Отдав рюмку и закуску, он поспешил налить себе. Его примеру последовали остальные гости, нестройным хором поддержав тост.

— В общем, отправил я несчастного Петра Васильевича домой. Уговорил его помощника последовать с ним. Оба отказывались, но неизвестно, когда прибудет доктор. Надо, чтобы кто-то был с пострадавшим. Мало ли! Велел тут же, как будут новости, отправить нам записку. Надеюсь всё же, что вести получим благие. Алексей Фомич даже с того света людей вытаскивал. Имеет знания по каким-то особым китайским методам, которые сильно отличаются от наших, но имеют действие сродни чудотворному.

— Господа, а вот ведь получается, что за нами кто-то охотится, — вступил граф Сиверс. — Как ни беспокойся за многоуважаемого господина следователя, а поволноваться стоит за нас самих.

— Вы уверены, что за всеми этими преступлениями следует искать врагов «Хранителей истины»? — скептически спросил Бобрыкин. — Я случайно вступил в вашу организацию. Вы меня пригласили. Думаю, раз мои друзья в ней, то почему бы нет. Но я ни в чем таком не замешан. Даже не финансирую ни в коей мере. Зачем на меня покушаться? В толк не возьму.

— Видите ли, Севастьян Андреевич, никто из убитых не занимает сколь-нибудь выдающегося поста в нашем сообществе. Никто не хранит фолиант. Как вам известно, книгу в России хранит хозяин этого дома. По нашей договоренности Герман Игнатьевич никому не сообщает о местонахождении фолианта. Опять же было бы понятно, если бы пытались его найти. Но убийцы… или убийца просто наносит смертельные удары. Без всякой логики!

— А давайте выпьем коньяку с шампанским? — предложила Ольга Михайловна слегка дрогнувшим голосом. Ей с самого начала не нравилась идея с назначением Германа главным хранителем. Сейчас она не привлекала еще больше. — Как называется сей коктейль, мой милый друг? — обратилась она к мужу. — Запамятовала.

— Адмиральский, «амираль». Интересное сочетание. Но следует очень внимательно соблюдать пропорции. Я сделаю желающим. А потом вернемся в столовую. Подадут горячее.

Желающих отведать адмиральский коктейль оказалось много. А точнее, все гости. Они выстроились в небольшую очередь к хозяину дома. Герман Игнатьевич наливал с палец французского коньяку, а потом сверху лил крымского шампанского.

— Водки туда надо лить, водки! — советовал Каперс-Чуховской, не находивший большого удовольствия от иных напитков, но тем не менее бокал с «амираль» опустошил довольно быстро.

***

— Продолжаем наш ужин на английский манер, — вещал Герман Игнатьевич, заняв привычное место во главе стола. — На горячее мною было запланировано следующее. Креветки в соусе карри. Соус этот из Индии. В Англии появился уж более ста лет назад. Ну сейчас он считается чуть ли не таким же известным, как рыба с жареной картошкой. У нас соус не очень широко распространен. Но мне его вкусовые качества понравились. Приглашаю и вас отведать. — Герман махнул рукой официантам, и они пошли обносить гостей объявленным блюдом. — Карри бывает весьма острым, однако я выбрал более мягкий вариант. Кроме креветок, в блюде содержится шпинат и лук. Готовилось блюдо в кокосовом молоке. Доложу вам: основная сложность для меня состояла не в приготовлении. Оно довольно простое. А в поиске карри и кокосового молока.

Гости настороженно клали себе на тарелки понемногу: странная смесь индийского и английского вызывала определенные опасения, несмотря на кулинарные таланты Радецкого.

— К креветкам мы подаем охлажденное белое вино, — продолжил хозяин дома. — Как и положено к рыбным блюдам. Надо отметить, что англичанам ничто человеческое не чуждо, и они тоже любят рыбалку. Поэтому сейчас вам предложат блюдо из форели, а вы представьте, что форель для вас выловил какой-нибудь английский граф.

Шутку гости оценили и засмеялись, подзабыв о грозившей им опасности.

— На сковороду с высокими бортами мы выложили лук-шалот, а сверху разместили форель. Залили бульоном и портвейном…

— Вечно вы, Герман Игнатьевич напитки переводите, — покачал головой Каперс-Чуховской, считавший, что вина на еду лить — только их переводить.

— Нам хватит, любезнейший Афанасий Никифорович, и для блюд, и для тостов… Так вот, кроме того к рыбе предлагается соус из грибов и анчоусов. На самом деле, соус называется «грибной кетчап», рекомендую. Через шеф-повара Английского клуба я добыл вустерский соус, который обязательно следует добавлять при приготовлении грибного кетчапа.

В завершении рыбной части подали палтуса под нежнейшим соусом из зелёного горошка, яичного желтка и сливочного масла. А также удивительное блюдо из трех разных рыб, которые имели кремообразный вид и лежали в специальных формочках. Рядом полагался кусочек поджаренного хлеба.

После такого пира для мясного в желудках, казалось, не осталось места. Но Герман Игнатьевич подавал блюда в небольшом количестве. Они были легкими и вполне позволяли насладиться следующей серией дегустасьён. Пока слуги меняли посуду — специальные вилки и ножи для рыбы заменялись на те, что предназначены для мяса; бокалы для белых вин сменились на фужеры для красных — графиня Сиверс спросила Радецкую:

— Душа моя, а вы не пытались опубликовать кулинарную книгу или выпустить журнал с рецептами? Герман Игнатьевич, мне кажется, является неистощимым источником различных изысков!

— Ох, как вы угадали, дорогая Генриетта! — воскликнула Ольга Михайловна. — Представь, Герман, Генриетта угадала мои планы!

— Ждем подробности! Рассказывайте, пожалуйста! — настойчиво попросили гости.

— Пока, господа, и рассказывать толком нечего. Когда получится воплотить, обязательно вам первым доложу. Пишу и книгу по рецептам мужа, и вместе с редактором «Освобожденной Галатеи» готовим журнал на всякие кулинарные темы. Но дело это непростое. Скоро не ждите.

Уютная атмосфера особняка Радецких заставила бы всех окончательно забыть о приключившихся волнениях, но дворецкому пришлось нарушить установившееся благостное настроение. Не успели начать подавать мясное, как он вошел в столовую и вручил Герману Игнатьевичу две записки. После прочтения лицо Германа омрачилось.

— Плохие новости, господа, — сказал он. — Пишет врач, Алексей Фомич, которого я просил прибыть к Петру Васильевичу Курекину. — К сожалению нашему доблестному следователю становится всё хуже. На коже появились волдыри…

— Герман Игнатьевич! — с придыханием произнесла графиня, резко побледнев. — Увольте от подробностей!

— Мы можем удалиться в гостиную, — предложил Сиверс, — дабы не тревожить наших дам.

— Я бы пошла с вами, — заявила Ольга Михайловна. — Я не склонна к обморокам.

— Душа моя, останься с Генриеттой, — попросил Герман. — Ей что-то совсем дурно. Может соли велеть принести? Я тебе потом всё расскажу в подробностях.

Радецкой пришлось согласиться и отпустить мужчин в гостиную одних. Её подруге действительно стало совсем плохо, и следовало о ней позаботиться.

Слуги опять остались не у дел, привычно выстроившись вдоль стены. Вечер складывался вовсе не так, как полагалось. Погода за окном тоже переменилась к худшему. Ноябрьские ветра задували изо всей силы, стараясь забраться в любые щели. Они гудели и завывали на манер привидений английского замка, навевая печальные мысли. Ольга Михайловна позднюю осень не любила. Она бы с удовольствием уезжала из Москвы в теплые края, но сезон был в разгаре, и отъезд приходилось откладывать до послерождественских времен. Тогда все чуть успокаивались, изредка устраивая под метели январские балы, которые вполне можно пропустить — чай не девушка на выданье.

В гостиной, оставив дам на попечении друг друга, мужчины приготовились слушать Германа Игнатьевича.

— Врач пишет, что пробует применить известные ему средства для лечения кожных заболеваний. Пока улучшения не наблюдается. Очень хвалит Ольгу Михайловну за своевременное предупреждение не трогать глаза и лицо. Иначе, уверен Алексей Фомич, последствия были бы куда плачевнее. Вторая записка пришла от Фёдора. Она куда короче. Дождавшись врача, он поехал в участок, чтобы передать для исследования конверт и отравленное послание. Так как дело касается следователя полиции, на службу вызваны все, кто может помочь в определении состава яда.

Сиверс раскурил трубку. Остальные налили себе напитков, которые на сей раз слуги даже убирать не стали, словно чувствовали, что пригодятся.

— Вот напасть какая! Какой ужин испортили супостаты! — осуждающе сказал Каперс-Чуховской. — И чего хотят, непонятно.

— Народ русский извести, знамо дело, — проворчал Бобрыкин. — Вон, масонскую ложу разогнали и правильно сделали.

— За что ж это вы ратуете, Севастьян Андреевич? — грозно спросил граф Сиверс. — Чтоб и нас разогнать? «Хранители истины» политикой не занимаются, никуда не лезут со своим уставом. Но вот помешали кому-то и сильно!

— Про то и речь. Кому вот только помешали? — не отступал Бобрыкин. — Смуту сеют, наверное, какие-то из членов общества. Не исключено, что так. Сидели бы тихо, не высовывались.

— Господа, не ссорьтесь, — призвал Герман Игнатьевич. — Наша задача объединиться и выступить едино. Попытаться понять, почему нас хотят изничтожить. Вот Севастьяну Андреевичу пришло приглашение в Английский клуб. Нас не звали, а значит он там будет один. И раз хотели его отравить при помощи бумаги, то и там чего-нибудь удумают.

Колоколец у входной двери опять прервал беседу. Все вздрогнули, потому что в тот день сей звук особо ничего хорошего не предвещал. Капли дождя тревожно застучали по оконным стеклам. Чья-то фигура, видимо посыльного, мелькнула в тусклом свете фонарей и скрылась, упрятанная завесой дождя.

Дворецкий, сохраняя равнодушное выражение лица, вручил Радецкому влажный конверт.

— Простите, барин, посыльный не уберег. Там льёт как из ведра. Будто, прости Господи, на небесах прохудилось.

— Ничего страшного. Надеюсь, содержимое разберем. — Радецкий начал аккуратно надрывать конверт.

— Постойте-ка, Герман Игнатьевич, — остановил его Ефим Карлович. — А если и это послание отравлено? — Он внимательно посмотрел на конверт. — Похож на тот, что Севастьяну Андреевичу передавали. Отправитель не указан.

— И как же нам его вскрыть? — Герман вытянул руку с посланием, вертел и так, и эдак. — Сейчас я ножиком поддену, вытряхну на газету. Потом щипцами каминными развернем листок и прочтем. Железо вряд ли подвластно отравлению, да и если что не жалко. Новые купим.

— А пользоваться как ими потом? — встрял ехидно Каперс-Чуховской. — Предлагаю выбросить сразу после использования. Замотать в тряпку и долой!

— Постойте, господа, у нас есть на кухне щипчики для кулинарных целей. Они маленькие, ими сподручнее будет вертеть бумажку. Ваня! — крикнул зычно Герман Игнатьевич, напомнив присутствующим о своей истинной натуре.

Тут же в гостиной появился старший лакей.

— Вань, принеси будь добр, старых газет, мешок какой-нибудь и щипцов с кухни, каких там Марфа не пожалеет. Скажи, безвозвратно хозяин берет.

Надо сказать, в доме распоряжения Радецкого под сомнения никем не ставились, какими бы странными ни казались. Никогда он на слуг не кричал, не наказывал, но его слушались и безмерно уважали, а то и любили.

Вскоре, всё надобное Ваня разложил на столике. Герман Игнатьевич положил на газету конверт, который до сего момента так и держал в вытянутой руке. Взял вилку и нож. Вилкой попридержал конверт, ножом аккуратно его надрезал. Затем, щипцами поднял конверт и, как фокусник на ярмарке, вытряхнул листок бумаги. Никто бы не удивился, если бы выпавшее послание превратилось в кролика, а то и пуще того в шипящую змею. Хозяин дома половчее взял щипчики и, потянув за уголок листка, развернул его.

Гости столпились вокруг столика. Сиверс попыхивал трубкой, Каперс-Чуховской дожевывал ветчинный рулетик, Бобрыкин сделал большой глоток коньяку. Все уставились на выведенные чернилами слова. Начиналось послание знакомо: derniere rendez-vous…

[1] derniere rendez-vous — последняя встреча