Прасковья

Галина Васильевна Ергужина

История простых людей в непростое время, история о трогательной чистой любви, которую не сломали ни война, ни горе. Школа чистых мировоззрений и благородной гордости.

Глава 6

Сельчане уже затушили пожар, случившийся в доме моей бабки Катерины Ивановны, но она всё ещё продолжала выть на всю окраину, и стонать, будто от страшной боли. Василий держал на руках обгоревшую Настю, которая мычала и металась от боли, люди бегали вокруг них, Мария крепко прижимала к себе Григорку с Христиной, вцепившихся в её подол. Александра вместе с другими людьми всё ещё тушила тлеющие поленья, а Николай Васильевич теперь медленно шёл к Анне. Кондрат, увидев дядьку Николая, остановился. Анна перестала тушить поленья и обернулась на отца, едва переводя дыхание, но колючая пощёчина, которой так ждала Нюрка, так и не погладила её бледного онемевшего лица.

— Настя чуть не сгорела, где ты была, Анна? — этот голос Нюрка услышала, как из преисподней. Она присела в коленях и залепетала, как самый несчастный агнец:

— Отец, простите меня… простите… простите…

Дальше всё было как во сне, спали в почти сгоревшей хате, голодные и убитые горем. Дом, слава богу, не сгорел дотла, скотина уцелела, но никто в течение двух или трёх дней не проронил ни слова.

Анна вжималась в собственное тело от стыда перед своей семьёй, мать плакала тихонько, но не переставая. Мария прикладывала какие-то примочки, назначенные доктором Насте, не отходя от неё ни на шаг, а та всё стонала и мычала днём и ночью, пугая маленького Григорку. Александра, Христина и сама Нюрка тщательно вымывали дом, тщетно пытаясь выветрить запах гари после пожара. В те дни, как назло, зарядили дожди и Нюрка совсем уже пала духом.

Василий не спускал с матери глаз, всё пытался чем — то порадовать её, отвлечь, а Христина всё пытала Марию, почему же Нюру не наказали ни мама, ни папа. Наконец, устав слушать её, Александра сердито выпалила:

— Да потому что не родная она нам, потому папка и промолчал ей!

Все обернулись на неё, а Нюрка выронила ковш воды, которым набирала воду в котёл для ужина.

— Ты чего, Шура? — прохрипела Екатерина Ивановна, подымаясь со стула, — Ты чего это?!

Оцепенение, охватившее всю семью, нарушила Мария:

— Чего ты несёшь — то своим языком, Шура? Ну, чего ты несёшь? Вот как бы треснуть тебя этой вот палкой по голове, чтобы думала, что говоришь.

— А вот тресни, и я тебя тогда тоже тресну. Что это вы вдруг все замолчали? Никто не видит что ли, или не знает, что Нюрка чужая в нашей семье? Хату нам спалила, а ей никто и слова не сказал!

— А ну, замолчи! — заревел Василий своим уже довольно низким голосом.

— А вот и не замолчу, отец — огрызнулась Александра.

— Да как ты смеешь?! — поднялся Николай Васильевич.

— Ах ты, зараза такая! — поднялась и Екатерина Ивановна. — Да как же у тебя язык — то повернулся отцу так отвечать, а?!

Нюрка растерянно хлопала ресницами, сквозь которые произвольно полились слёзы, и дрожащими руками бесполезно пыталась поднять ковш с пола. А остальные орали на весь дом, не слыша больше ни Василия, ни отца, пока Николай Васильевич не схватил топор и не опустил его с грохотом на дубовый обгоревший обеденный стол.

И вот тут Нюрка заревела, бухнувшись на стул. И все замолчали. А ковш так и остался лежать на полу. Александра села на стул, и Христина подошла к ней, в душе жалея её почему — то, но не ничего не говоря вслух. Мать ушла в свою спальню, отец вышел на улицу. Мария пошла к матери, а Василий подошёл к Анне.

— Ты не бери в голову, Нюра, — чуть хрипло сказал он, — со злобы Шура сказала так.

— Со злобы? Правда, Василь?

— Правда.

Он обнял её голову, прижал к себе обеими руками и, когда почувствовал, что Нюрка перестала плакать, отпустил её и вышел на улицу.

Нюрка встала с места и стала возиться в печи. Григорка спустился с печи, наблюдая за ней, а Настя снова застонала.

Тогда Александра, не поднимая глаз на Христину, не сводившую с неё глаз, подошла к Насте. Она погладила бедняжку по голове и крепко сжала тонкие губы.

— Ты, Шура, мне хотела больно сделать? — заговорила Нюра, — За Настю? Так мне и надо. Я чуть было дом наш не погубила, Настю, и Григорку, ты прости меня.

— Не так всё, — грубо отозвалась Александра.

Нюра обернулась к ней.

— Чего же не так?

Александра пыталась облегчить мучения Насти и молчала в ответ.

Анна подошла к сестре, тронула её за плечо:

— Скажи мне, Шура, о чём ты говоришь?

— Со зла сказала, — не оборачиваясь, ответила Александра, — но сказала правду.

Теперь уже не понятно было, кто из них застонал громче, Настя или Анна. Только мать, стоявшая в проёме двери, сухо произнесла:

— Какая же ты злая у меня растёшь, Лександра.

Мария подхватила Григорку с пола, взяла за руку Христину и вывела детей на улицу, а Екатерина Ивановна встала между двух своих дочерей, не глядя ни на одну из них. Шура опустила голову, но не от стыда, как было понятно, а от того, что не могла скрыть своей злобы в глазах. А Анна во все глаза смотрела на свою мать.

— Ты, Нюра, не плачь. Если я тебе не мать, то нет у тебя матери, дочка.

— Как же так, мама? — сдерживая поток слёз, заскулила Нюрка.

— А так, Нюра. Моя сестра Анна, мать твоя, умерла в родах, а тебя — младенцем я взяла себе, вскормила и на ноги поставила. Тебе и думать, кто я тебе, мать или не мать.

Нюрка тихо заплакала. Александра вышла на крыльцо, а мать обернулась к плачущей девушке.

— Ну что ты так убиваешься, донечка? — в сердцах спросила она Анну и та, бросившись ей на шею, расплакалась ещё больше.

— Я тебя, как всех своих детей растила, Аннушка, — тоже в слезах приговаривала Екатерина Ивановна, — чего ты плачешь, дитятко моё? Разве тебе плохо, что я твоя мамка?

— Не плохо, мамочка, — всхлипывала Нюрка, — просто я чужая вам.

— Да как же чужая?! — отвечала мать, — Да как же так может быть, доченька моя?!

И так они ревели, обнимаясь, и утешая друг друга, пока все члены семьи снова не вернулись в дом.

Все, кроме Александры и Василия.

Они в то время сидели на упавшем при пожаре стволе старого дерева, и он ласково поглаживал её жиденькие волосы, и вытирал крупные слёзы на её испорченном оспой лице.

— Папка Анну больше любит, а меня нет, а теперь ещё больше ненавидеть будет за те слова, — всхлипывала она.

— Дурочка ты наша, — ласково отвечал ей Василий, — ну что же ты такое говоришь? Они жалеют её с мамкой, а ты кровь наша, Сашенька. Родная ты наша! Кровинушка. А ты знаешь, что такое в нашем роду кровь?

— Что? — отозвалась Шура.

— Кровь — это наши корни, Шура. Это наша Григорьевская династия.

И Александра притихла, прижавшись к старшему брату, обнимая его как в последний раз, ещё всхлипывала, но уже совсем не плакала. Теперь она думала о другом. Как же так? Нюрка, значит, не кровь нам теперь? Значит, не наша она династия? Ну, как же так?.. Сестра ведь. Неправильно это…

— Вася, — наконец спросила она, — а как же так? Нюра не наша династия что ли?

Он рассмеялся и крепче обнял сестру, раскачивая её, будто баюкая.