Прасковья

Галина Васильевна Ергужина

История простых людей в непростое время, история о трогательной чистой любви, которую не сломали ни война, ни горе. Школа чистых мировоззрений и благородной гордости.

Глава 8

После тех событий прошло около трёх лет, Нюрка тихой стала, да и не только Нюрка, все дети как-то поменялись. Будто Настя что-то унесла от каждого из них.

Василий стал ещё угрюмее, Александра с Марией озлобились на Анну, всегда сухо с ней говорили, а то и вовсе молчали в ответ. А Христина притихла, совсем болтать перестала. Тянулась худой и бледной девочкой с тонкими руками.

Отец с прошлой осени всерьёз расхворался. Всё кашлял и кашлял тихонько. И травкой его поили, и молоком выпаивали. А всё одно. Болел он, и становилось ему все хуже и хуже, хоть и скрывал он это от всех.

Екатерина Ивановна же с головой в колхозные дела окунулась, будто нашло на неё что-то, а ещё Николай Васильевич заметил, что Парасю Екатерина Ивановна не долюбливает. Но ничего не говорил муж жене своей, лишь сам пытался возместить ребёнку ласку материнскую.

Однажды Николай в сердцах выпалил Екатерине Ивановне о своих подозрениях, так она ему в свою очередь тут же ответила:

— Она у меня Настеньку забрала, Колюшка! Вместо Насти у нас она.

— Да что ты мелешь такое, Катя?! — взревел Николай Васильевич, — что ты мелешь, баба?

— Что знаю, то и говорю, Коля. Не должна была Настя помереть, не должна была!

И так она разревелась навзрыд, что отступил Николай Васильевич, но холодным стал после того разговора, замкнувшимся.

— Мамка Параську не любит, потому что Настю ей простить не может, — шептались Александра с Марией, поглядывая на Анну, — а Нюрке — то она все прощает, и пожар, и Настю.

Нюрка слышала их, но всё время делала вид, что не слышит ничего. И всё плакала тайком от всех, вот тогда — то она и стала ходить за Прасковьей, ухаживала за ней, кормила её. Будто вину свою заглаживала.

Василий стал чаще приходить поздно, то сено в поле собирает, то ещё что случится. И мать, наблюдая за ним, тревожно вздыхала.

Однажды за шитьем она сказала:

— Рано ты, Вася, гулять стал.

— Чего же рано, мамка? — ласково и даже игриво отвечал он.

— Жениться надумал или так сойдёть? — улыбнулась Екатерина Ивановна.

— Так сойдёть, — рассмеялся он.

И в доме, кроме них никто не понимал, о чём идёт речь. Только Николай Васильевич хмурился слегка, пряча улыбку в усах.

— А ты, Мария, к Трофимовне ли ходишь? Иль к её сыну Фёдору? — не унималась мать.

Мария опустила голову, продолжая перетирать зерно в ступке.

Николай Васильевич поднял голову и посмотрел на Василия, потом на Марию. Та стояла у печи, заплетая и теребя хвостик коротенькой косы под резинкой и молчала.

Василий взял на руки Прасковью, игравшую на полу у печи, и усадил к себе на колени.

— Так что же ты молчишь, Мария? — угрожающе спросила Екатерина Ивановна.

— Неужели ты сама к Фёдору ходишь, Мария? — слегка осипшим от кашля голосом спросил отец.

Он очень похудел, осунулся, стал слабым и глаза его смотрели тускло.

Мария вскинула голову:

— Да кто же это говорит — то?! Неужели Трофимовна такое говорит про меня?

— Не Трофимовна, — сурово отвечала мать, — а соседка её Клавдия. Говорит, что ты зачастила к ним, а там Фёдор, всё пялится на тебя, а ты на него. Зачем ты там ошиваешься?

Николай Васильевич раскашлялся, и Хрестя протянула ему кружку с водой. Он стал пить, но вдруг поперхнулся и закашлялся ещё больше, пока из его глотки не вылетел сгусток алой крови. Христина испуганно отскочила от него, увидев кровь, и все замерли. Екатерина Ивановна подлетела к Василию и схватила Парасю себе на руки, крепко прижав её к себе:

— Вася! Вези отца в город, Вася, быстрее!

И засуетились они все, забегали, словно кто-то в их безмолвии сказал что-то страшное, срочное.

Только Екатерина Ивановна стояла, как вкопанная, будто ударил её кто-то в самое сердце, а Николай Васильевич всё кашлял и кашлял, побагровев до самой шеи. Вены на его лице вздулись и глаза налились кровью. Василий подхватил отца под руку, в спешке надел на него тулуп и шапку и вытащил на улицу.

Нюра громко заплакала, Мария прижалась спиной к стене, Александра сморщившись, словно от боли смотрела в черное окно. Христина с Григорием молча сидели у стола, они ещё не понимали, что именно случилось. Но одно знали точно — то, что случилось, плохо.

Парася расплакалась, а Екатерина Ивановна всё сильнее прижимала её к себе, словно кто хотел у неё отнять ребенка. И лишь спустя некоторое время, она отчаянно заплакала, качая Прасковью.

— Что же это? — приговаривала она, — Что же это?!..

Время шло, и утром Василий вернулся с новостью, что отца госпитализировали в закрытую больницу. Ему определили туберкулёз.

Больше они отца не видели. Только изредка, как помнит Нюрка, мать ездила в город и возвращалась, так и не видевши его.

В один из тех мрачных дней Мария быстро дошла до поля, где ждал её Фёдор. Он обнял девушку за плечи, приветствуя её, но она отпрянула от него и обижено наклонила голову.

— Что же ты, Марьюшка?

— Мамка знает, что я хожу к вам. Стыдится меня. И отец захворал, чахотка у него.

— Так как же сватать тебя? — нахмурился Фёдор, поняв укор.

— Мамке всё равно, — вздохнула Мария, — но она дала согласие, только говорит, свадьбы не будет.

— А я согласен и без свадьбы, — Фёдор хлестанул хворостиной по траве, — если отдаст тебя мать, завтра же и приду.

— И приди.

Фёдор оглянулся на неё. Мария была слегка бледной, глаза её ввалились от усталости, губы были белесыми и голос тихий.

— И приду! — пообещал Фёдор и пошел по сельской дороге навстречу председателю, который шёл вдоль поля с каким — то незнакомцем.

Мария глянула ему вслед и пошла прочь. Уж очень ей не хотелось встречаться с председателем колхоза. Она теребила в руках кончик платка и теперь уже думала об одном. Мрачно стало ей в родительском доме, хорошо бы, если бы Фёдор скорее забрал её к себе.

В село спускалась ночь.

Вымытый до бела протяжными дождями молодой месяц, словно тонкое лезвие сиял с неба. А светлая тишина, нарушаемая лишь редкими тихими цикадами, лежала вокруг полупустого села. Василий шёл по дороге тихо, и думал о своем. В ещё сыром воздухе всё же чувствовалось приближение скорой весны: ароматно и свежо дышала земля, а сквозь почерневший наст грязного снега пробивалась свежая поросль молодой травы.

Василий не торопливо вдыхал запахи ночи, и думал о своей матери, чувствуя, что глаза его наполняются слезами страшной тоски. Он также думал и об отце, и о Насте, и о Прасковьюшке, вдруг ставшей виноватой в том, что Насти не стало. Василий думал о том, как тихо и незаметно отец захворал и теперь сгорает от чахотки, думал, сколько он ещё протянет, думал, как мать переживёт теперь ещё теперь и это. И все его мысли не могли уложиться в его голове. Уж слишком много их было теперь. И все они были печальными, тоскливыми, до глубины сердца режущими его горькой обидой.

Войдя в дом, Василий заметил в комнате матери слабый свет и двинулся туда. Тихо он перешагнул постели спящих сестёр и приоткрыл занавеску родительской обители.

Екатерина Ивановна спала, обняв Парасю обеими руками, сон её был тревожным, потому как брови были насуплены, а чуть бледные губы плотно сжаты. Василий отступил и тихо пробрался к печи, на которой спали Хрестя с Григоркой. Слегка подвинув ребят, он прилёг и тут же услышал осторожные шаги матери.

— Васятка? — шепнула она.

— Я, — отозвался он.

— Мне отец твой снился, — тихо прошептала она.

Василий поднялся на локтях и вслушался в её дыхание.

— Помер он, Вася. Ты бы съездил завтра в город.

Похолодел Василий, но виду не подал.

— Ты, мать, ложись спать, а я завтра узнаю в городе. Чего ты придумала, подумаешь, сон!

Но мать что-то пробормотала и ушла, тихонько шаркая босыми ногами. Помолилась перед иконами и улеглась стонать в подушку. А Василий до самого рассвета лежал с открытыми глазами и всё думал, бывают ли сны вещими или это люди от страху придумали. В комнате матери постоянно поскрипывала кровать, мать ворочалась, вздыхала, и к рассвету Василий понял, Екатерина Ивановна не спала.

Анна проснулась от стука двери. Мать сидела за столом серее их земляного пола, и покачивала Прасковью. Был ещё рассвет, и Екатерина Ивановна не спешила поднимать детей. Она мельком глянула на Марию.

Та вскочила и подбежала к собранному узелку своих вещей, затем она быстро расчесала свои жиденькие русые волосы, и снова обернулась на мать. Та молча продолжала качать Парасю, хотя ребёнок давно крепко спал.

— Мам, ты чего не спишь? Случилось что?

— Ничего, — тихо ответила Екатерина Ивановна, — тебя буду провожать, Мария. Когда придёт Фёдор?

— А Василий где?

— В город поехал. Отца проведать.