Монастырские

Галина Мамыко, 2019

Вера Монастырская и Катя Небылица – подруги с детства. Вера в течение своей жизни переживёт много приключений. В поисках личного счастья она отобьёт у Кати мужа. Но дружба между героинями сохранится. Катя решится на необыкновенный шаг, что потрясёт Веру и изменит её жизнь. В романе Галины Мамыко «Монастырские» проходит жизнь поколений и судеб человеческих. Автор приглашает читателя заглянуть вместе с героями не только в прошлое, но и за завесу будущих времён. Герои ищут себя, оступаются, попадают в жизненные ловушки, вновь устремляются к поиску того лучшего, что так хочется найти в первую очередь внутри самого себя и поделиться с другими. За внешними буднями стоит главное: внутренний мир человека, его духовные ценности, устремлённость к добру и свету, несмотря ни на какие пропасти и бездны на жизненном пути.

Глава 6: Праздник революции!

Шумно в доме. Праздник революции! Папа с мамой снуют по квартире, перекрикиваются между собой оживлённо. Непонятно, чем они заняты, но их силуэты то и дело мелькают в разных уголках квартиры. Вот проплыло куда‑то кресло, вот запыхтел диван, его понадобилось вдруг двигать зачем‑то. Оказывается, ищут мамину «брошку огромных денег». Под диваном её нет, но там находят пыль, и Мария Фёдоровна хватается за новую работу. Мама кричит, и все в квартире вздрагивают. Богдан выглядывает из своей комнаты, на лице у него остатки поэтического вдохновения. Мама снова кричит. И все облегчённо вздыхают: нашлась брошка. У меня в комнате включён магнитофон, гремит «Битлз». Мария Фёдоровна шевелит губами под «Битлз» и тряпка в её руках мелькает как смычок в руках дирижёра. Может показаться, что няня тихонько подпевает. Но это лишь мне так кажется. На самом деле Мария Фёдоровна шепчет иное. Если сейчас выключить магнитофон, то в комнате останется «Господи, помилуй мя…» Стёкла, серванты, посуда, паркет, мебель — всё давно чистое, но няня находит новые пятнышки и пылинки. Ритольда на кухне. Она озабочена, строга, сосредоточена на кастрюлях и сковородках, на пирогах и салатах. В такие пиковые часы у Ритольды вырастают крылья и много‑много рук, и ей нет дела до всего остального в квартире, даже до нас с Богданом.

Мы ждём гостей. Любимое мною время, будет много людей, весёлых лиц, разговоры. Все будут смотреть на меня и моё новое, блестящее платье. У меня впервые открытый наряд, и я буду видеть интерес в глазах мужчин. Меня уже волнуют мужчины. Я знаю, что моя красота их тоже волнует. От этого я ощущаю какую‑то ненормальную, дикую радость, я часто бегаю к зеркалу, любуюсь на себя.

Богдан не принимает участие в семейных хлопотах. Он, как всегда, задумчив, он любит уединение, и в его комнате особая таинственная атмосфера. Здесь мне хочется говорить шёпотом. Я вижу, как сосредоточенно он что‑то пишет, не обращая внимания на мои шаги. Я хочу, чтобы он, наконец, обратил на меня внимание, и специально кашляю. Он смотрит на меня, потом встаёт и задёргивает шторы. Я больше не вижу своего отражения в стекле.

— Ты хочешь, чтобы я похвалил твоё нескромное платье? — говорит Богдан. — Но как можно хвалить то, что бесстыдно?

— О, Богдан. Ты как всегда. Скучно.

— Послушай, Вера. Нам с тобой через два года получать паспорт. Я, как и ты, тоже считаю себя взрослым. Но, извини, не настолько, чтобы…

Богдан замолчал. Ему трудно говорить на такие темы. Он не любит говорить об этом. Он знает, что со мной никогда и никто не вёл подобных бесед. В нашей семье все жили обособленно. Каждый — в своём отдельном мире, вход в который посторонним был воспрещён. Мама благодаря отцовскому статусу крупного партийного работника имела возможность не работать и вся её жизнь состояла из поездок в санатории. Папа тем более был для нас закрытым человеком, занятым, молчаливым, с утра и до позднего вечера на работе. А когда оба родителя оказывались на какое‑то время одновременно дома, начинались званые обеды и ужины, чему я радовалась.

Я знала привычки папиных товарищей — Пётр Евгеньевич любит горячие блины, а Николай Петрович обожает холодное пиво. У Михаила Викторовича была страсть к конфетам, он и для нас с Богданом приносил красивые коробки, перевитые атласными ленточками. Андрей Анатольевич питал слабость к породистым собакам, иногда с ним приходила овчарка Гарри.

Среди гостей выделялись супруги Беломедовы. Ким Георгиевич был управляющим строительно‑монтажным трестом, и для нашей семьи представлял особый интерес. Это мне было известно из подслушанных разговоров родителей. «Что бы мы делали без Кима Георгиевича», — говорила мама, когда от Беломедовых к нам по просьбе моего папы приезжала очередная бригада строителей и «спасала положение» (выражение мамы).

Семейство Беломедовых удивляло, однако, лично меня не строительными возможностями, а воспитательной системой в отношении их единственной дочери Нины, моей ровесницы. Беломедовы опекали Нину так, будто это был новорождённый младенец, и пылали надеждой в будущем породниться с нашей семьёй. Богдана они считали наиболее подходящей партией для своей дочери. Сама Нина была готова выполнять все требования родителей, она поражала меня своей наивностью. Богдан относился к подобным планам семьи Беломедовых без эмоций. (Забегая наперёд, скажу, что лишь годы спустя, когда наш Богдан уже принял монашеский постриг и священнический сан, Беломедовы окончательно успокоились.)

Из‑за своей наивности Нина Беломедова попадала в «истории». Она умела хорошо говорить по‑французски, любила посещать театры. Как‑то один из приглашённых в дом на сватовство кавалеров решил подшутить над Ниной и поинтересовался, «а трахалась ли она в своей жизни?» Нина честно сказала — да: «Подобное невозможно забыть. Было ощущение, словно меня пронзили насквозь. Такой силы удар. Отдалось и в голове, и в рёбрах, показалось, глаза на лоб вылезут, а я лопну от боли. Родители утешали: до свадьбы заживёт». Нина так и не поняла, чем так удивила своего собеседника. Ну, была на практике в колхозе, с другими студентами мединститута убирали с полей картошку. Ну, упала с борта тракторного прицепа, что в этом такого.

Приключения Нины Беломедовой мои родители называли анекдотичными, а у Богдана вызывали жалость к «чистой и хорошей девушке».

Моя подруга Катя Небылица с её «писательским чутьём» тоже не смогла остаться равнодушной к легендарной Нине Беломедовой. Она написала рассказ о смешной девочке Нине. Но благодаря горячей просьбе Богдана Катя передумала рассылать рассказ по редакциям молодёжных журналов. Нам она его читала в узком семейном кругу, все смеялись, кроме задумчивого Богдана.