Не все клопу масленица

Галина Полынская, 2004

Закадычные подруги Сена и Тая, большие любительницы шампанского и приключений, получили задание от детектива Горбачева найти некую Иру Колесникову. По словам ее друга, она попала в секту, которая базируется в районе поселка Подосинки. Там решительные девицы сняли дачу-развалюху и под видом писательниц с четырьмя баулами и допотопной печатной машинкой поселились в ней. Приложив титанические усилия, подруги проникли в секту и стали жить там под видом вновь обращенных. Они сразу поняли, что дело тут не чисто. Члены секты напоминали зомби, а тела девушек были покрыты свежими шрамами. Сена и Тая сняли все на пленку, пора было сваливать по-тихому. Однако подруг разоблачили и повязали – не ровен час, их отправят в мир иной без суда и следствия!

Глава четвертая

Дорога к дому была долгой и ужасной. Я уже даже не пыталась хоть как-то развеселить и утешить Таисью Михайловну. Одной из многочисленных неприятных черт ее невыносимого характера была такая вот особенность: стоило случиться какой-нибудь неприятности, не важно — мелкой или крупной, Тайка тут же принималась «катать снежный ком», припоминая, чего ж такого ужасного выпало ей по судьбе в последние лет десять. Разумеется, минут через пятнадцать такой карусели, подруге, вполне обоснованно, начинало казаться, что она самый последний человек, самым бездарнейшим образом проживший (уже) свою серую жизнюшку. И я ничего не могла с этим поделать, ничего не помогало, — как минимум два дня нытья и рыданий были обеспечены. И вот сейчас она снова хмурилась, куксилась, а я, значит, как гибрид Куклачева с Олегом Поповым должна изо всех сил развлекать и веселить ее персону. Ну да, сейчас прямо. Я, может быть, тоже имею право на душевные страдания, вот сейчас вспомню что-нибудь гадкое из своей жизни и так застрадаю, мало не покажется!

— Сена! Чеховская! Нам переходить, проснись!

Мы вылетели из вагона в самый последний момент. Прибыв на платформу станции Пушкинская, Тая ринулась к дверям подоспевшего поезда и, расталкивая граждан пассажиров, ломанулась к единственным свободным местам. Упав на сидение, она бросила рядом сумку и протрубила:

— Сена! Сюда! Я тебе место заняла! Куда прёте, не видите, тут занято?

— Извините, простите, простите, извините, — проталкивалась я к подруге, наступая на ноги всем подряд. Усевшись, перевела дух под перекрестным огнем ненавидящих взглядов пассажиров, обреченных стоять до самой конечной.

— Слушай, Сена, — ткнула меня в бок локтем Тайка, — дай-ка мне еще раз эту фотографию посмотреть?

— Какую?

— Ну, эта, со Славой и его Ирой, не помню, как там ее зовут.

Я вынула из сумочки конверт и протянула Тае.

— Симпатичный паренек и такая тумбочка рядом, не понимаю я этих мужчин.

— Горбачев говорил же, что они, вроде бы, вместе еще со школы, кто знает, может, тогда она была раскрасавица.

— Если бы я имела такую фигуру, — не слушала Тая, — я бы носила исключительно сарафаны-балахоны, и уж никак бы не обтягивалась джинсами! Да при такой-то фигуре вообще из дома выходить нельзя…

— Тая, уже весь вагон понял, что, имея такую фигуру, ты повесилась бы еще в младенчестве. Тебе зачем фотография понадобилась?

— Да так, приступаю к изучению материала.

Ах, значит, мы уже расследуем? Больше в истерике не бьемся? Ну и чудненько.

На обратной стороне фото обнаружилась надпись: «Июнь, 04».

— Сен, а сейчас какой месяц?

— Девятнадцатое сентября.

— Интересно, она всегда была такая вот, — Тайка постучала ногтем по изображению Ирины, — с такими… э-э-э-э… ярко выраженными проблемами на лице?

— С чего ты взяла, что у нее ярко выраженные проблемы?

— Лето в этом году вообще было из рук вон, а тут, на снимке, прекрасный солнечный денек выдался, что уже повод для хорошего настроения. Теперь представь себя на месте этой Иры. В чудесный тепленький денек ты идешь на прогулку в парк с симпатичным молодым человеком, которого знаешь едва ли не полжизни. Люди с таким лицом и такой улыбкой не могут быть противными нудными гадами, значит, ты идешь гулять с прекрасным во всех отношениях парнем в парк погожим солнечным деньком. Представила?

— И что?

— Стала бы ты фотографироваться с таким вот выражением лица? Даже не лица, а морды! Я даже и понять-то толком не могу, что у нее изображено на портрете: это ни скука, ни недовольство, ни капризность… это вообще не пойми что! А взгляд-то, взгляд каков, тяжелый, исподлобья, страшный какой-то…

— Тай, ты можешь говорить потише? Смотрела я недавно сюжет о какой-то психушке, так вот там подобные лица с похожими взглядами через одного.

Тайка уставилась на меня.

— Ты права Сена! А я все никак не могла подобрать определения! Ты абсолютно права, у нее же на лице написано какое-то психическое отклонение!

— Тая, ты можешь убавить звук? Орешь на весь вагон.

— У меня эмоции, я с ними не справляюсь. Да, помнишь, Горбачев говорил, что мама этого симпампусика говорила…

— Я помню, кто чего говорил.

— Интересно, она всегда была «с приветом» или двинулась в последнее время?

— Позвоним Славе, договоримся о встрече и всё у него выспросим.

Честно признаться, когда я очень сильно хочу есть, мне довольно сложно рассуждать на тему чужих психических отклонений, а есть мне хотелось сильнее некуда. А еще, когда я голодная, я ужасно злая…

— Рязанский проспект, — сообщили динамики.

О, какое счастье, следующая наша! Сразу еды куплю! Много! Так… стоп. На что же я ее куплю? Последние денежные средства потрачены на пивной наперсток в «Констанции»…

— Тая, у тебя деньги есть?

— А что? — она оторвалась от пристального изучения снимка. Кажется, она уже и понюхала, и на зуб попробовала эту несчастную фоту.

— Продуктов питания бы купить.

— Купим, не боись. Ты знаешь, я вот еще чего думаю…

— Таюш, — тихонько взвыла я, — давай домой попадем, съедим чего-нибудь, а потом я с наслаждением выслушаю все твои соображения.

Вот ведь человек какой, то ничего делать не заставишь, то остановить невозможно.

— Выхино. Конечная, поезд дальше не идет, просьба освободить вагоны.

Ой, а нам дальше и не надо.

В магазинчике у автобусной остановки затарились продуктами и поспешно запрыгнули в очень кстати подошедшую маршрутку.

— Сейчас домой придем и сразу же позвоню Конякину, отпрошусь на неопределенный срок и заживу припеваючи, — мечтала я, стараясь не смотреть в сторону толстого дядьки с пакетом, сидевшего напротив. Из пакета доносился душераздирающий аромат курицы гриль. На мою зверски голодную психику это действовало разрушительно.

— Это правильно, это верно, — кивнула Тая, — и работать, и расследовать Ирины завороты, право скажем, чересчур.

— Вот и я о том же. Нет, все-таки в расследованиях есть ощутимая польза — не надо чуть свет вставать, тащиться на работу и выматывать последние нервы.

Интересно, дядя с грилем далеко едет или сойдет скоро? Пока я не сошла с ума от его курицы… очень, очень вкусной горячей курицы… любопытно, она в лаваш завернута или так, просто? Лучше, конечно, когда в лаваш…

— Уважаемый! — крикнула Тайка водителю. — На повороте остановите! Сена, идем, чего ты застыла?

Мы покинули маршрутное такси, а дядя с грилем поехал дальше.

Как только я открыла дверь квартиры, как навстречу вылетел мой драгоценный песик — девяносто четырех килограммовый сенбернар Лаврентий.

— Здравствуй, здравствуй, цыпочка моя, — Тая погладила его красивую расписную мордуленцию, — ну-ка, дай нам пройти.

— Таюш, ты не могла бы вывести его прогуляться? Я такая голодная, просто жуть, как-то слишком уж быстро проскочила кафешная еда. Прогуляешь? А я пока стол накрою.

— Конечно, какие вопросы. — Тая повесила свою сумочку на крючок коридорной вешалки. — Лаврик, одевайся, идем гулять.

Пес радостно бросился к своему ошейнику с поводком.

Закрыв за ними дверь, я направилась на кухню. Выложив на стол пачку макарон, фарш, хлеб, пакет пельменей, кетчуп и майонез, я спешно принялась мастерить макароны по-флотски. Пока кирпичик фарша оттаивал на сковороде, я посмотрела на часы, принесла на кухню телефон и набрала номер родимой редакции, решив поскорее покончить с таким крайне неприятным делом, как общение с Конякиным.

— Да! — гавкнула трубка голосом начальства.

— Станислав Станиславович, это Сена, — зачастила я. — Тут такое вырисовывается! Мне поручили расследование одного крайне интересного дела! Замешана ужасная секта…

— На работу ходить будешь! — отрезал С. С.

— Но послушайте же меня! Это расследование наш шанс повторить грандиозный успех репортажа о «Bella Donna»! Неужели вы…

— У нас номер горит! В следующую пятницу сдавать, а материал еще не весь готов! Твой, между прочим, материал, Сена! На сорок семь, двенадцать и двадцать две строки!

Я скорбно ковыряла ножиком мерзлый фарш, стараясь не разрыдаться.

— Впрочем, — продолжил Конякин, видать, как следует, обдумав перспективы моего нового репортажа, — если сможешь писать быстро, буду отпускать тебя после обеда, расследуй на здоровье. Устраивает?

— Ага… — сдавленно ответила я, кромсая ножом подтаявший фарш. — До свидания.

— До завтра, Сена.

Положив трубку на рычаг, я хотела было порыдать, но пора было ставить воду для макарон.

Вернулись Тая со сладким, и масик тут же ринулся на кухню к своей миске. Пока он шумно утолял жажду, я сняла с него ошейник и передала подошедшей Тае.

— Сена, ты чего такая архикислая?

— Меня Конякин с работы не отпустил, — я помешала фарш и накрыла его крышкой, убавив газ.

— Как так? А… как же… как же мы будем расследовать?!

— Не кричи, Лаврушу испугаешь. Он выдвинул альтернативу: до обеда я до потери ориентации в пространстве пишу статьи, а после обеда иду расследовать в свое удовольствие.

— Вот маньяк!

— Да я сама виновата, — я принялась вяло крошить луковицу, — давно надо было эти статьи дурацкие написать…

— Сена, за те деньги, что он тебе платит, ты ему вообще ничего не должна!

— Пока, сожалению, альтернативы нет. Нет, я, конечно, могу уйти жить к Владу на квартиру, а свою сдать, но не уверена, что Влад этому сильно обрадуется.

Нет, серьезно, жизнь не удалась. Закипела вода.

— Тай, засыпь макароны, я лук для фарша крошу.

Подруга с хрустом принялась ломать пучки макарон и пихать их в кастрюльку, при этом у нее было такое выражение лица, будто она ломает шею Конякину.

— Нет, ну что это такое, в самом-то деле? — она бросила в воду последний пучок. — Я что, одна этой глупой сектанткой заниматься буду?

Ах, вот оно что, а я уж подумала, что Таечка обо мне распереживалась, а она, как всегда только о собственных ресурсах беспокоится.

— Не тревожься, — я высыпала лук в фарш и тщательно перемешала, — я буду писать в поте лица, чтоб аж пар из ушей и искры из ноздрей, а потом сразу же, сломя голову, на расследование, так что не волнуйся, не перетрудишься. Я все сделаю и за тебя, и за себя, и за того дядю!

— Сена, ты меня не так поняла!

— Я тебя прекрасно поняла! Макароны посоли!

— Сена…

— Оставь меня в покое! Я хочу есть, я расстроена, я могу сильно нагрубить! С рукоприкладством!

Таисья благоразумно замолчала и принялась трясти солонкой над булькающими в кастрюльке макаронами.

Ужинали в глубоком молчании. Тая культурно накручивала макароны на вилку, задумчиво жевала и самым элегантным образом отхлебывала чай. Прямо благородная трапеза в аристократическом поместье. Важная прямо вся такая, задумчивая… эгоистка. И чего она такая задумчивая? Уж не замышляет ли чего? От нее всего можно ожидать…

— Сена, не надо на меня так смотреть, а то подавлюсь. Не смотри, кому сказала! От тебя всего можно ожидать!

Нет, ну нормально, да? Всякий раз убеждаюсь, что у нас с Тайкой есть некие «мозговые пейджеры», настроенные на одну волну.

Слопав свою порцию, Тайка удосужилась помыть тарелку и полезла к телефону.

— Ты кому это звонить собираешься?

— Славе.

Сверяясь с цифрами, записанными на листочке, она набрала номер и чинно уселась на табурет.

— Алё, здравствуйте, а Славу можно услышать? Нет, это не Ира. Я звоню по поручению Горбачева… ага, спасибо, я жду. — И мне: — Вот, сразу побежала за сыночком, как только услышала, что я от Михал Сергеича, а то устроила тут допрос — кто, да зачем! Ага, да, да, я слушаю, Слава, приветствую, меня зовут Таисия Михайловна, я от Горбачева.

«Таисия Михайловна»! — ой, не могу, держите меня семеро, а то в обморок брякнусь.

Тем временем, Тайка, договорилась со Славой о встрече и повесила трубку.

— Ты чего, будешь из себя великовозрастную матрону изображать?

— А зачем баловать молодежь? Пускай обращается на «вы» и с поясным поклоном. Нет, ну я никак поверить не могу, что тебе не удалось отвертеться от работы в редакции! Неужели действительно ничего нельзя поделать?

— Увы, мой юный друг, ровным счетом ничего.